Валерий Митрохин - Афорист Страница 16

— Ага, понял!

— Без меня к нему не лезь, если хочешь и дальше резвиться в этой жизни. Доверься моему горькому опыту. Помнится, я ему сказал: «Твой бизнес нашему сродни, Пиза». — «Разве я граблю или вымогаю?» — «Ночной клуб — это эксплуатация женского тела. Почему бы нам не сраститься?»

— Забудь эту идею, Яков — Лев, она бредовая.

— Мне надо было бы хотя бы ещё разок с ними поговорить или хотя бы позвонить. Но я больше ничего не стал делать.

— Обиделся?

— Да, Бабуш, подобных унижений я до того ещё ни разу не переживал.

Яков — Лев всегда знал, что силён и опасен, что его боятся даже близкие. Но как человека умного его — особенно сейчас — огорчал этот имидж. Такая репутация мешала ему сегодня более, чем когда–либо, поскольку заниматься приходилось тонким делом — дипломатией.

Окаянцы

Вождь:

— Убивать? Зачем же? Непродуктивные хлопоты. Когда они сами это делают, то, бесценное, что в них есть, достаётся нам. Наша миссия пройти и собрать урожай. Так что вперёд и вниз. Окоёмщики мои, дети смерти!

Галлюцинации — агрессия окаянных окоёмников. Они, проникнув в сознание вожделенной жертвы, всё время ей нашептывают соблазны, искушают. Толкая в пропасть смертного греха, откуда у несчастной один путь — в Окоёмию.

Самый же излюбленный их приёмчик — создать суицидную ситуацию: то есть засунуть человечка в петлю, или столкнуть бедолагу с какой–нибудь, желательно, большей высоты. Ещё авария на транспорте — тоже способ.

А вот яд — сегодня дело ненадёжное. Медицина стала опытнее, откачивать научились.

Пуля, нож — старые формы, но верные.

Вот они — окоёмники — день и ночь нашёптывают, подсказывают, что надо и как надо делать. Большие они спецы по этому делу.

Мордатая — поддатая (назаборная надпись).

Вовс:

— Что случилось, Муст?

— Я сошел с ума и убил себя.

Прима из Крыма (доброжелатели про Колировку).

Ох, уж эта Растопырша!

Она обожает мисхорскую деву за её позу.

Она часто замечает и видит всё, что для других недоступно или не имеет значения, что, собственно, есть одно и то же.

Она любит спать, широко раскинув ноги. Когда — на животе, когда — на спине. И в том, и в другом случае смотреть на неё, спящую спокойно, просто невыносимо. Этакая Растопырша.

На берегу, где родилась эта милая девушка, есть маяк, башня коего напоминает патрон с пулей.

Ну вот и настал этот возраст, когда можно, не стыдясь, признаться самому себе, что ты не самый умный и не самый красивый, не самый смелый и не самый–самый… Пур — Шпагатов.

Обеты избудем. Обиды забудем. Они нам не любы. Мы всё–таки люди. От звёздной болезни — до звездной полуды: поблекли, облезли в подобье посуды. Мы долго плутали. От боли устали. Дорога была не легка. Для счастья воскресли, для горя исчезли. Мы всё–таки люди пока.

Марсолуч. Лунолуч. Звездолуч.

Лой. Алой. Аналой.

Ретроспектива

— Нет в тебе, Чин, порядка. Твоя беда в том, что ты художник.

— Какой художник. Дизайнер.

— Ненавижу иностранные подмены! — прямо аж зашипел Муст. — Сказал бы по–нашему — «оформитель».

— Потому что звучнее нашего, оно и приспособилось, это слово, в нашу речь.

— Эх вы! Интеллигенты. Не смысл, не суть, а звук и краска прельщают вас.

— Я хочу побывать в гостях у чемпиона. Никогда не видал, как живёт их элита.

— Как? У меня ведь с ним были только деловые контакты. Он заказал — я исполнил. Мы даже не приятели.

— Будет он с тобой приятельствовать. Он хозяин, ты работник.

— Он хорошо ко мне относится. Заплатил щедро. Даже больше, чем я сказал.

— Ладно, ладно! Ты и без меня знаешь, что наш брат ему не компания. И всё–таки… Давай как–нибудь, а?

— Я знаю, где его можно увидеть — уныло ответил Чин.

— Ну и вот. Пойдём туда и вежливо навяжемся ему. Слово за слово, авось он и пригласит нас. Только ты всё доверь мне. Ты познакомь нас, а я его уболтаю.

Пистолет оказался неожиданно для Чина не тяжелым. Казался игрушечным. В нём была какая–то пластмассовая легкость.

— Это потому что незаряженный, — отзывчиво пояснил Муст, — Вот они.

И протянул горсть — чуть покрупнее серых семечек — патронов.

Чин подумал: «Разве такой ерундой можно убить!?» И кто–то изнутри Чина ответил: «Нет, конечно!»

Чему Чин живо обрадовался.

— Ладно. Согласен. Только заряди сам.

— Я рад, что ты принял это решение, — Муст ловко извлёк магазин, который был чуть больше зажигалки. Сноровисто натолкал в него один за другим патроны, щёлкнул предохранителем.

— Понял? — спросил Муст.

— Да!

Чин взял оружие, и тут же ощутил смертельную тоску.

И перед Чином открылась бездна. Головокружительно пустая и безжизненно чистая. Он качнулся с пятки на носок и, панически вскрикнув, упал в неё. И сразу же потерял ощущение падения.

«Я не падаю, я лечу!» — твердил он, успокаиваясь.

Хотя в глубине сознания он знал правду. Но ещё лучше он знал и другое: то, что бездна — это синоним бесконечности.

Чин — Вовс (пьяный разговор):

— Мне хочется девушку.

— Ты уверен?

— Когда мне ничего не хочется, даже есть, это значит, мне нужна узда.

— Пойдём к Пизе, у него настоящий сервис.

— Сервис, сервус, сервиз.

— Ты снова пьян?

— Я фортепьян!

Ударил по клавишам рояля. Инструмент вскрикнул. Так при вспыхнувшей вдруг драке в один голос вопят в кабаке бабы.

— Предлагаю загородную сосисочную.

— Ты же говорил — к Пизе.

— Тебе нужен свежий воздух.

— Как с горючкой?

— «Хонда» — полный бак.

— Брат купил?

— А кто ж ещё?

— Смотри! Я не люблю, когда мне вкручивают динамо.

— Да! Я болею за «Динамо». Ты даже это обо мне знаешь? Откуда?

— Интуиция.

На краю ночи расцветали синие цветы грозы.

— Мне без разницы, что зурна, то Зухра.

— Ты ничего не понимаешь в бизнесе.

— Не понимаю?!

— В таком случае отвечай, почему заведение Пизы популярно даже у аборигенов?

— Потому что там весело.

— Чушь! Причина в том, что все его девочки без усов.

— Мне без разницы, что зурна, что Зухра.

— Поэтов дальнобойные слова…

Из нечаянно подслушанного:

— Когда сразу у нескольких субъектов есть что–то общее, возможно, это банда.

— Что ты подразумеваешь под словом «общее»?

— Ну, например, все вошедшие к тебе без приглашения мужики оказались бритоголовы.

Наг — не значит нагл.

В ментовке:

— Ну, что там, есть ли новости из лаборатории? — с плохо скрываемым нетерпением спросил Холоша.

— Разные пистолеты, — ответил Туфлица с плохо скрываемым злорадством. А сам подумал: «Вот тебе. Выкуси! Ишь ты, хотел одним махом два дела накрыть…»

Максимильянц видел, что Ым к нему относится лучше, чем к другим. Однажды в своих симпатиях он дошел до того, что, подведя Масимильянца к обрыву, сделал испуганное лицо и, показав рукою вниз, сказал:

— Бубух! Ого–го! Нетушки!

— Это он тебя предупреждает, — пояснила Луя, — что гулять по краю пропасти очень опасно.

Раз в неделю Ым закрывался в хибаре, и через некоторое время оттуда начинали доноситься звуки ударов и стоны.

Когда Ли попытался приблизиться к хибаре, чтобы заглянуть в неё, Луя странно вскрикнула и заступила любопытному дорогу.

— Туда нельзя! — прошептала она. — Никогда не ходите туда, когда слышите это.

И всё–таки Максимильянц умудрился заглянуть в подслеповатое оконце, едва в очередной раз оттуда донеслись сладострастные стоны и короткие резкие удары.

Ым совершенно голый — оттого казался ещё массивнее — слегка нагнувшись, делал резкие движения двумя руками снизу вверх. Снизу вверх. Сильно выдыхал и на следующем после удара вздохе испускал стон, так похожий на приглушённый вопль. В руках у него была толстая плеть. Максимильянц находился позади Ыма и был так близко, что слышал свист жуткого орудия. А на лицо ему попали липкие брызги, когда окровавленная плеть возвращалась, чтобы набрать силу для нового удара. Она осыпала мелкими кровавыми каплями всё вокруг.

Ым самобичевался. И, похоже, это доставляло ему жестокое наслаждение.

— Если бы он не делал этого над собой, он бы делал это над вами, — сказала Луя.

— Почему ты так говоришь? — насторожился Ал.

— Потому что сама на себе испытала.

— Он тебя бил?

— Пока мы тут были вдвоём.

— А как же тебе удалось выжить?

— Благодаря тому, что мы делаем вчетвером.

— Не понимаю? — сказали Ал, Максимильянц, Ли.

— Чего тут непонятного? Когда он видит, что делают со мною мужики, он думает, что они мучают меня, а я их. И этим удовлетворяется.