Дидье Ковеларт - Евангелие от Джимми Страница 15

— Да я, оставь меня Младший при себе, сделал бы из него душку не хуже Рейгана! Мы повторили бы трюк с индейкой… Нет, он не захотел! А ведь я показывал ему запись! Ну, ты знаешь, новогоднее поздравление для прессы, в самый Ирангейт, я тогда заставил его показать народу индейку, которую они будут есть вечером с Нэнси… Я предвидел вопросы и накачал папашу Рони, мы с ним отрепетировали сцену. С ним-то, по крайней мере, можно было договориться! Помнишь? «Господин президент, правда ли, что США продают оружие Ирану?» — «Господа, мне не все докладывают; спросите лучше у индейки». Дружный смех — и сразу десяток очков в плюс. Он был для всех телком, а стал хитрым лисом!

Толстяк завелся надолго, вываливая свои заслуги и обиды, как незаконно уволенный клерк; не имея ни малейшего желания все это выслушивать, Ирвин несколько раз пытался его прервать, но вызывал этим лишь новый словесный поток. Наконец, дождавшись, когда у Бадди иссяк запас желчи, он ровным тоном вернул разговор в нужное русло:

— Как вы представляете себе первое знакомство? Пригласить его в Белый дом или встретиться у него на работе, выложить все сразу или подготовить почву?

Бадди потер руки и проурчал, чуть ли не облизываясь:

— Сначала обсудим мои условия, дружище, работа потом!

— Считайте, что они приняты.

— Между нами говоря, начхать мне на кресло Киссинджера. Это я так, метил территорию. Черт побери, Ирвин, я и вправду рад, что это дело опять свело нас вместе! Они списали меня в хлам, думали, спекся я, исчерпался! А тебя держали при себе, чтобы ты помалкивал… И видишь, каков результат: мы снова на коне и в наши годы еще побудем апостолами! Высокая честь состоять при герое, который воздаст по заслугам всем фарисеям, ретроградам, самодовольным тупицам!

От улыбки Ирвина, робкой улыбки из несчастливого детства, у Бадди повлажнели глаза. За эти годы он частенько видел советника Белого дома по науке на экране телевизора: тот выступал всякий раз, когда над миром нависала химическая или бактериологическая угроза. Перед микрофонами пресс-центра он всегда выглядел одинаково: осунувшееся лицо, кожа как папье-маше, частая сетка морщин и выражение, с каким сообщают о катастрофе. Бадди был счастлив увидеть его сегодня преобразившимся, таким же окрыленным, как и он сам. Люди, которые кажутся старше своих лет, рано или поздно молодеют на глазах.

— Нет, ты представляешь, Ирвин? Еще не время нам умирать! Это ж какое везение: мы с тобой поучаствуем в величайшей политико-мистической авантюре всех времен, мало того, мы будем ею заправлять! Потрясающе, а?

Хоть Ирвин для того и явился, чтобы разжечь энтузиазм сценариста, сейчас он счел нужным слегка охладить его:

— На сегодняшний день, Бадди, главное — чтобы Джимми не прибрала к рукам какая-нибудь секта. Затем надо будет заняться его образованием, проэкзаменовать, проверить, есть ли в нем подлинное духовное наследие. Извечная борьба врожденного с благоприобретенным… Только тогда мы узнаем, насколько природа, потенциал и аура клона могут помочь нашим планам во имя мира.

Бадди нахмурился, засунул руки в карманы и рассеянно взглянул в застекленную стену. На берегу океана камера поймала в объектив актрису, игравшую новенькую спасательницу, которой старожилки устроили «крещение» в волнах. Он отвернулся. Весь его могучий ум, невостребованный в течение десяти лет кропания сериалов для заработка, словно пробудился, живой, как прежде, и лишь окрепший за время долгой спячки.

— Взрыв диспансера в Восточном Гарлеме — ваша работа?

Ирвин только рот раскрыл, ошеломленный быстротой мысли рыжеволосого гиганта: надо же, сразу связал концы с концами. Отвечать он не стал — его ведь ни во что не посвящали, и он тоже мог только догадываться, что это была мера предосторожности либо ЦРУ, либо ФБР.

— Чего они испугались-то, твои ковбои? Что эскулапу из диспансера придет в голову сравнить анализ работяги с кровью со Святой плащаницы? Они, может, думали, что Сандерсен запустил формулу ДНК в интернет, чтобы подать итальяшкам идею отжать хорошенько свою реликвию и клонировать себе персонального Мессию? Ну идиоты, мать их!

Этот гневный монолог заразил Ирвина возмущением и одновременно вдохнул в него надежду. Он с силой стукнул ладонью по этажерке:

— Вы правы, Бадди, довольно малым детям ломать взрослые игрушки! Ну же, к делу! Мне предстоит разрешить величайшую научную загадку на земле, а вам — вывести на сцену нового Христа.

Бадди мотнул головой и сердито буркнул:

— Ничего не получится.

— Почему?

— Я не могу покинуть Калифорнию, из-за лишнего веса. Какое бишь ограничение в Вашингтоне?

При виде растерянного лица Гласснера он оглушительно расхохотался и, довольный, хлопнул его по плечу, сказав, что штрафы пойдут по статье расходов.

— Будь спокоен, Ирвин, со мной плоть станет Словом. Я тебе создам такой бренд Любви и Прощения, какого мир не видывал в последние две тысячи лет! Если Туринская плащаница — пятое Евангелие, то я напишу тебе шестое! Скажи, это достойный ответ антисемитам, обвиняющим нас в убийстве Христа? К кому ты обратился, чтобы вновь дать ему слово? К еврею! Разумный выбор, старина!

Ирвин скромно склонил голову. Он привык вращаться в кругах, где не стоит опровергать приписываемую вам подоплеку тех или иных поступков, даже если ничего подобного у вас и в мыслях не было.

— Фото у тебя есть?

Ирвин достал из кармана фотографию: Джимми был заснят выходящим из фургона с гибким шлангом на шее. Дверь террасы распахнулась, и вбежали две девицы в купальных халатиках: у них вышел спор по поводу какой-то реплики. Бадди показал им снимок: мол, как он вам? Блондинка наморщила носик, брюнетка поинтересовалась, на какую роль претендент. Возвращая фотографию гостю, Бадди со вздохом заключил:

— Работы непочатый край.

Он вызвал по телефону такси. Гласснер поспешно принялся уверять, что в его распоряжении будет столько времени, сколько потребуется, и все необходимые средства, чтобы привести реального человека в соответствие с представлением о нем.

— Да я не об этом. Внешность можно подправить, над интеллектом поработать, но проблему это не решит.

— Какую проблему?

Купперман попросил девушек располагаться и вышел проводить советника по науке через песчаную полосу, отделявшую его дом от шоссе.

— Хоть он и сотворен из Плащаницы, пока у вас в руках всего лишь лабораторное животное.

Ирвин прищурился: лучи заката, отражаясь от стекол кативших в Лос-Анджелес машин, били в глаза.

— Что вы имеете в виду?

— Пока вы не получите официального признания Ватикана, ваш Христос не стоит и ломаного гроша.

~~~

Я больше не могу, Эмма. Я дошел до точки. Где бы я ни был, везде тебя нет со мной, и я рвусь сам не знаю куда, вперед, назад, подальше отсюда… Нет больше сил жить с этой пустотой. Нет сил ждать звонка, которого не будет. Твердить себе, что ты должна сама меня позвать. Сохнуть по тебе и знать, что ты рада моему молчанию, наверно, думаешь, я забываю тебя и мне лучше. Боюсь, единственный способ приблизиться к тебе теперешней — разделить твое равнодушие.

Я вернулся на виллу Неспулос, якобы доделать работу, которую, если честно, вчера закончил. Возился в будке, стараясь не шуметь, а сам ждал. И дождался: примерно в то же время, что и вчера, у бассейна смолкли птицы и зашелестела высокая трава. Мне будто опять показывали кино, которое я всю ночь прокручивал в голове: брюнетка остановилась у бортика, точно так же перекрестилась, сдернула трусики и нырнула.

Она плавала минут пятнадцать, и на этот раз я, присев у круглого окошка, держал руку в кармане и через подкладку гладил свой член. Не то чтобы вправду возбудился, скорее проверял себя, вроде как температуру мерил для очистки совести.

Черные волосы, водорослями колышущиеся вокруг точеного лица, длинные мускулистые ноги в движении, маленькие, почти символические грудки; она то и дело меняет стиль, энергично отталкивается, едва коснувшись бортика, чтобы не терять ни секунды… Ничто в ней не напоминает Эмму, все ново — или, наоборот, старо, много старее. Мальчишкой я прижимался лбом к стеклу витрины магазина игрушек и мечтал, уставившись на железную дорогу, воображал, будто это я отправляю и останавливаю поезда, подаю сигналы, перевожу стрелки; я представлял себе пассажиров в вагонах: они благодарили меня за путешествие и молились, чтобы поезд благополучно прибыл в пункт назначения, а это зависело только от меня одного… И сегодня, расплющив нос о круглое окошко, я чувствую себя точно так же. Смотрю, не отрываясь, на незнакомку, плавающую в бассейне, который построил я, мысленно командую ей: «На спине», «брассом», «баттерфляем» — и ведь срабатывает, за редким исключением.

Я даже перестал поглаживать свой член, чтобы лучше сосредоточиться, ну-ка, могу я ускорять ее темп, управлять ее телом на расстоянии, проникнуть в ее мысли? Несколько раз, поворачиваясь в кроле, она встречала мой взгляд. Или ничего не видит в воде, или эксгибиционистка. Каждый день дожидается моего прихода и идет сюда подразнить меня. Каждый день… Я вижу ее всего второй раз, но мне уже кажется, будто это ритуал, привычное свидание, какая-то взаимная тяга. Да, конечно, у меня давно не было женщины, но дело не только в этом. Первое время после Эммы я честно пытался забыть ее со случайными подружками — от этого было только хуже. Мысли о ней не покидали меня, а от сравнения становилось еще больнее; я сгорал со стыда и чувствовал себя мерзавцем по отношению к девушкам. Дурак я был тогда, думал, что меньше страдаешь, если вы квиты, и легче простить, изменяя в ответ. Чушь собачья. От большой любви можно излечиться только другой, еще более сильной любовью. И то если хочешь излечиться. Если не боишься рецидива.