Алексей Слаповский - У нас убивают по вторникам Страница 15

— Понимал бы ты! Иди работай! — напутствовала Маша Галкина.

Потом долго с печальной улыбкой глядела в окно. И вдруг встрепенулась.

— Постой, Людмила! Это же ты тоже потребовала, чтобы бригадир тебя на вы называл, он, бедняга, икал после этого три дня без передышки, не мог опомниться.

— Ну и что? Я у Ольги этому учусь.

— А деньги? Ты весной у меня деньги занимала! Сказа­ла: тысяч семь. И, между прочим, с весны в кожаном пальто ходишь.

— Заменитель, — рассмеялась Людмила. — Полторы ты­сячи стоит, дешевка. Но сидит хорошо. Нет, Ольга такое бы не купила. С запросами женщина. А со мной ничего подоб­ного и быть не может. А если было бы, я что, стала бы рас­сказывать, что ли? Очень надо.

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и приду­манном, — ничего, получается. И, главное, не так обидно, как если бы о себе.

А двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, была одноклассница, подруга с такой фамилией, ко­торая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью. И было у этой Ольги замечательное кожаное пальто, Люд­мила всегда такое хотела. Пожалела она тогда все-таки про­давца, через пару дней пришла на рынок и сказала: «Ладно, давайте, ничего, носить можно». И продавец молча дал ей пальто, которое у него почему-то лежало в сторонке сверну­тое. И вернул при этом три с половиной тысячи — разницу с общей рыночной ценой. И сказал, хоть и не сразу, а когда она уже выходила: «Спасибо».

История настоящая — и фамилия настоящая, соединя­ешь — все как в жизни.

НЕ СО ЗЛА

— Работала тогда Ольга проводницей, — начала Людми­ла очередной рассказ.

— Стюардессой? — уточнила Маша. — Она же стюардес­са у тебя.

— Стюардессой она потом стала, когда прошла конкурс. А до этого была проводницей, как и я теперь. Это давно было. Еще до ее замужества. То есть совсем она была моло­дая. В общем, так. — И Людмила настроилась на повество­вательный лад. — Моя сестра Ольга, успешно закончив стажировку, приступила к работе проводницей. С непри­вычки ей все было непривычно — и то, что надо посто­янно откликаться на просьбы пассажиров, и выполнение множества обязанностей по обеспечению горячей водой, топкой титана, мытью посуды, контролю за потреблением электричества, запиранию и отпиранию туалетов во вре­мя стоянок.

— Это ты нам рассказываешь? — удивилась Маша. Людмила слегка смутилась: действительно, когда она

что-то рассказывала, то будто бы забывала, кто именно пе­ред ней, она адресовалась кому-то неведомому, куда-то во­обще. И она сократилась.

— Все это Ольга исполняла безукоризненно, но самое трудное для нее было не спать. Старшая проводница совето­вала ей, что, учитывая короткие перегоны маршрута, лучше не спать совсем. Но после этого сама крепко заснула, пото­му что была предпенсионного возраста и болела повышен­ным давлением. Ольга пожалела ее будить и со всем справ­лялась сама. Но как только она видела, что впереди хотя бы десять-пятнадцать свободных минут, она садилась и спала сидя, чему способствовал ее молодой организм, но при этом обязательно ставила на столик перед собой будильник, от которого просыпалась, в отличие от старшей проводницы. В ту ночь у нее была отдельная задача: разбудить женщи­ну из шестого купе в три часа сорок минут утра на станции Ртищево.

— Приволжская дорога, перед Саратовом, по времени — махачкалинский поезд, — тут же компетентно сообщил Гал­кин.

— Вот именно. А узнала она это из билета, потому что сама женщина ее об этом не просила. Ольга сделала вы­вод, что она просила старшую проводницу, а та забыла ей об этом сказать. При этом женщина была в купе одна, по­тому что это было сразу после Нового года и поезда шли почти пустые. Больше никого будить не надо было, поэто­му Ольга чувствовала предстоящее разбуждение женщины как отдельную задачу и очень боялась проспать. Поэтому с трех часов она даже не пыталась дремать, а сидела и жда­ла, а в три двадцать пошла стучать пассажирке. Она стучала, но та не реагировала.

— Это у них бывает, — заметила Маша. — Сами просят, а сами не просыпаются.

— Ольга продолжала стук, но, видя, что дело принима­ет крайний оборот и уже три тридцать, попыталась открыть дверь ключом снаружи. Она это сделала, но дверь только чуть отодвинулась, дальше мешал запор-стопор, который сбоку, сверху. В щель Ольга видела пассажирку, которая ле­жала лицом в обратную сторону, а на столе перед ней что-то мигало, но женщина, естественно, не видела, так как была к столу спиной.

— Световой будильник, — понимающе кивнул Галкин. — На некоторых действует.

— Ольга стала стучать и кричать, но женщина продол­жала не просыпаться. Ольга была неопытной и с тонкими молодыми нервами, она подумала неизвестно что, в частно­сти, что женщина не спит, а в обмороке или даже умерла.

— И это бывает, — подтвердил Галкин.

— Ольга позвала бригадира, тот тоже стучал и кричал, но потом принял решение и умело подлез чем-то железным и изогнутым к стопору снаружи и защелкнул его, открыв дверь.

— Нечего делать, — сказал Галкин, который сегодня был щедр на подсказки и комментарии.

— Помолчи, — попросила его Маша. — Ну, и чего? Жи­вая она была?

— Да, она была живая. Она проснулась и стала тереть свои глаза, не понимая, что происходит. А Ольга, которая всегда была вежливая девушка, от волнения и пережитых эмоций стала высказывать ей свои претензии. Но женщи­на только виновато улыбалась, а потом показала на свои уши. Ольга поняла, что она не слышит. И тут на нее накати­ла неожиданная злость. Если ты не слышишь, то не закры­вай дверь или прими какие-то способы, чтобы самой про­сыпаться, а не доводи до такого состояния людей! И Ольга вдруг начала страшно ругаться самыми последними слова­ми, пользуясь тем, что женщина не слышит ее ругани и не может ответить. Она сама не ожидала от себя своей способ­ности. А поезд уже остановился, женщина торопливо соби­ралась и было непонятно, как она ко всему этому относится. Она вышла, Ольга успокоилась и хотела подремать, но ей не дремалось. Больше того, она не спала и потом, когда верну­лась из рейса. Как живая стояла перед ней виноватая глухо­немая женщина, а Ольга слышала собственную ругань и от этого не могла заснуть. Ей было стыдно. Вот как это бывает, думала она, когда мы пользуемся тем, что нам не могут воз­разить или вообще нас не понимают. Мы можем сказать са­мое страшное или даже сделать. А еще Ольгу мучила мысль: поняла ее женщина или не поняла. Она очень надеялась, что не поняла, но не была в этом уверена. Этот незначительный с виду случай не давал Ольге покоя. Сон понемногу нала­дился, но гнетущая память осталась. И однажды Ольга, при­дя в магазин, вдруг изобразила глухонемую.

— Зачем? — удивилась Маша.

— Она хотела понять, что чувствует тот, кто не слышит и не говорит, что чувствовала эта женщина. И она увидела, что продавщица стала сразу раздраженной, никак не могла понять, чего хочет Ольга, хотя та довольно точно показывала пальцем на требуемый товар, а именно колбасу. Режа колба­су, продавщица произнесла: «И так с ума сходишь, а тут еще эту глушня приперлась, нет ей других магазинов!» То есть она поступила так же, как Ольга: чувствуя свою безнаказан­ность, негативно и грубо отозвалась о другом человеке. Оль­га продолжила эксперимент, она притворялась глухонемой в транспорте, на улице, в учреждениях и других обществен­ных местах. Надо отдать должное, некоторые относились с сочувствием, но очень многие раздражались, злились, гово­рили Ольге за спиной неприятные слова — или даже в лицо, думая, что она не слышит. Ее даже толкали, когда она стояла перед дверью и мешала пройти, а подвинуться не догадыва­лась, потому что не слышала, как ее об этом требовали.

— Как это не слышала, она же нарочно? — не поняла Маша.

— Она играла полностью в эту игру и не могла то слы­шать, то не слышать. И за это время Ольга узнала многое о людях. Но она стала еще почему-то замечать, какое вокруг количество людей с теми или иными физическими недо­статками. И безрукие, и безногие, и слепые. Раньше она это видела, но теперь ей стало казаться, что они все время по­падаются ей на глаза.

— У меня вот мама тоже слепнет, — сказал вдруг Галкин не с обычной своей улыбкой, а с видом душевной заботы и тяжести.

Людмила помолчала некоторое время — в знак сочув­ствия к печали Галкина. А потом продолжила:

— Она также видела, что обычные люди смотрят на та­ких обездоленных людей очень странно, как на животных в зоопарке. Они как будто не считают их тоже людьми.

— У нас и обычных-то людей никто людьми не счита­ет, — с горечью произнесла Маша. — А для инвалидов во всей Москве нету этих, как они, ну, въезды такие.

— Пандусы, — напомнила Людмила.

— Ну да. Им никуда ни войти, ни въехать. В трамвай по­пробуй с коляской сесть!