Дмитрий Быков - Статьи из журнала «GQ» Страница 16

О: Свиньи с крыльями.

Мелкие бесы: Мировой пожар разжигает нездоровый интерес пошлых провинциальных демонов.

Когда затонул «Титаник», Блок в письме удовлетворенно воскликнул: «Есть еще океан!» Оно и понятно: европейская пошлость, комфорт, упоение своими возможностями — финансовыми и техническими, а не творческими, конечно. Глухота к подземному рокоту, безразличие к роковым предчувствиям, пир во время чумы. И тогда океан напоминает, что есть еще трагедия: с техногенных катастроф часто начинаются великие исторические кризисы — вспомним Чернобыль. О механизмах этой связи можно гадать долго, но, видимо, в какой-то момент человечество расслабляется и становится беспечно. И тогда его с силой бьют по голове. Впрочем, о землетрясении в Калабрии и Сицилии, которое тоже было для Блока одним из предвестий великой всемирной бойни, никак не скажешь, что это следствие человеческой халатности.

Приходится признать, что такие события проверяют человечество на готовность к испытаниям — и если оно оказывается не готово, его наказывают уже по-настоящему. А может, все это мистика и катастрофы выглядят предупреждениями лишь задним числом. Но как бы то ни было, после катастрофы «Титаника» Блок испытывал не столько сострадание к жертвам, сколько странную, зловещую радость от того, что цивилизация еще не всесильна. А значит, всемирная пошлость еще не победила. Как ни странно, подобные высказывания — тоже пошлость, причем куда более опасная. Есть в этом демонизм весьма дешевого свойства. Демонизм был пошлостью уже в байроновские времена, а сто лет спустя выглядит еще наивней и моветонней, чем мелодрамы раннего синематографа. Однако именно сегодня расплодилось страшное количество младодемонов, восторженно приветствующих крах мирного уклада. Война, война, какая радость! Разумеется, эти демоны лучше попугаев, заученно повторяющих мантры «Россия встала с колен» и «Впервые не стыдно за Россию». Все предыдущие 30–40 лет — сколько они там живут — им, значит, было стыдно, а теперь сразу не стыдно. Когда Россия совершает справедливый, тяжелый и вынужденный шаг (а за ним, не в силах остановиться, еще пару необязательных и куда более печальных в смысле последствий); когда Россия, как обычно, использует внешние угрозы для внутренних зажимов и тем доказывает, что война ей нужна и желанна; когда Россия возвращается к риторике образца 70-х, беда которой не в лживости, а в исключительной бездарности, — они, значит, испытывают законную гордость. Почему — пойди пойми: видимо, такая Россия больше соответствует их собственному уровню. Но этих попок я не трогаю, ибо их убожество неисцелимо. Я — о тех, кто радуется краху существующего миропорядка, потому что этот миропорядок несправедлив. Я о тех, кто ликует, что наконец кончится гламур. Что офисному планктону запретят ездить за границу. Что настанут времена больших страстей и серьезных поступков, а мелочность и пошлость нынешней русской — и мировой — жизни забудутся, как дурной сон. Одним словом, есть океан. Или — выражаясь современнее — есть «Град». Блок — один из моих любимых поэтов и людей во всей мировой литературе, я его и не осуждаю, но хочу напомнить, что для поэзии вкусовые провалы простительны и даже обязательны. Великое редко бывает безупречно с точки зрения вкуса — вот почему эстеты и снобы так редко создают шедевры. Гений — беззаконная комета, правила хорошего тона писаны не для него, и он может позволить себе радоваться, когда у него на глазах мир проваливается в бездну. Но ведь это потому, что он еще не видел другой пошлости, куда более ужасной: пошлости декретов, ура-патриотических фронтовых сводок, дезинформации, пошлости голода и тифа. Он еще не видел смерть на расстоянии вытянутой руки — на почтительном отдалении она еще может казаться альтернативой пошлятине, но при ближайшем рассмотрении поражает таким уродством, что в сравнении с нею любой тустеп, лайнер и даже офисный планктон выглядят олицетворенным совершенством. Ненависть романтика к мирному укладу понятна и даже трогательна — но никто в конце концов не мешает ему разрушить собственную жизнь: на чужую-то зачем посягать?

Один из самых умных русских поэтов Новелла Матвеева давно уже заклеймила этот филистерский тип: «Кудри, подъятые ветром, вольный, порывистый вид… С дикой скалы обыватель в бурное море глядит. Рев комфортабельной бури, страстный, восторженный сплин… Все в этом мире возможно: даже моряк-мещанин». Нынешние мещане, глядя на очередной крах подзастоявшегося, надо признать, и подразболтавшегося миропорядка, радостно предрекают радикальное обновление — не задумываясь о том, что катастрофа никогда и ничего не обновляет. Вспомним, как 1914-й, а затем 1941 год подновили старую Европу, вечно сетовавшую на свою исчерпанность, косность и «закат». Такой рассвет настал, что мама не горюй. Катастрофа не совершенствует, не воскрешает — она лишь безмерно упрощает; ее единственный плюс в том, что человечеству жестко напоминают о базовых вещах и о вреде нравственного релятивизма. Но есть сотни куда более дешевых и менее травматичных способов вспомнить обо всем этом. Так что Блоку, я думаю, простительно — он, во-первых, написал еще кое-что, кроме письма про «Титаник», а во-вторых, сам заплатил за свои взгляды, когда умер, по собственному выражению, от «марксистской вони» — куда более пошлой, чем все изыски Серебряного века. А вот свиньям с крыльями, мелким провинциальным демонам, потирающим ручонки при виде очередного мирового пожара, прощать не будем. Как сказал Андрей Синявский, «пошлостью называется попытка воспарить без достаточных на то оснований». Это тот самый случай во всей беспримесной чистоте и зловонной неприглядности.

№ 11, ноябрь 2008 года

Что страхует Россию?

В: Что страхует Россию?

О: Гибкий позвоночник.

В начале американского финансового кризиса, конца которому, говорят, не видно, Би-би-си учинило дискуссию вокруг эффектного тезиса: мы живём в мире, в котором рухнули два главных мифа. Первый — тоталитарный, он же коммунистический, или фашистский. Второй — демократический.

Вообще мне нравится, что они так панически реагируют не только на российские, но и на западные кризисы. А то надоело уже, что у нас всё заканчивается, не начавшись, а у них, знай, колосится. Но с другой стороны — обидно за демократию: что ж они так легко её хоронят? Если бы они говорили о конце ипотеки — главного мифа XX века, — тогда бы ладно. Или о прекращении жизни в кредит. Или, наконец, о том, что нефть как база авторитарного режима тоже недолговечна и относительна. Но так вот сразу хоронить авторитаризм и демократию только потому, что в Штатах прогорели несколько банков…

Если говорить серьёзно, ни авторитаризм, ни демократия в чистом виде давно уже не встречаются. Существует демократический режим Рамзана Кадырова, при котором более 100 процентов населения горячо поддерживают лидера. А при формально тоталитарном Советском Союзе свободы было как минимум не меньше, чем в нынешние времена; правда, ограничивался выезд за рубеж, так зато и страна была большая, не страна, а целая альтернативная планета. Относительно американской свободы много интересного рассказывает Майкл Мур, а Европу Лимонов ещё в 90-е убедительно сравнивал с «дисциплинарным санаторием». Короче, свобода, демократия и тирания — понятия относительные, и для будущих социологов я предложил бы два более надёжных критерия государственной жизнеспособности в новом веке.

Первый очевиден: это степень влияния отдельных граждан на судьбу страны в целом (глядя шире — количество граждан, определяющих эту судьбу). К демократии проблема далеко не сводится: проголосовать — не значит повлиять. Мы вон голосуем, и толку? В России все отлично знают, что работает здесь только закон, сформулированный Павлом I: «Дворянин здесь тот, с кем разговариваю я, и только до тех пор, пока разговариваю». Чем больше процент людей, реально рулящих государством или, по крайней мере, способных нечто в нём изменить, тем жизнеспособнее режим, тем мобильнее он при случае реагирует на перемены. И тут выясняются любопытные вещи: в либеральной вроде бы Грузии круг людей, принимающих решения, ничтожно мал — и степень их влиятельности определяется близостью к президенту. На Украине этот круг значительно шире — именно поэтому власть перманентно шатается, а страна живёт и даже что-то производит. В России круг стремится к точке — мы не убеждены даже в том, что право что-либо решать есть у президента страны. А если честно — не уверены и в том, что решения принимает премьер. Россией правит логика истории, и от частного человека с его убеждениями и намерениями не зависит тут вовсе ничего. Иными словами, успех страны зависит от количества личностей наверху — людей с убеждениями, программами, узнаваемой внешностью и внятной речью. В нежизнеспособных странах такие люди вытаптываются верховной властью из страха конкуренции. Любопытно, что при якобы авторитарном Буше таких людей в американской власти больше, нежели при либеральном Клинтоне. Глуп или умён сам Буш, но администрация у него талантливая. Об этом свидетельствует даже такой его убеждённый противник (из бывших соратников), как Скотт Маклеллан.