Жан Фрестье - Изабель Страница 16

Еще вчера на пляже, несмотря на некоторое душевное смятение, девушка радовалась единению с природой, и звучавшая в ее душе музыка сливалась со звуками, заполнявшими все окружавшее ее пространство. В эти последние августовские дни ей казалось, что весь мир кружится вокруг нее, будто она сидит на ярмарочной карусели. И все же беспечная и легкомысленная Изабель никак не могла отделаться от чувства какой-то смутной тревоги. И теперь, пребывая в полной тишине, нарушаемой лишь отдаленными раскатами грома, она поняла, насколько бездумную жизнь она вела на протяжении последних месяцев. В сущности, ей было все равно, как выглядел ее партнер, — она отдавалась ему лишь потому, что так делали все молодые люди вокруг. Она торопилась познать все радости жизни, как приглашенный на костюмированный бал, который не интересуется, что скрывается под маской — красота или уродство, чтобы не омрачать себе праздник.

— Можно войти?

Она нехотя натянула на себя простыню, словно задавалась вопросом, кто же это мог быть.

— Да.

Поль вошел в комнату со стороны веранды, и его фигура, заполнившая собой весь проем узкой двери, казалась слишком грузной. Неужели ему удастся протиснуться в дверь? Как ни странно, он смог. И все же, глядя на отца снизу вверх, она подумала, что по сравнению с ней он похож на Гулливера в стране лилипутов. Однако этот великан был подчеркнуто вежлив и предупредителен и с осторожностью двигался по комнате, чтобы ненароком ничего не задеть и не раздавить. Наконец он присел на краешек кровати. И тут же заметил книгу, лежавшую сверху на простыне.

— А! «Солнце…» — произнес он с усмешкой.

Взяв роман в руки, он открыл наугад; в течение пяти минут он, казалось, с головой погрузился в чтение, затем стал перелистывать страницы, проводя по ним указательным пальцем, словно хотел измерить толщину книги.

— Какое чувство испытывает писатель, перечитывая свое творение?

Он положил книгу на прежнее место:

— Удивление. Порой чтение может доставить удовольствие, но чаще всего испытываешь досаду. О! И тогда клянешься, что никогда больше не сядешь за письменный стол; в любом случае написанная тобой когда-то книга вызывает некоторую неприязнь и отвращение. И приходится себя убеждать: теперь ты сочинил бы ее совсем по-другому. Тебе понравилось?

— Очень. Я уже прочитала полкниги. И этого уже достаточно, чтобы попросить у тебя прощение.

— За что?

— За все неприятности, которые я доставила тебе.

Он только пожал плечами:

— Ты тут ни при чем. Эта история давно мохом поросла; к тому же в ней много надуманного. Если ты решишь узнать подробности, то теперь, по прошествии почти целого десятка лет, мне будет, возможно, трудно отделить правду от вымысла.

— Неужели Алина и в самом деле была не в себе?

— Какая Алина?

— Если хочешь, Катерина.

— Постой! А ведь ты права: ее действительно звали Алиной! Нет, не думаю, что она была не в своем уме. Надо сказать, что спустя несколько лет она покончила жизнь самоубийством, но это ни о чем не говорит. Она была независимой женщиной, или же ей хотелось таковой казаться из-за того, что однажды она приняла неосторожное решение быть свободной от каких бы то ни было привязанностей. В один прекрасный день, поняв, что я вошел в ее жизнь, Алина бросила меня, что стало своеобразной формой капитуляции, еще более глупой, чем проявление страсти. Я приходил к ней раз десять и барабанил кулаком в дверь, едва не разбив ее в щепки, но, по-видимому, она скорее выбросилась бы из окна, чем впустила бы меня в дом. Однако в книге об этом не написано ни слова. Я пошел другим путем.

— Скажи, разве это честно — для писателя — подтасовывать факты и подменять одни события другими?

— Совершенно верно, но в жизни такое происходит на каждом шагу. И писатель, давая волю своему воображению, в действительности более близок к истине, чем кто-либо другой.

Он взглянул на Изабель, вытянувшуюся перед ним во весь рост на кровати, положив руки за голову. Ему было приятно смотреть на ее стройное тело, едва прикрытое простыней. И он невольно поймал себя на мысли, что больше всего на свете ему хотелось прижаться губами к золотистому облачку в изгибе подмышки. Полю вдруг показалось, что стоило бы ему рискнуть, и он не будет отвергнут. Такая нежная и чувственная, она будет не в силах оттолкнуть его. Теперь он был в этом уверен. Она и не догадывалась, что творилось в его душе, так как ничего подобного ей и в голову не могло прийти.

От порыва ветра дрогнули ставни.

— Я думал сегодня вечером пойти с тобой к соседям в гости. Придется перенести наш визит на завтра. Я скажу, что ты испугалась грозы.

Изабель удивлялась странным обычаям, установившимся в этом забытом богом краю. С ними было трудно не считаться, если в деревушке, куда не заезжал даже случайный автомобилист, оставалось всего-то четверо жителей. И они были вынуждены держаться вместе на случай болезни или во имя каких-то общих дел, из которых складывалась повседневная деревенская жизнь. Бернар рассказывал после прошлогодней поездки в Исландию, что местные водители при встрече останавливались и обменивались информацией о всех ухабах и рытвинах, повстречавшихся на дороге. И только после того, как каждый предлагал другому сигарету и убеждался в том, что у того все было в порядке с бензином, они расходились по кабинам своих вездеходов. «Вот мы и в Исландии, — подумала Изабель, — и у нас началась долгая зимняя ночь. Я даже не знаю, который сейчас час. А за окном бушует гроза».

Впереди у нее было столько времени, что его хватило бы, чтобы дойти до Северного полюса, возвратиться обратно и окунуть ладони в горячий источник недалеко от Рейкьявика. А между тем отца уже и след простыл. Он внезапно появился и тут же поспешно удалился. Теперь всегда будет так: внезапные приходы и уходы отца, и какая-то смутная тяжесть на душе, хотя и не совсем давящая, но все же тревожная. Словно после того, как если она долго смотрела бы на ярко освещенный предмет и он отпечатался бы в ее сознании. Изабель, прикрыв веки, видела перед собой лицо отца со слегка отяжелевшим подбородком и двумя глубокими похожими на шрамы морщинами, с кривившимися в усмешке чувственными губами, и его жесткую и короткую шевелюру цвета грязной соломы. Ей было слышно, как он хозяйничал внизу, на первом этаже, громко хлопая створками шкафов. «Надо помочь ему!»

Она натянула на себя вельветовые брюки и черный свитер. Затем прошла в ванную комнату, где причесала волосы и помыла руки. Рассматривая себя в зеркале под ярким освещением лампы дневного света, она ужаснулась осунувшемуся лицу, на котором можно было запросто прочитать все тайные мысли, бродившие в ее голове, словно отделенной от тела глухим воротом черного свитера. Впервые за долгое время ей вспомнилось, с каким удовольствием Бернар водил указательным пальцем по ее лицу, как бы запоминая на всю жизнь. Этот жест не походил на ласку, а скорее на тщательное исследование лица: ямочек на подбородке, губ, как ей казалось, не похожих одна на другую, крыльев носа, тонких век. «На твое лицо приятно смотреть, — повторял он, — но еще приятнее прикасаться к нему. Если я ослепну вдруг, то буду всегда помнить о том, как ты прекрасна, и, возможно, ты станешь еще прекраснее в будущем». «Не надо нажимать, — говорил он, — а лишь слегка прикасаться. Когда слишком крепко что-то сжимаешь, то ничего не чувствуешь». Порой он покрывал ее губы столь нежными поцелуями, что она не ощущала его прикосновения, а словно знакомилась с очертанием собственных губ. И, почувствовав всю власть своей красоты, она торопилась поделиться с ним своим богатством. И тогда ей казалось, что ее тело превращалось в драгоценную вещь, созданную для принесения в дар любимому человеку, чтобы тот мог с яростью обладать ею.

Часы пробили только восемь часов вечера, а за окном уже было темно, хоть глаз выколи. Несмотря на сентябрьское тепло, уже запахло осенью. Наступала пора разводить огонь в камине, готовить омлеты и варить варенье. Лицо Изабель, только что отражавшее душевное смятение, снова обрело привычную мину избалованного и шаловливого ребенка. Она погасила свет и пустилась бегом по коридору к лестнице, ведущей на первый этаж.

— Ничего без меня не делай! — крикнула она.

— Что? Что случилось? Я развел огонь.

— Напрасно, я хочу все хозяйство взять в свои руки. Надеюсь, ты не выпил?

— Ничуть.

— Я налью тебе сама.

«Прекрасно, — подумал он, — если я заболею циррозом печени, то единственным утешением для меня станет мысль о том, что я обязан болезнью прелестным ручкам Изабель».

— Тебе хочется поиграть в домашнюю хозяйку? Вот новость, которая обрадует матушку.

— Держи стакан и садись в кресло. Я сейчас принесу лед. Если позвонит мама, скажи, что я занята. Пусть позвонит в другой день.