Пол Боулз - Нежная добыча Страница 16

Роберто привязал лошадей к дереву и встал, глядя на нее настороженно и враждебно, — настоящий индеец перед тем, что выше его понимания.

— Садись. Вот тут, — сказала она.

Он подчинился, сел, вытянув перед собой ноги: спина прямая, лицо окаменело. Чалия положила руку ему на плечо.

— Qué calor[16] — пробормотала она.

Она не ожидала от него ответа, но он сказал — будто бы издалека:

— Я не виноват, сеньорита.

Чалия обвила рукой его шею и почувствовала, как напряглись его мышцы. Потерлась лицом о его грудь; он не шелохнулся, ничего не сказал. Зажмурившись, покрепче прижавшись к нему головой, она чувствовала, будто ее удерживает в сознании лишь неумолчный, пронзительный стрекот цикад. Она застыла так, еще сильнее навалившись на паренька, и тот уже уперся руками в землю за спиной. Лицо его превратилось в непроницаемую маску, казалось, он не думает ни о чем — даже о настоящем.

Тяжело дыша, Чалия подняла голову и посмотрела на него, но мужества дотянуться взглядом до его глаз ей не хватило. Вместо этого она посмотрела на его горло и наконец прошептала:

— Неважно, что ты думаешь обо мне. Мне хватит и вот так вот обнимать тебя.

Он оцепенело отвернулся от ее взгляда и уставился вдаль, на горы. Хрипло он ответил:

— Здесь может проехать мой брат. Нам надо вернуться к реке.

Она опять попыталась спрятать лицо у него на груди, снова раствориться в этом блаженстве. Без предупреждения парень резко отстранился и встал, а она не удержалась и ткнулась лицом в землю.

От неожиданности настроение Чалии изменилось мгновенно. Она вскочила, слепо метнулась к ближайшей лошади, мигом прыгнула в седло и, не успел пастух крикнуть: «Это плохая лошадь!», забила каблуками в бока животному. Лошадь ошалело вскинула голову; дико скакнув, сорвалась с места и галопом понеслась прочь. Уже после первого рывка Чалия смутно поняла: что-то изменилось, это не ее лошадь, — однако в возбуждении своем не дала мысли закончиться. Какое счастье — нестись по равнине навстречу жаркому ветру. Роберто остался позади.

— Idiota! — кричала она воздуху. — Idiota! Idiota! — Во всю мочь. Впереди огромный стервятник, которого спугнул нараставший топот копыт, неуклюже захлопал крыльями и поднялся в небо.

Для бешеной скачки подпруга оказалась затянута слабовато, и седло начало сползать. Чалия вцепилась в луку, а другой рукой судорожно рванула рубашку на груди, и та с треском распахнулась. Восторг нахлынул на нее, когда она глянула вниз и увидела свою кожу, белую в солнечном сиянии.

В стороне она мельком заметила пальмы над какими-то низкими зарослями. Чалия зажмурилась: пальмы были точь-в-точь как блестящие зеленые пауки. Она запыхалась от тряски. Солнце слишком палило. Седло сползало все дальше; ей не удавалось поправить его. Животное, видимо, совсем ее не замечало. Чалия изо всех сил натягивала поводья, рискуя опрокинуться назад, но на лошадь это не действовало, и она мчалась во весь опор, не разбирая дороги и порой пролетая лишь в дюйме-другом от деревьев.

«Где я окажусь через час? — спрашивала себя Чалия. — Убьюсь, наверное?» Мысль о смерти страшила ее не так, как страшит многих. Ночи она боялась, потому что не могла уснуть; а жизни и смерти не боялась, ибо ни та, ни другая, казалось, не связывали ее. Это другие люди живут и умирают, это у них есть жизнь и смерть. А она, оставаясь внутри себя, существовала сама по себе, а не как часть иного. Люди, звери, цветы и камни — это всё предметы, они принадлежат миру внешнему. Лишь от их сопоставления складываются враждебные или дружественные узоры. Иногда Чалия по несколько минут смотрела на свои ладони и ступни, пытаясь справиться с неясным ощущением: они внушали ей, будто сами принадлежат внешнему миру. Но сильно это ее не тревожило. Впечатления принимались и поглощались без вопросов; в крайнем случае, если они грозили ее душевному спокойствию, она умела с ними совладать.

Сейчас, под жарким утренним солнцем, влекомая сквозь воздух, Чалия почувствовала, что почти выскользнула из внутреннего мира, и лишь ничтожная частица ее — по-прежнему она сама. И эта оставшаяся частичка наполнилась предельным изумлением и неверием; разлад в душу вносила только необходимость принять за реальный факт пролетающие мимо огромные белые стволы.

Несколько раз она пыталась заставить себя перенестись куда-нибудь: в розарий у них дома, в ресторан отеля в Пунтаренасе и даже — последнее средство могло бы помочь, ведь ощущения тоже были не из приятных — в постель на ранчо, где со всех сторон обступала тьма.

Мощным прыжком лошадь перемахнула через канаву. Седло окончательно съехало и теперь болталось внизу. Луки под рукой не осталось, и Чалия держалась как могла, сжимая бока лошади и не ослабляя поводьев. Вдруг животное сбавило скорость и затрусило в кусты. Здесь угадывалась какая-то тропа; Чалия подозревала, что по ней возвращались от реки. Она сидела безучастно, дожидаясь, куда ее вынесет лошадь.

В конце концов, как она и предполагала, лошадь выскочила к руслу реки и рысцой побежала назад к ранчо. У загона они появились, когда солнце уже стояло в зените. Лошадь остановилась снаружи, ожидая, что ее впустят, но вокруг, видимо, не было ни души. С большим усилием Чалия спустилась на землю и поняла, что едва может стоять, так тряслись у нее ноги. Ее распирало от стыда и бешенства. Ковыляя к дому, она очень надеялась лишь на одно — не попасться на глаза Луче. Но здесь, похоже, осталось лишь несколько индейских девчонок. Чалия взобралась наверх и заперлась в комнате. Кровать снова придвинули к стене, но сил выволакивать ее на середину уже не осталось.

Когда возвратился дон Федерико с остальными, Луча, внизу читавшая книгу, вышла к воротам.

— А где Чалия? — крикнула она.

— Устала. Один из парней уже привез ее, — сказал дон Федерико. — Оно и к лучшему. Мы доехали чуть ли не до Каньяса.

Чалия пообедала в постели и крепко проспала почти до вечера. Выйдя наконец из комнаты, на веранде она застала служанку — та смахивала пыль с кресел-качалок и расставляла их в ряд вдоль стены.

— Где сестра? — резко спросила Чалия.

— Они с сеньором поехали на грузовике в деревню, — ответила женщина, перешла к лестнице и стала протирать тряпкой ступеньки, пятясь вниз.

Чалия уселась на стул и положила ноги на перила, мимоходом отметив, что окажись здесь Луча, она бы ни за что не одобрила такой позы. Внизу лежала излучина реки — только этот участок и виднелся из дома, — прямо под ней, и в просвет сквозь листву Чалия со своего места видела кусочек берега. Большое хлебное дерево раскинуло ветви чуть ли не до дальней стороны. На самом повороте, там, где из ила рос ствол, образовалась заводь. Из подлеска неспешно вышел индеец и очень спокойно снял сперва штаны, потом рубаху. Постояв немного совершенно голым, он посмотрел на воду и только после вошел в нее и принялся плескаться и плавать. Закончив купание, он снова встал на берегу, приглаживая иссиня-черные волосы. Чалию это поразило: редкому индейцу достанет дерзости купаться нагишом под самой верандой. Наблюдая за человеком, она вдруг поймала себя на странном ощущении и поняла: это Роберто, и он прекрасно сознает, что она его видит.

«Он знает, что Рико уехал, а с первого этажа его никто не заметит», — подумала она, решив пожаловаться брату, едва тот вернется. От мысли, что она отомстит мальчишке, все в ней сладко всколыхнулось. Она просто смотрела, как подчеркнуто неторопливо он одевается. В одной рубашке он сел на камень, расчесал волосы. Предвечернее солнце пробивало листву, оранжево золотило его смуглую кожу. Когда же юноша наконец ушел, ни разу не оглянувшись наверх, на дом, Чалия встала и удалилась к себе. Снова передвинув кровать на середину, она заходила вокруг; внутри у нее все клокотало, пока она кружила так по комнате.

Вот она услышала, как стукнула дверца грузовика, и вскоре снизу — голоса. Прижав палец к виску — она всегда так делала, если сердце колотилось слишком сильно, — она поспешила на веранду и оттуда по ступенькам вниз. Дон Федерико хлопотал в лавке, которую открывал на полчаса дважды в день, утром и вечером. Чалия шагнула внутрь, уже приоткрыв рот: из легких готовились вырваться слова. Двое детишек, двигая по прилавку монеты, показывали пальцами на какие-то сладости. Под лампой женщина разглядывала рулон мануфактуры. Дон Федерико стоял на стремянке, спуская вниз еще один. Рот Чалии медленно закрылся. Она перевела взгляд на конторку брата у двери, совсем рядом, где он держал свои бухгалтерские книги и счета. В открытой сигарной коробке почти у нее под рукой лежал ворох грязных банкнот. Не успела Чалия опомниться, как оказалась у себя в комнате. Закрыла за собой дверь и увидела, что сжимает в руке четыре бумажки по десять колонов. Она сунула их в карман бриджей.

За ужином над ней подшучивали: проспала весь день, — теперь ночью снова глаз не сомкнет.