Виктор Шмаков - Евангелие от Антона Страница 16

Церковники назовут такое предложение некой полемической провокацией. Власти же, мол, всё равно не пойдут на такой эксперимент. Конечно, не пойдут. А вот почему бы им и не попробовать? Со свечками в церквях целыми семьями стоят, значит, веруют? Или у них, видимо, другие о религии понятия? Волков–то, мол, всё равно не исправишь, так хоть овцы послушны будут.

К слову об овцах и о пастырях… Лет 20 назад, в перестроечные времена, видел один фильм, сделанный кинематографистами какой–то из среднеазиатских республик. Это не художественный фильм, да и не фильм даже — сюжет минут на десять.

Степь. Пасётся стадо овец. Подъезжают несколько пастухов на лошадях, с собаками, начинают перегонять стадо. Впереди виднеется дощатый забор. Овцы начинают проявлять беспокойство. Это скотобойня. Овцы инстинктивно чувствуют для себя смертельную опасность, стадо готово в панике разбежаться по степи. И тут делается отработанный приём. Пастухи выпускают в стадо козла. Умного козла, знающего своё дело. Козёл забегает впереди стада, становится вожаком. И начинает бег. Стадное чувство сильнее страха, бараны и овцы устремляются за козлом. Тот убыстряет свой бег. Бараны бегут всё быстрее, из–под копыт летят комья земли (я вам скажу, съёмка была сделана более чем отлично — камера каким–то образом неслась низко над самой землёй, чуть не задевая ноги последних баранов). А вот уже и забор, в нём имеется длинный прогон. Стадо несётся по узкому прогону, с обеих сторон оно зажато теперь забором — повернуть некуда, а назад повернуть уже невозможно — это же СТАДО. Вот уже и виден конец прогона, заканчивающегося открытыми настежь воротами. Козёл несётся впереди — стадо со всей возможной скоростью несётся за ним по узкому проходу. Проход настолько узок, что стадо бежит уже в виде единой массы. За воротами загон скотобойни — там уже конец. Но вот видно — перед самыми воротами сбоку в заборе имеется небольшая калитка. Козёл резко поворачивает и убегает в неё. Калитка тут же закрывается стоящим за ней пастухом. А всё стадо прямым ходом забегает в загон. Ворота за ним закрываются…

Как я отношусь к религии? Приведу такую аналогию. Более десяти лет назад мой отец умер от рака. Умирал с сильными болями, потому в течение нескольких месяцев ему ставили уколы — наркотики, они боль снимали. Вот и вопрос: как относиться к наркотикам? Вроде бы очевидное зло, а можно применить и с пользой. Или успокоительные средства. Ведь это же лекарство, в некоторых случаях крайне необходимое — может не просто помочь от депрессии, но и жизнь спасти человеку, впавшему в депрессию. А можно использовать как раз наоборот — для суицида. Всё можно применить и во зло, и в добро — наркотики, топор, кирпич — что угодно. Я ведь не отрицаю, что кому–то, в какой–то ситуации вера в Бога может чем–то помочь. Но я не зря привёл аналогию с наркотиками. Если всё общество «на иглу посадить» — это что, для общества благо? Так и с религией — всё должно быть в меру и к месту. Для отдельных людей она может быть помощью, для общества в целом — вред. Поэтому я и говорю о лицемерии политиков и властей. Чтобы легче управлять своим «народонаселением», они готовы использовать религию и церковников как того козла, которого пастухи пускают впереди стада. Я ведь не против религии, как наркотика, который кому–то в какой–то мере полезен может быть. Я против широкой и доступной «наркоторговли». И против «крышевания» властями этой деятельности.

23. Об антропоцентризме

Антон:

— И всё же, Артём, как же совсем–то, без Бога–то? Ведь тогда же вообще в обществе никаких ни в чём ограничений не будет.

Артём:

— Ты опять всё о том же. Религии со своими «ограничениями» вот уже тысячи лет как существуют, и что — общество всё здоровеет и здоровеет? Ведь нет же этого. Это если, так скажем, по фактору времени оценивать. А теперь по другому фактору. Вот Польша относится к очень религиозным странам. А, например, в Чехии, в также славянской, и соседней стране, уровень религиозности низок. И что, Чехия в сравнении с Польшей более в пороке и во всевозможных грехах погрязшая, или чехи менее культурны чем поляки? Кстати, после развала соцлагеря в Чехии президентом выбрали писателя и драматурга Вацлава Гавела, а в Польше — Леха Валенсу, бузотёра и р–р–революционера. И в России та, былая православность, о которой так любят говорить церковники, не спасла от пришествия к власти «бесов». Нет никаких убедительных и бесспорных примеров того, что религия делает общество лучше. А вот обратных примеров вполне достаточно — межконфессиональная вражда, религиозные войны, «война цивилизаций», средневековье с его инквизицией и т. д.

Или такой, моральнофилософский довод. Поскольку роль некоего оберега общественной морали признаётся за лживым «духовным учением», и за таким же лживым его институтом — церковью, следовательно, ложь и лицемерие не являются чем–то недопустимым, аморальным. Так ведь так оно и есть, оглянешься на наше общество — все кругом друг другу лгут, а церковники и политики так и более всех. Признание допустимости лжи в духовной сфере делает её допустимой везде — в политике, во взаимоотношениях и личных, и межобщественных. Кстати, среди Моисеевых заповедей почему–то нет такой — «не лги, не лицемерь». Есть лишь — «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего» (Исход, XX, 16), но это не совсем одно и то же. Да и что это такое — Моисеевы заповеди? Это, по одному меткому выражению, «десять наиболее часто нарушаемых законов». Принёс Моисей с горы Синай две каменные скрижали с божьими заповедями (Исход, XXII, 15), и стал первым же их злостным нарушителем — читай Библию.

Антон:

— Но ведь ты же соглашаешься с тем, что кому–то религия помогает в трудную минуту, поэтому, как говорит Елена, «религии останутся и будут процветать». И сам говоришь, что человек не может жить без какой–то идеи. Для многих вера в Бога, возможно, и есть эта самая идея.

Артём:

— Действительно, для кого–то, хоть даже и для многих, вера в бога может быть как бы некой для них идеей. Это их личное дело. Но я же говорю об обществе в целом, и утверждаю, что религия для общества не только не является полезной, но и вредна.

Антон:

— Видимо, в идеале должно быть так, чтобы идея личная ни в чём не противоречила идее общественной. Пожалуй, что непросто найти такую идею. Ты ведь правильно говоришь, что эгоизм — это природное свойство человека. Только надо уточнить, что эгоизм присущ всему живому. Но в прочем животном мире эгоизм — это средство и способ выживания. А у человека к этому добавляется ещё и страх смерти — только человек, существо разумное осознаёт конечность своего существования. И вот теперь уже эгоизм человека становится принципиально отличным от эгоизма животного. Страх смерти, личной смерти, а не гибели вида гомо сапиенс вообще, — вот высшая степень эгоизма. Эгоизм животного работает на сохранение вида. Эгоизм человека, страх перед личной физической смертью, лишают его способности и стремления к целенаправленной борьбе за сохранение вида «существо разумное».

Артём:

— Да я от священника ли слышу такие речи?!.. Ты меня опять удивляешь. Мало того, что ты философствовать взялся, так это же ещё и абсолютно богохульная философия. А где в твоих рассуждениях Бог? Ты ведь в них к нему не приходишь, судьба человечества у тебя от человека зависит.

Антон:

— Да, получается, что я, как атеист какой, отвергаю Бога, ставлю человека в центр мира.

Артём:

— Ты, должно быть, путаешь атеизм с антропоцентризмом. Это совершенно разные мировоззрения, между собой никак не связанные, друг от друга не зависящие. Атеизм не ставит человека в центр мира. А вот авраамические религии как раз утверждают, что бог создал целую Вселенную лишь для обитания в ней человека. Так что это религия перегружена антропоцентризмом, причём, каким–то совершенно кривым. Атеизм, не будучи антропоцентрическим, признаёт за человеком и способности, и ответственность за сохранение своего вида, в религии — «на всё воля Божья», а то ещё — «уверуй, и спасёшься». Для религии, по своей сути антропоцентрической, человек — ничто, былинка, раб Господень. Всё наизнанку, всё с ног на голову поставлено. Логика–то понятна: в природе главное — человек, но он ничто перед богом.

24. О Новом Духовном Учении

Антон:

— Вот ты удивляешься, что я философствую. Понимаешь, я ведь осознаю, что нет во мне всей полноты веры. Например, боюсь смерти, уход по окончании жизни в небытиё меня страшит. Где–то читал, что проводились опросы, по их результатам менее других боятся смерти очень религиозные люди, на втором месте — атеисты, а вот более всего боятся смерти «умеренно религиозные». Которых большинство, я‑то уж по своей службе в церкви это знаю. Они и к религии–то обратились за помощью в избавлении от этого страха, и уверовать в должной степени не смогли. Я вот и сам, видимо, к ним же отношусь. «Бог есть боль страха смерти», Достоевский, «Бесы». А ты как для себя проблему смерти решаешь?