Русина Волкова - Родился. Мыслил. Умер Страница 16

На конференцию мы ходили вместе, я слушала его доклад и громко аплодировала, подпрыгивая на месте, чтобы он заметил. Домой в Москву мы возвращались, естественно, вдвоем, и он опять не удивился, что я заявилась к ним в квартиру, а через какое-то время вообще переехала к ним жить. Квартира была действительно огромная, меня в ней обнаружили не сразу. Столкнувшись перед ванной с его мамой, мне пришлось поздороваться. “А вы к Степе пришли?” - вежливо спросила моя будущая свекровь. “Нет, не к Степе, а к Николаю Николаевичу”, - ответила я. Маменька помрачнела, посмотрела на мой халат и, схватив меня за рукав, потащила через гостиную и коридор, потом через кабинет и еще через один коридор в свою спальню, где, представив меня перед очи собирающегося на работу мужа, спросила: “Это кто? И что она здесь делает?” Муж, Николай Николаевич Светлов, надел очки, застегнул запонки, поправил галстук и сказал: “Я ее впервые вижу. Либо это наша новая домработница, либо она Степкина подружка, либо нас пришли грабить”. Тут я с перепугу заорала благим матом на весь дом, прибежали Степан, которого я до этого знала в качестве Николая Николаевича, и прислуга. Теперь кричали все, слава Богу, не успели в милицию позвонить. Я оказалась опять в психушке, правда, уже семейно-академического образца. Разве я могла подумать, что человек, с которым я начала жить, а до этого почти два года вместе работала, носит совсем другое имя! Шпионские страсти, да и только! Зато все сразу выяснилось, все успокоились, замолчали, разошлись по своим углам, и никому не было дела до того, что в доме появился новый человек. Никто меня ни о чем не спрашивал, долгое время вообще не могли запомнить, как меня зовут, ключа от квартиры и подъезда у меня не было, к обеду не звали, я вроде бы жила там в виде домашнего привидения.

Да, забыла рассказать. До того, как я окончательно переселилась в дом к Степе, еще пару недель пришлось отрабатывать взятые авансом восемьдесят рублей, как я подсчитала, примерно по трешке за ночь, как и обещал мне известный литератор. Честность меня погубит! А ведь я могла и не отдавать ничего и уж тем более в постель не ложиться, но “долг платежом красен” - по-моему, это из “Капитанской дочки” Пушкина, или там было про “честь смолоду”? Надо проверить. Литератор был от меня без ума, но он был долго и безнадежно женат на какой-то мощной старухе из Литературного фонда и не хотел лишаться благ, а супружница закрывала глаза на маленькие шалости и предпочитала жить на даче в Переделкине, что было и престижно, и для здоровья полезно. Значит, что получается? За эти жалкие восемьдесят рублей я его пару недель сексуально обслуживала, рассказала ему услышанный на конференции афоризм, который он потом выдавал за свой: “Кант - женщина-философ” (“кант” - в переводе с английского означает женский половой орган, перевел мне профессиональную шутку Николай Николаевич), потом я сдуру поделилась с ним своими соображениями о “Евгении Онегине”, которые он также выдал за свои и даже опубликовал в разделе “Литературная критика” одного из “толстых” журналов. И вот спрашивается: кто кого поимел? Ладно, я на него не в обиде, в то время, когда мне нужна была помощь, он сделал все правильно.

Примерно через год после этого приключения я прочла его новую повесть “Прощание с женщиной-философом”, в которой он так живописал наш “роман”, что со мной случилась истерика от хохота, какой же фантазией надо было обладать, чтобы такую лапшу на уши читателей навесить:

“Говорят, что мужчины и женщины - с разных планет, но эта женщина сама была своей планетой, полностью самодостаточной - умной, образованной, красивой и ироничной, холодной, как абсолютный нуль, и страстной, как дикая кошка. То, что я начал открывать для себя после пятидесяти - Монтень, Паскаль, Вольтер да Руссо, - все это уже было переварено в твоей маленькой головке. А рассуждения о работах Канта, которые я даже и не читал, поскольку спотыкался уже на первых предложениях! Она же была со стариком Кантом на „ты“, и ее категорический императив напрямую общался со звездным небом. Две недели необыкновенного счастья, когда я ласкал твое неземное тело, наслаждаясь идеальной чистотой линий и изгибов, я фантазировал, как смогу своим языком достать до твоего императива и вместе с тобой увидеть небо в алмазах. Твои раскосые глаза не давали мне забыть, что ваше ханство имело нас - древлян и мокш - почти триста лет, я бы и сам приполз к твоему шатру с данью: „Хочешь иметь меня еще триста лет? Или миллион световых лет? Я сдался“. Между нами была пропасть, как между разными цивилизациями. Чем я мог заполнить ее, моя звезда?”

Да-да, “звизда”, уж конечно, восьмьюдесятью рублями не заполнишь! Забыл небось, как имел мое “неземное тело” за трешку за ночь? Блин, мокша.

Между тем у меня все шло по плану: я забеременела, однако Степа не торопился делать мне предложение, уверяя, что философам это только вредит. Зато у меня появился надежный кров: мне наконец-то выдали ключи от квартиры и подъезда, не надо было думать и о том, где взять деньги на жизнь, и еще я пыталась завязать отношения с семьей, что было трудно. Я называла их по имени и отчеству, а за глаза - так же, как и прислуга, - “хозяин с хозяйкой”, ко мне они старались не обращаться совсем, мне не хватало статуса - ни невестка, ни прислуга, ни аспирантка, “ни Богу свечка - ни черту кочерга”. Вечерами я подглядывала из-за двери нашей со Степой комнаты, как хозяева собираются в гости или в театр: брюлики в ушах, обязательная норка разных цветов в зависимости от настроения, легкий аромат дорогих духов. Хозяин традиционно ворчал и морщился, что его опять отрывают от научных занятий и новых открытий, хозяйка загадочно улыбалась, и все вокруг знали, что уже давно научные открытия делаются его бывшими учениками, а он только возглавляет “коллектив авторов”, но продолжали подыгрывать ему. “Степа, а почему мы не ходим в театры?” - жалобно ныла я. “Потому что я не достиг еще того уровня, чтобы мне оставляли билеты в кассах, а свободных рыночных отношений в стране пока еще нет”, - отвечал мой умный муж. “Придется подождать благородной старости академика, и будем вместе с другой элитой засыпать на премьерах”.

Я решила заслужить любовь и доверие хозяйки, взяв на себя все хлопоты по квартире, уверяя, что они выбрасывают деньги на прислугу, хотя я лично могу делать все то же самое, только за бесплатно. Этим я нажила себе постоянного врага в лице домработницы, которая за глаза называла меня одним словом “эта”, но признательности со стороны Степиных родителей не нашла. А когда я в первый раз пыталась прибраться на кухне, хозяйка поморщилась и сказала: “Милочка, не делайте это больше, Степа все равно все будет перемывать”. Не поверите, но это было еще одним необъяснимым чудачеством моего мужа, каждый вечер, как запрограммированный, он приходил на кухню и чистил-драил все с остервенением, заканчивая мытьем пола. Если даже в кухне было чисто или никто не жил до этого вечера в доме целый месяц летних отпусков - не имело значения. Ровно после программы новостей, ритуально смотрящейся всеми живыми в доме, начиналась эта вакханалия по наведению порядка на кухне. Трогать его в этот момент, даже звать к телефону было нельзя, как лунатика во время ночной прогулки. Я его пыталась спросить об этом, он же неизменно отвечал: “У каждого человека должны быть свои неизменные обязанности, я с детства мою кухню и покупаю хлеб в дом, так было и так будет”. Откуда такие берутся?

Родилась дочка, через три месяца я забеременела опять, чем впервые привлекла к себе внимание хозяйской половины квартиры. Через пару месяцев нас со Степой позвали на совещание к хозяину в кабинет, где его родители указали Степе на его социальную безответственность, заключающуюся в росте безотцовщины в стране, это был как бы намек на то, что нам пора узаконить наши отношения. И в качестве будущего свадебного подарка обещали ключи от нашей будущей квартиры, которую они решили купить, чтобы избежать хлопот с разрастающимся семейством, их квартира хотя и была большая, но шумы из нашей комнаты все же разносились по всему дому, к тому же увеличивалось и количество претендентов на ванную и туалет. Я была на седьмом небе от счастья, так как уже давно не заводила разговор о браке, чтобы не спугнуть философа в нежной душе моего мужа, с родителями же спорить в этой семье было не принято - те, кто спорили, уже давно покинули квартиру и даже отказались от потенциального наследства, но обрели независимость. Конфуцианец Степа почитал предков и готов был пожертвовать собой для их спокойствия.

После рождения второй дочки и печати в паспорте я почувствовала себя гораздо увереннее. Во-первых, теперь перед зарубежными командировками свекра я приносила ему список необходимых мне и девочкам вещей. Раньше за счет его командировочных пополнялась научная библиотека и делались другие глупости для его коллектива авторов. Один раз я просто взбесилась, когда увидела, что из очередной Англии была привезена бронзовая статуэтка ворона, которую даже в таком миниатюрном виде практически невозможно было оторвать от столешницы в кабинете академика. “Он мне напоминает о бренности бытия!” - ханжески возводил глаза к небу Николай Николаевич-первый. А мне эта чертова птица напоминала о том, что если денег в семье было некуда девать, значит, надо было делиться. Свекор, как ни странно, довольно быстро освоился со всеми нашими размерами и вкусами, я больше не страдала, разглядывая зарубежные каталоги мод. Появилось и еще одно изменение в моем состоянии: организм больше не хотел рожать, а хотел все время и разнообразно заниматься сексом. Как назло, Степу не хватало на мои запросы. У меня начались постоянные головные боли и неврозы. Потом все вроде бы как-то устаканилось, мы больше не выясняли отношений по поводу того, почему мне сегодня “опять хочется”, пока я не обнаружила у него тетрадку, в которой он записывал все мои дни цикла и галочками на тех числах, когда надо было меня удовлетворять, и с минусами на днях наиболее вероятного оплодотворения. Я его чуть не убила: я ему отдавалась по любви, а он надо мной научные эксперименты ставил: когда дать, когда взять. Я так кричала, что напугала детей, а он никак не мог взять в толк, почему нельзя рассчитывать заранее дни удовольствий, которые он почему-то считал днями наибольших выбросов гормонов в кровь.