Русина Волкова - Родился. Мыслил. Умер Страница 17

После рождения второй дочки и печати в паспорте я почувствовала себя гораздо увереннее. Во-первых, теперь перед зарубежными командировками свекра я приносила ему список необходимых мне и девочкам вещей. Раньше за счет его командировочных пополнялась научная библиотека и делались другие глупости для его коллектива авторов. Один раз я просто взбесилась, когда увидела, что из очередной Англии была привезена бронзовая статуэтка ворона, которую даже в таком миниатюрном виде практически невозможно было оторвать от столешницы в кабинете академика. “Он мне напоминает о бренности бытия!” - ханжески возводил глаза к небу Николай Николаевич-первый. А мне эта чертова птица напоминала о том, что если денег в семье было некуда девать, значит, надо было делиться. Свекор, как ни странно, довольно быстро освоился со всеми нашими размерами и вкусами, я больше не страдала, разглядывая зарубежные каталоги мод. Появилось и еще одно изменение в моем состоянии: организм больше не хотел рожать, а хотел все время и разнообразно заниматься сексом. Как назло, Степу не хватало на мои запросы. У меня начались постоянные головные боли и неврозы. Потом все вроде бы как-то устаканилось, мы больше не выясняли отношений по поводу того, почему мне сегодня “опять хочется”, пока я не обнаружила у него тетрадку, в которой он записывал все мои дни цикла и галочками на тех числах, когда надо было меня удовлетворять, и с минусами на днях наиболее вероятного оплодотворения. Я его чуть не убила: я ему отдавалась по любви, а он надо мной научные эксперименты ставил: когда дать, когда взять. Я так кричала, что напугала детей, а он никак не мог взять в толк, почему нельзя рассчитывать заранее дни удовольствий, которые он почему-то считал днями наибольших выбросов гормонов в кровь.

В остальном же он, конечно, был примерный семьянин: ходил за хлебом, мыл кухню, учил с дочками иностранные языки и даже никому не нужную латынь, успевал и к лекциям готовиться, и за меня кандидатскую писать. Я водила девочек в школу и в балетную студию, преподавала философию, вечерами наливала себе джин с тоником и занималась самоудовлетворением, я больше не хотела его, он был для меня только использованным спермобанком. Я же продолжала вызывать его интерес, он ходил за мной по пятам со своей тетрадкой для записей и все время неожиданно спрашивал: “Скажи мне, не задумываясь, о чем ты только что сейчас думала?” - “О том, что ты - мудак”, - думала про себя я, а вслух произносила: “О невыносимой легкости бытия”. Степа удовлетворенно хмыкал, делал какие-то пометки и убегал к себе в кабинет.

Жить стало сложнее, денег катастрофически не хватало, несмотря на наши две кандидатские зарплаты и помощь академика, которому впервые в жизни тоже стало несладко. Степа начал одалживаться у своих студентов, которые занялись бизнесом - кто торговал шашлыками, кто держал киоск со жвачками, кто стал поставлять девочек нуждающимся. Академик пораскинул мозгами и стал сдавать внаем открывающимся фирмам помещения своего института, да еще работать за валюту на иностранные государства, раньше это называлось шпионажем. В общем, выкручивались. А тут у Степки начался какой-то прорыв с работой - ни с того ни с чего он стал получать пачками приглашения на международные конференции или даже на чтение лекций за рубежом, может, думала я, он феномен какой? Дочки больше не нуждались в моем сопровождении в школу и кружки, с полной ставки я перешла на полставки, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье, и чуть увеличила дозу потребляемого спиртного. Степу стал волновать мой растущий пофигизм к жизни, и он устроил мне годовую стажировку в одном из университетов США, уверяя, что сам справится с хозяйством и нашими подростками. И я отправилась в страну Ширли Макклейн, к тому времени уже выгнавшей взашей нашего именитого плейбоя, который быстренько написал книгу о том, как сам ее бросил.

Не будет преувеличением сказать, что все мои попытки выучить хотя бы один иностранный язык при помощи Степы, лингафонных кабинетов и курсов при МИДе не увенчались успехом, это уже потом - после моей так называемой стажировки я стала говорить по-английски не хуже тамошних латиносов. В аэропорте Бостона меня любезно встретили, табличку со своим именем, которую держал в руках представитель университета, я нашла и с гордостью прочитала, на этом мои познания окончились. По кампусу меня водили за ручку, иначе бы я умерла с голода и никогда не нашла нужной аудитории. Зачем-то ходила даже в библиотеку, якобы заниматься, и, к счастью, нашла там довольно много литературы на русском языке, что было хотя и скучно, но зато спасением стажировки, по этим источникам я смогла потом составить научный отчет. Самое ужасное, что я не рассчитывала на холодные зимы в Америке, вероятно, спутав этот материк с Африкой, и оделась довольно легкомысленно, мой багаж состоял сплошь из обтягивающих платьев от Диора, привезенных свекром, на меня все пялились, хотя обычно там не замечают, кто в чем одет.

В своих мини-чудах я выбегала курить на улицу. Результат не заставил себя ждать - пневмония. С высокой температурой, в полубреду меня отвезли на “скорой” в больницу. Одинокая и испуганная, инопланетянка без знания языка землян, я пропадала от невозможности выплеснуть на них весь мой стресс от столкновения с их цивилизацией, я только плакала в ответ на их ободрительные улыбки. Меня подключили к каким-то аппаратам, брали анализы, приносили и уносили еду - я отдала приказ своему организму на потопление и почувствовала себя в длинном коридоре, соединяющем мою едва теплящую жизнь с прекрасным будущим в небытии. Второй раз в моей жизни врачи пытались спасти меня - в первый раз я помогала им, проходя через невероятные болевые ощущения, а сейчас я была просто счастлива и совсем не цеплялась за бренное пребывание на Земле, мечтая покинуть свою физическую оболочку и освобожденной улететь на свою звезду.

Потом мне говорили, что я, перестав рыдать от непонимания, дальше только улыбалась, теперь уже у них стали озабоченные лица. Я думаю, что так прошла пара-тройка дней. Ночами меня преследовал какой-то страшный бред: будто бы один из моих докторов приходил ко мне ночью в палату, называл меня Ширли по-английски, потом жадно шарил по моему телу руками, приятно охлаждая или, наоборот, согревая меня в зависимости от моей температуры на тот момент, потом совершались все мои сексуальные фантазии, которые мучили меня еще в Москве, только сейчас я абсолютно явственно ощущала все. От напряжения и удовольствия я как будто теряла сознание, и не было счастливее меня в то время.

Я практически ничего не ела и не нуждалась в этом, превращаясь в прозрачное бестелесное существо - идеальную мечту Голливуда, а вот мои ощущения только обострялись. С утра я улыбалась пробивающемуся в окно солнечному лучу и полностью сливалась с ним в один поток, я была рада приходу врачей и сестер и неожиданно стала понимать их так, будто они стали говорить по-русски. Иногда мне казалось, что они не говорят, а поют, а я нахожусь в центре какого-то мюзикла и все вокруг меня актеры, а я - реквизит, труп из анатомического театра. Мой виртуальный соблазнитель тоже был членом труппы, он был одет в голубую шапочку, халат и голубые брюки, прямо “облако в штанах”. Я улыбалась и ему, едва-едва шевеля пальцами руки, слабым жестом изображая желание встретиться позже. К сожалению, через несколько дней я пошла на поправку - хотелось жрать, а вот с медперсоналом общаться каждые полчаса совсем не хотелось, все равно я уже снова перестала понимать, что они говорят.

От голубого врача стало разить человечиной, ладони у него были постоянно потные, а в глазах появился блеск маньяка-извращенца. Если мой режиссер был когда-то Волком, то этот больше смахивал на Беовульфа, что было понятно, учитывая географическую разницу в их происхождении.

Ночью я впервые спала без капельницы и сильно испугалась, почувствовав на себе чьи-то липкие пальцы. Я закричала. “Ты, Ширли, не делай этого, нам ведь было так хорошо вместе целую неделю, тебя скоро выпишут, и тебе ни с кем не будет так хорошо, как со мной. Я знаю каждую эрогенную точку твоего тела, как ты любишь, чтобы слегка покусывали твою грудь, как стонешь, когда я сжимаю твое горло перед последним мигом оргазма. Ширли-Ширли, я совсем потерял голову, у меня никогда не было такой женщины, как ты”, - причитал он что-то в таком роде, насколько я могла понимать. Я до сих пор точно не знаю, то ли мы с ним действительно имели секс всю неделю моего пребывания в больнице, то ли в эту последнюю ночь перед выпиской он, ведомый моими желаниями, материализовался и старался соответствовать моим заклинаниям. Я вцепилась в него и не хотела отпускать: “Еще, еще, я хочу еще, я не хочу умирать, пока не выжму всего тебя, я так всю жизнь страдала без этого, а теперь я точно знаю, чего мне недоставало в жизни в России - не свободы слова, а вот этого наслаждения, когда каждый мой нерв вопит о желании. Зачем, зачем мне нужно было что-то помимо этого?” Под утро он уже не шевелился, теперь в коме находился он, и только профессиональный испуг быть застигнутым во время обхода поднял его на ноги, и он ушел на заплетающихся ногах, не сказав мне ни “спасибо”, ни “до свидания”.