Екатерина Мурашова - Одно чудо на всю жизнь Страница 16

Ночной дачный посёлок казался совсем вымершим. Да и кому тут быть — будний день, ночь, осень… Пахло прелыми листьями, дождём и почему-то вином. Тени от редких фонарей метались по опустевшим участкам.

Робкий розовый огонёк в окне горел призывно и уютно. Марина взбежала на крыльцо, постучала условным стуком. Дверь сразу же отворилась.

— Аи! — позвала Марина. — Ты здесь?

— Здесь, конечно! — тоненькая фигурка, похожая на тень, встала в освещённом проёме, ведущем в гостиную. — Марина? Ты одна? Почему так поздно? Что-то случилось?

— Аи! — Марина прошла в комнату и сразу с порога начала говорить.

— Я, конечно, виновата, но… я не виновата. Ты не сердись и не напускай на меня порчу. Я же не знала, что Лилька про тебя разболтает. Если бы знала, я бы ей ни за что… Но это теперь всё равно, мы что-нибудь придумаем, но ты только не злись, ладно? И порчу не напускай!

— Какую порчу? — в серых глазах Аи отразилось пламя зажжённого камина, и на мгновение они стали розовыми. — О чём ты говоришь? Я не понимаю.

— Ты можешь на меня злиться, потому что я случайно тебя выдала, — объяснила Марина. — А Капризка сказала, что, если я кому разболтаю, ты на меня порчу напустишь. Ты ведь можешь, да?

— Я не умею напускать порчу, — тихо рассмеялась Аи. — Да и зачем? Ты разболтала — мне теперь надо отсюда уходить? Сейчас?

— Да нет, нет, что ты! — растерялась Марина. — Зачем уходить? Не надо уходить! Я просто рассказала тебе, потому что испугалась, а так — ничего страшного, про эту дачу всё равно никто не знает.

— А как же ты попадёшь домой? — озабоченно спросила Аи. — Я слышала последний поезд. Он уже ушёл.

— Да? Правда, не попаду, — сообразила Марина и тут же беспечно махнула рукой. По сравнению с несостоявшейся порчей всё остальное казалось ей чепухой. — Поеду завтра на первой. Папа с мамой сами под утро придут, не успеют как следует испугаться. Заодно, может, мы с мамой от Лены избавимся. Может, папа её уволит за то, что она меня не укараулила… — последняя мысль понравилась Марине настолько, что она мстительно улыбнулась и потёрла ещё не отогревшиеся руки.

— Раздевайся и грейся, — сказала Аи. — Ты есть хочешь?

— Уж-жасно! — призналась Марина. — А что у нас есть?

— Картошка есть и тушёнка. Будешь?

— Спрашиваешь! А! Я вот тут тебе икры привезла. Красной и чёрной. Ты любишь икру?

— Люблю, — медленно улыбнулась Аи. — В икре белка много. Ты грейся, а я пока картошку почищу. Вы ведь картошку чищеную едите? И варёную, да?

— Да, — растерянно подтвердила Марина. — А ты что — сырую и нечищенную?!

— Мне отчего-то всё равно, — Аи виновато пожала плечами и отправилась на кухню.

Марина почему-то опять испугалась.

— Нет, нет, подожди, я — с тобой! — крикнула она. — Я тебе помогу. (Никогда в жизни Марина не чистила картошку, но полагала, что сумеет это сделать. Если уж Аи, которая вообще непонятно кто, берётся…)

Поев, девочки сидели на старинном плюшевом диване, поджав под себя ноги и укрывшись клетчатым пледом, смотрели на огонь.

— Расскажи ещё раз, откуда ты взялась, — попросила Маринка. — Капризка говорила, но я не поняла. Да она и соврать может. Ты — инопланетянка? Или из параллельных миров?

— Я сама мало что знаю, — вздохнула Аи. — Первое, что я помню, — потолок. Белый, с дырочками. Потом лицо брата.

— Брата?

— Да. Его звали Уи. Я это откуда-то знала. А он знал, что я — Аи. Мы решили, что мы — брат и сестра.

— А кто там ещё был?

— Больше никого не было — в этом всё дело. Много комнат, всё как будто знакомое и незнакомое одновременно. На всех экранах — Земля, люди. Мы с Уи многое знали с самого начала. И ещё учились.

— Конечно, это космический корабль, — уверенно сказала Маринка. — Наверное, все остальные космонавты погибли, а вы почему-то выжили и потом пришли в себя…

— Понимаешь, на нашем… корабле не было ничего про эту другую планету, с которой мы, по-твоему, прилетели. Ну должно же быть что-то — книги, картины, фильмы, компьютерные программы…

— Должно, — согласилась Маринка.

— Так вот, там ничего не было. Всё про Землю. И мы с самого начала могли говорить на этом, земном, языке. И никакого другого не помнили. Так что, наверное, мы всё же — с Земли.

— А потом?

— Однажды корабль (мы с Уи называли его Домом) стал опускаться, падать. Мы не могли ничего изменить, остановить, хотя и пытались. Мы не знали, что в конце — взрыв, посадка или ещё что-то. Мы уже хорошо знали наш… Дом, там была такая… не знаю, как тебе объяснить… В общем, с её помощью можно было оказаться снаружи, высадиться. Но только одному человеку. Уи сказал, что я должна это сделать. Я не хотела, я хотела остаться с ним, но он попросил меня, и я согласилась. Он сказал, что попробует всё же посадить… корабль и, если останется жив, обязательно меня отыщет… Больше я его не видела… Остальное ты знаешь…

Маринка долго молчала, потом осторожно погладила Аи по плечу, накрытому пледом:

— Знаешь, я думаю, всё будет хорошо. Вы найдёте друг друга. Вот смотри: этот ваш корабль — был большой?

— Очень. Приблизительно как многоэтажный дом.

— Вот видишь! — обрадовалась Маринка. — Если бы такая штука где-нибудь взорвалась, хоть даже в пустыне или над лесом, люди бы обязательно об этом узнали. В газетах написали бы, по телевизору передали. А ничего не было. Значит, Уи удалось корабль посадить. И значит, он теперь тебя уже ищет. Может быть, тебе в ООН обратиться? Это у нас такая штука, где всякие международные правительства…

— Я знаю. Но зачем? Я ничего не могу доказать, ничего не помню и не понимаю. По вашим меркам я — ребёнок. Меня просто примут за сумасшедшую. Вот если Уи посадил… корабль и найдёт меня, тогда — другое дело. Я, Уи и Дом — с этим можно и в ООН.

— Ты права, — вздохнула Маринка. — Значит, надо ждать… А Лильке я все лохмы повыдергаю, пусть только ещё поболтает!

Глава 5

Генка

Морозный, пыльный воздух пах утром, но Генка, проснувшись и не глядя на часы, знал, что времени уже много. Осенью светает поздно, день короток. Нехотя одевшись, сполз с кровати, распахнул дверь. Вода в озере казалась густой и тяжёлой. Ночью был минус, и трава на некошеном лугу (наверное, там раньше было футбольное поле, — подумал Генка) покрылась изморозью. По замороженной траве с едва слышным шуршанием волнами гулял серебряный ветер. Генка невольно залюбовался этой картиной и не сразу заметил сидящих поодаль от крыльца пацанов. Трое примостились на покосившейся лавке, остальные сидели на корточках, сберегая тепло, кутались в разноцветные грязные куртки. Почти все курили, и дым сизыми пластами стлался над землёй, путался в пожухлой, вытоптанной траве. У умывальника, притворно рыча, трепала бурую тряпку кругленькая кривоногая собачонка — Коврик.

Наткнувшись взглядом на крысячью мордочку Игорька, Генка поморщился, вспомнив про неизбежное, неприятное дело, по которому вчера вечером так и не принял никакого решения. Значит, решать придётся сейчас.

Пацаны, заметив вожака, заоглядывались, подошли ближе. На опухших со сна физиономиях какой-то вопрос, дело. Потом. На лавке остался сидеть один, тупил взгляд, чертил землю разбитыми ботинками. Незнакомый! — с удивлением понял Генка. Это тоже потом.

— Где Валька с Ёськой?

Ответил Косой, один из самых старших, злых и смышлёных. Жалко, глаза плохие, всё видит будто расплывшимся. Бегать совсем не может, на стены-деревья натыкается. В деле негоден, но хоть мозги есть.

— Валька у забора чернику ест. Весь, блин, изгваздался. Ёська у пруда с книжкой. Водяных, блин, тараканов ловит.

— Скорпионов, — машинально поправил Генка, заметил ждущий, предвкушающий оскал Игорька, вздохнул.

— Братец Кролик[45]! Я тебя про марафет предупреждал?

— А чего?! А чего я?! Я ничего! Пацаны, скажите! — Кролик рванул куртку, закуражился, блеснул торчащими вперёд зубами, голубой слюнкой в углах губ.

Уроки колонии — научился. Не поможет. С Генкой — не поможет.

— Кто хошь, блин, скажет! Чист я, чист! Ты сказал — я сделал! Здраия жеаию! — Братец Кролик вскинул руку в неверном шутовском салюте. Лицо кривилось в смеховой гримасе, а маленькие заплывшие глазки бегали панически, шарили по лицам пацанов: кто заложил?

Заложил Игорёк. Вчера вечером, когда уже спать улеглись. Прокрался ночной крысой, склонился, зашептал, обдавая ухо слюнями:

— Слышишь, Лис, гадом буду, Братец Кролик опять марафет нюхал. Ржал весь вечер, глаза стеклянные, да ещё на кармане[46] колёс принёс, Вонючке с Мокрым давал, они с кефиром жрали, потом заходились всю ночь, как обдолбанные. Ты велел, чтоб марафету не было, а он, гад… Вот я…

— Хорошо, иди! — сдерживая себя, велел Генка. Снова лёг, но сон уже спрыгнул с Генкиной кровати, убежал к кому-то другому. Подумалось вдруг: случись невозможное — доживи Генка до старости, стал бы похож на Оле Лукойе[47] из старых Валькиных сказок. Хотя нет — Оле Лукойе добрый. Генка злой. Хуже собаки.