Алла Калинина - Как ты ко мне добра… Страница 17

Он был до того молод и наивен, что отождествлял свои мысли с Наташиными мыслями, но это была ошибка, они все понимали и чувствовали по-разному.

Родители приняли гостью рассеянно и спокойно.

— Давайте-ка скорее обедать, — сказала мама, — а то того гляди пойдет дождь, а нам еще надо немного поработать, сегодня такое необыкновенное освещение, правда, Шура?

Отец кивнул и отодвинул для Наташи стул возле себя. Они обедали на терраске, заросшей кустами малины и смородины. С улицы доносились стук и веселые крики детворы, играющей в городки. На бревенчатой стене, как раз напротив Наташи, висела новая папина картина, на которой был знакомый травянистый зеленый бугор, внизу угадывалась вода, а вдали стояли корявые ветлы в дымке, и к ним бежало несколько тропинок, сходящихся дальше в глинистую, сырую разбитую дорогу. Это был очень нежный и тонкий пейзаж, и Роман надеялся, что Наташа увидит и оценит его и что-нибудь хорошее скажет папе, но она молчала, тарелка перед ней оставалась почти нетронутой, и лицо ее делалось все грустнее, все озабоченнее и напряженнее. Она словно ждала чего-то, и ее гнутые темные брови застыли на лице в удивленно приподнятом вопросительном положении.

— А теперь пойдем, — сказал Роман, когда с обедом наконец было покончено, — я приготовил для тебя комнату во втором доме, он сейчас пустует, дачники еще не приехали. Пойдем, я покажу тебе.

Они прошли по тропке между кустами, мимо зарослей укропа и лука, мимо какого-то старика с белоснежной бородой и в соломенной шляпе, который, сидя на низкой скамеечке, собирал клубнику в круглую корзину из дранки, и вышли на луг к летнему домику под старыми березами.

— Иди-иди, не бойся, — сказал Роман, входя в дом и открывая какую-то скрипучую низкую дверку.

Они очутились в маленькой комнате, почти доверху засыпанной сухими прошлогодними листьями. В верхушку большого окна лился зеленый влажный свет, и почти касались стекол тонкие шевелящиеся ветви плакучих берез.

— Это здесь я буду жить, — тихо сказала Наташа, — ну что ж, мне нравится! — Она навзничь повалилась на листья, которые с легким шорохом смялись под ее большим телом, и снова, как утром, протянула к Роману руки:

— Ну, иди ко мне, иди же.

Роман сделал маленький робкий шажок, и низкая дверь с длинным противным скрипом медленно притворилась за ним. Он еще раз шагнул — и они оказались совсем рядом, и то, о чем полчаса назад он вовсе и не думал, вдруг нахлынуло на него с невиданной жаркой силой. И где-то в самом разгаре их бурных и беспорядочных объятий он впервые в сознательной своей жизни смутно увидел перед собой смуглую, влажную обнаженную женскую грудь с тугим вздувшимся соском, похожим на мелкую вишню. Сжавшись, он рванулся в сторону, но Наташа удержала его, и он услышал ее хриплый задыхающийся шепот:

— Нет, не уходи… Я так хочу…

Потом они лежали в таинственных зелено-золотистых сумерках, в слабых шорохах оседающих листьев, в смутных запахах яблок, пыли и травяной трухи, в серебристых мельканиях каких-то тонконогих паучков в углах затихшей комнаты.

— Скажи, Наташа, ты так решила, потому что у тебя уже кто-то был… до меня?

— Ну и что? — сказала она. — Ведь люблю-то я тебя.

— Да. Но только, понимаешь, мы не сможем сейчас пожениться. Мне надо учиться, ты знаешь, как я отношусь к работе, то есть к будущей профессии… Я должен…

— Ну и черт с тобой… — вдруг перебила его Наташа и засмеялась. — Все вы говорите одно и то же. Давай-ка лучше выпьем в честь твоего крещения. — Она сидела на листьях, обхватив руками упругие колени, косы ее растрепались, нарядное платье смялось. — Дай-ка мне чемодан.

Они сидели рядом и пили по очереди из горлышка тошнотворно сладкий портвейн. Было уже почти темно, по крыше с тихим шорохом начал накрапывать дождь.

— Пойдем, — сказал Роман, — пора, наши уже вернулись.

Но Наташа решительно затрясла головой.

— Нет, нечего мне там делать, я туда вообще больше не пойду. Кто я им? Не хочу разыгрывать из себя пай-девочку. Я приехала к тебе, вот, если хочешь, и живи здесь со мной.

— Но это же совершенно невозможно, — испуганно сказал Рома. — Подумай сама, Наташа, зачем это?

— Ну, смотри, — сказала она с усталой улыбкой, — придешь, когда сможешь. А сейчас я спать хочу. Эта ужасная дорога, и ты… и все… Я буду спать.

Так началась для Романа мужская взрослая жизнь. Наташа прогостила у них неделю, а потом уехала неожиданно и решительно, едва простившись с ним.

Но, к своему удивлению, с ее отъездом он испытал странное облегчение. Не надо было больше врать, изворачиваться, то и дело ускользать из дома, не надо было без конца объяснять маме, почему Наташа не хочет у них бывать, и терпеть ее подозрительные долгие изучающие взгляды. Они не понравились друг другу, и Роман понимал, что это непоправимо.

Глава 9

Вернувшись осенью в Москву, Роман радостно засел за занятия. Он стосковался по своим книгам и чертежам, по гулу институтских аудиторий, по веселой толкотне в коридорах. Почему он считал, что у него нет товарищей? Их было много, и все они были тут, они галдели в курилке и орали что-то друг другу, свешиваясь через перила лестницы; они толкались и хлопали его по плечу, но главное — они делали то же, что и он, и так же, как и он, думали о своей будущей работе и так же увлекались и часами могли спорить о какой-то частности, тонкости конструкции. Вот где были настоящие его интересы! И здесь его уважали, с мнением его считались особо, и именно его тащили за руки разрешать затянувшийся технический спор.

За всем этим привычным, приятным, деловым встреча его с Наташей прошла почти незаметно. Они долго избегали друг друга. Попытка объясниться оказалась неудачной.

— Ты мне ни разу даже не написал, — сказала Наташа с обиженной высокомерной улыбкой.

— Но ты так странно тогда уехала, — пожал плечами Роман.

— Что же, дело хозяйское! — Она повернулась и ушла.

Роман загрустил. Он изводил себя сомнениями: может быть, он обидел ее, может быть, чего-то не понял? Как он мог, как докатился до того, что потерял девушку, с которой многое его связывало, с которой он испытал то удивительное, смутное, прекрасное, которую он, в конце концов, любил? Любил? Так ли это? Не ошибся ли он? Разве такой должна быть любовь? Разве об этом он мечтал? Он думал, что они станут товарищами, единомышленниками, друзьями, что они будут понимать друг друга и помогать друг другу во всем, что их свяжет профессия, общность интересов. Отвечала ли всему этому Наташа? Нет, конечно, ко всему этому она была равнодушна. Что же тогда связывало их? Может быть, он просто развратник? Низкий, распущенный тип? Но он вспоминал зеленый сумеречный свет, шорох листьев, смуглую упругую влажную кожу. Все равно это было прекрасно! Что же, что он натворил? Как разрушил все и потерял? Он осунулся и перестал спать ночами. Промучившись несколько дней, он купил билеты в консерваторию и пошел к Наташе на поклон. Она засмеялась ему в лицо.

— Ненавижу интеллигентов, — сказала она зло, — ненавижу! Иди-ка ты со своими билетами знаешь куда…

И тогда, краснея и бледнея, Роман сказал:

— Да, ты права, зря я с тобой связался. Мы совсем разные люди, и нам друг друга не понять.

Он пошел в консерваторию один и заставил себя слушать, наслаждаться и забыть про Наташу. Это оказалось ему нетрудно, потому что Рихтер играл Шумана. Ничего вдохновенней и прекрасней этого Роман еще не слышал. После концерта, стоя в проходе и отбивая себе ладоши, Роман даже крикнул сиплым, высоким, взволнованным голосом:

— Браво! — И одновременно на заднем плане его сознания прошла какая-то спокойная и по-новому, по-мужски уверенная мысль: «Все правильно. С Наташей покончено навсегда. Это была ошибка».

А через год Наташа вышла замуж за их товарища и однокашника Юрку Табачникова. Роман был на свадьбе и почти ничего не почувствовал. Наташа была другая. Он удивился, как она помягчела и изменилась, ведь тогда, с ним она была такой язвительной, злой и грубой. И наконец пришло к нему запоздалое прозрение, что и она не любила его, а просто каким-то непонятным образом он задевал, дразнил ее самолюбие, ее гордость, и она скорее мстила ему за что-то, чем любила его. За что мстила? Этого он не понимал.

А с Юркой ей было хорошо и спокойно. И долго-долго еще, глядя на них, испытывал Роман слабые всплески грусти и смутных сожалений.

Время между тем шло своим чередом. Весной отец устроил выставку, которая прошла успешно, у него купили довольно много картин, и однажды, совершенно неожиданно, под окном студии появилась новенькая бежевая «Победа», которую мама, зачитывавшаяся в это время «Сагой о Форсайтах», назвала в честь главной героини «Ирэн».

— Ты знаешь, — сказал Роману отец, — что-то ноги у меня стали совсем никуда. Но вообще-то это — для тебя. Хочу тебе сделать под занавес толковый подарок.