Игорь Ефимов - Архивы Страшного суда Страница 17

Шофер вдруг начал смеяться и жестами предлагать свой вариант. Джерри с ужасом проследил направление его указующего пальца и понял, что организм его предательски подыгрывает версии о сексуальном маньяке из-за океана.

— Вот видите. Неожиданно на поверхности вырос еще свидетель — самый искренний и неподкупный. Ну так что? Куда стреляет Клод? Или вы нам расскажете другую историю?

Джерри закивал с такой готовностью, что чуть не вышиб подбородком пистолет из руки шофера.

— Только смотрите, история должна быть без сучка, без задоринки. В ней все должно сходиться, как в полицейском протоколе. Иначе придется заканчивать нашу.

Она резким движением сорвала полоску пластыря, залеплявшую Джерри рот. Каждый волосок, выросший за долгие часы перелета через Атлантику, послал свой короткий обжигающий рывок.

— Сдаюсь… все, полотенце на ринге… Никаких… Ни полиции, ни стрельбы не надо… Не знаю, что на меня нашло… Зачем я погнался за вами… Меа culpa… Служебное рвение, черт… Да больше никогда в жизни… Зачем мне это нужно… Хотите перекупить участок — ради Бога… Я маленький коммивояжер. Но старый фанатик все равно не продаст… Я только утром прилетел, завтра улечу — и все… Меня здесь нет, нет, нет!

Сильвана одной рукой отвела пистолет Клода, другой влепила Джерри такую пощечину, что смесь апельсинового сока и слез полетела на ковер.

— Идиотами нас считаешь?! Какой старик? Какой участок? Фонд давно ждал атаки в Париже, и, как видишь, мы были готовы. Но чтобы из Америки! Кому же мы помешали в Америке — вот что любопытно. Смотри, как Клод нервничает! Смотри — бедный парень может нажать на спуск не разбирая.

— Клянусь! Не знаю я никакого Фонда! Ай-Си-Ди послала меня выторговать участок у попа — вот и все. Просмотрите мои бумаги еще раз — там же все расписано. Я просто решил, что вы приехали за тем же. Хотел выяснить, кто у нас конкурент. Не совсем честно, согласен. Но ведь не убивать же меня за это!

Глаза в глаза — и не только чтобы искренность светилась, а чтобы не опустить их ниже, на пышные улики, выглядывающие из-под лохмотьев блузки, чтобы уловить малейший оттенок недоверия, недовольства на этом напряженном, замкнутом лице.

— Если вы действительно приехали торговаться со священником, почему же не остались, чтобы заняться этим после проповеди? Зачем погнались за нами?

— Да я с самого утра только этим и занимался — уговаривал его и так и эдак. Вельзевул бы не выдумал таких соблазнов, какие я ему подсовывал. Потом махнул рукой и собирался уезжать. А тут вы появились. Загадочность, элегантность… Ну и я… Знаете, чтобы не возвращаться с пустыми руками… хоть что-то боссам в зубах привезти…

— А ведь, похоже, не врет, — сказал шофер. — Он уже торчал на стоянке, когда мы подъехали. И оружия на нем нет.

Сильвана еще раз проглядела бумаги Джерри, подумала минуту, потом подняла свисающий лоскут рукава и попробовала вернуть его на место.

— Развяжи ему руки, Клод. Что бы там ни было, мистер Ньюдрайв, согласитесь, что вели вы себя как гангстер. И что мы имели все основания встретить вас и обращаться с вами именно как с гангстером. Другие на нашем месте давно бы уже нажали на гашетку.

— Соглашаюсь! Виноват во всем… Спровоцировал по легкомыслию… Получил достойный урок… Запомню надолго… Нет плохих чувств…

Джерри вытирал лицо, шевелил перед глазами затекшими пальцами. Нож в спине, кажется, был кован страхом, болью и воображением. Возможно, выкручивание руки остановилось как раз на грани вывиха — не перейдя ее. В футбольных свалках случалось и похуже.

Сильвана вернулась из ванной — помягчевшая, причесанная, в японском халате, расцвеченном драконами, гейшами, зонтами.

— Какое впечатление на вас произвел отец Аверьян? Нас он тоже интересует, но с чисто духовной

стороны. На сто владения мы не посягаем — об этом не беспокойтесь.

— О, это чистой воды фанатик! Да ведь вы сами слышали его проповедь. Заявить, что еврейские богословы переделывали Писание! Он рос под коммунистами и воображает, что все на свете легко можно изолгать, извратить и передернуть. А как он объясняет свое нежелание продавать участок — вы бы только послушали! Ему, видите ли, было видение во сне. Какой-то пожилой брюзга в зеленых наушниках заставил его подписать обязательство. И из-за этой подписи, поставленной во сне тридцать лет назад, он отказывается от полумиллиона долларов.

— Боже мой, но ведь это восхитительно! Вы не находите? Сон ценой в полмиллиона. Нет, вы должны все мне рассказать в подробностях. Клод, дружочек, закажи нам обед в номер. Что-нибудь из свежей рыбы. Вы ведь не откажетесь, мистер Ньюдрайв?

Джерри покосился на себя в зеркало: растерзанный дебошир, только что выброшенный из пивной.

— О нет, переодеваться я вас не отпущу. Мы вас так напугали, что вы, чего доброго, сбежите. А я так хочу узнать подробности об отце Аверьяне. Похоже, он был с вами откровенен, как ни с кем другим. Клод, принеси из спальни мужской халат для нашего гостя. И захвати магнитофон. Я уверена, синьор Умберто тоже захочет послушать. Синьор Умберто — наш босс. Очень тонкий человек, с возвышенными исканиями. Клод, я донесу, что ты усмехнулся на это замечание. До синьора Умберто дошли слухи об этих еретических проповедях, и он необычайно заинтересовался. Воскресение из мертвых — одна из самых волнующих проблем для него. И в догматическом, и в научном, и в чисто теоретическом, и даже практическом аспекте. Клод, пусть пришлют две бутылки розового шабли — они знают. Ну так что же, мистер Ньюдрайв? Что об этом давнишнем сне отца Аверьяна со странным посетителем? Зеленые шерстяные наушники, шляпа, плащ с меховой подстежкой… Что еще? Какой-нибудь знак? Особая примета? Постарайтесь вспомнить все до мелочей.

Март, первый год до озарения, Таллин

Первая сцена заказанного мамой сценария была самой легкой, потому что Виктория была послушна, как новобранец. Когда они вышли из парадного под жиденькое солнце, Илья просто приказал ей перечислить снова все места, которые она должна была посетить (кондитерская — купить торт для родственников в Ленинграде, почта — послать открытку со стишком ему, Илье, букинистический магазин — там они снова встретятся и уже вместе отправятся на вокзал), повернул за плечо, слегка подтолкнул, и она бодро зашагала, задевая спортивной сумкой за ледяные зализы на асфальте, подняв и чуть повернув в сторону голову, словно нацеливаясь не пропустить момент и вовремя отдать честь какому-то небесному маршалу.

За ту неделю, что она гостила у них на правах назревающей родственницы (отец Ильи в Ленинграде запутывался — отзвук слова «путался» не говорит ни о чем — все более тесными и нервными отношениями с матерью Виктории), не было случая, чтобы кто-нибудь в доме — не попросил, а лишь обмолвился бы о каком-то своем желании или неудобстве и она не кинулась бы тут же исполнять, приносить, включать, отодвигать. Проблема возникала лишь тогда, когда, скажем, Лейда посылала ее в свою комнату за домашними туфлями, а бабка Наталья, не зная этого, перехватывала по дороге и тянула достать из-под кровати закатившуюся катушку, а Илья грохотал на полках шкафа в коридоре, проклиная женщин, никогда не кладущих на место молоток. Правда, вскоре стало заметно, что в подобной ситуации она после недолгого колебания, отложив туфли и катушку на туманное «после», в первую очередь бросалась на поиски молотка. И это при том, что она была старше Ильи на четыре года, жила почти самостоятельно и зарабатывала себе на косметику, вермут и джинсы, сортируя слова и звуки на киностудии (официальное название ее должности — «ассистент звукооператора» — ей не нравилось).

Виктория — киностудия — сценарий. Пробежав по этой цепочке простых ассоциаций, Илья вспомнил, что по маминому сценарию ему полагалось теперь встревоженно оглянуться. Было довольно глупо изображать что-то на абсолютно пустой улочке, но он честно повертел головой (школьный драмкружок, «Ревизор», почтмейстер Шпекин входит с доносами к Хлестакову, девочки в зале хихикают), поддал чемодан коленом и пошел по узкому проходу между стеной дома и пооблезшим за зиму вагончиком строителей, на ходу вспоминая, что испуганный вид, как раз наоборот, должен был быть не у него, а у Виктории.

Толпы отяжелевших от покупок туристов уже кружили по улицам Старого города, и двери магазинов качались взад-вперед, почти не имея шанса захлопнуться хоть на секунду. Один лишь букинистический оставался в стороне от этого лова-жора-путины. Три старинных атласа, выставленных в его витрине, показывали, как расползалась постепенно земная твердь в сознании людей: в самом древнем — все вместе, тесно, всю сушу можно объехать верхом; потом между континентами, расцвеченными черепахами, туземцами, птицами, пальмами, вклиниваются океаны; потом все становится на свои места — четко, разграфлено, увязано в авоську из параллелей и меридианов, бесконечно далеко друг от друга, но всюду кто-то уже побывал — можно и не ехать.