Евгений Шкловский - Фата-моргана Страница 17

А улыбка? Мало что ослепительно белозубая, но – открытая, искренняя, без тайного намека и подвоха – от переполняющей его внутренней силы и радости жизни улыбается человек. Ямочки на щеках.

Фотография светится.

Мария с этой фотографией не расстается. Та у нее и на работе, и дома на тумбочке возле кровати. Плюс целая полка записей – кассеты и диски. Если она дома, то голос П. непременно разносится по квартире. Иногда громче, иногда тише. Иногда совсем тихо – вкрадчивым медоточивым фоном.

Все его выступления известны нам на месяц вперед, если не больше. Программа телевидения исследована вдоль и поперек, красным фломастером расчерчена: в пятницу в 19.00, в субботу в 14.30, в среду в 11.00, ну и всякие концерты, особенно праздничные, где П. может тоже участвовать: тут надо проявить терпение – тем более приятно, если вдруг объявят его выступление (он часто появляется). Мария не пропустит. И меня позовет, если я неподалеку.

П. – наше общее достояние.

«Посмотри, по-моему, он стал еще обаятельней. Ничего ложного, чистый человек, сразу видно». – «Да, сразу видно – хороший человек. Энергетика особая».

Нам есть о чем поговорить.

После его выступлений мы чувствуем себя не просто возвышенней и духовней, но даже физически здоровее. Будто дышится легче, словно в его голосе заложено какое-то оздоравливающее снадобье. Словно его голос дезинфицирует пространство, восстанавливает нормальную экологию.

Правда, мне не кажется, что участившиеся выступления П. по ТВ – ему на пользу. Тут наметились расхождения. Мария считает, что это очень хорошо – не столько для него, сколько для ТВ, которое со своей пошлой рекламой, разнузданными фильмами, сумасбродной эстрадой и тупыми развлекаловками только губит несчастную молодежь.

П. же, по ее мнению, этому разврату противостоит – и голосом своим, и образом в целом. Он как бы демонстрирует, каким может и должен быть человек – ни слава, ни деньги, ни масскульт его не берут. Как был настоящим, так и остается. Он в массы совсем иную идею несет, возвышающую, красивую. Он – как вестник другой жизни.

Может, он ее и несет, но и масскульт свое тоже берет, оставляя следы – что-то вроде крошечных рубцов, которые, может, и не особенно видны, однако тем, кто только П. и дышит, увы, заметно.

Странно, что Мария этого не видит. Ее это его усилившееся кокетство почему-то не удивляет, даже и женственность.

«Какая ерунда! – отмахивается она. – Не придумывай!»

Получается, что я возвожу напраслину на П., который не только не изменился к худшему, но, напротив, стал еще… В общем, вырос. А я вроде его опускаю – в силу собственной недалекости.

Ну что женственность, а если и женственность, то что? И причем тут слащавость? Нет никакой слащавости, просто он так держится, ничего особенного, а тем более порочного. Это я вроде как от собственной испорченности.

Человек все норовит исказить, даже самое чистое и возвышенное. Снизить до своего уровня. Не так-то просто верить в простоту и чистоту – в силу собственной греховности. А бывает, что и ревность, поскольку сам не такой.

Я чувствую свою вину, но ничего не могу с собой поделать. П. изменился, я вижу это – кроме кокетства и женственности, да, и слащавости (точно!) в его исполнении появилось еще что-то неприятное. Ну вроде как излишняя самоуверенность, самодовольство, даже самоупоенность. Не хотелось бы этого замечать, но что поделать, если это так задевает (в силу любви), лишая его образ прежней монолитной, тихой и честной цельности.

Нет в нем прежней гармонии.

Мария обижается.

То есть вида не показывает, но я-то замечаю. Она стала еще больше восхищаться П. – не исключено, в пику мне. Моим сомнениям. Моему скептицизму. Она стала еще чаще включать арии в его исполнении, чаще смотрит концерты по ТВ – в надежде увидеть его, и, когда он появляется, она зовет меня не так охотно или не зовет вовсе.

Несколько раз я заставал ее, сидящей в одиночестве перед экраном во время его выступления, а однажды она, едва расслышав мои шаги, тут же телевизор выключила.

Словно черная кошка пробежала.

Даже если я слушаю молча и потом тоже ничего не говорю, все равно она напрягается. Что-то изменилось в наших отношениях. И все из-за того, что я несколько раз критически высказался в адрес П. Словно мы вдруг сразу утратили то счастливое чувство духовной (и прочей) близости, которое соединяло нас. И все мои попытки восстановить утраченное разбиваются о ее непримиримость. Ее сухость и затаенность растут с каждым днем, даже взгляд стал каким-то уклончивым и недружественным.

Хорошо, пусть я не прав, и П. нисколечко не изменился, а даже стал еще лучше, еще совершенней, и голос его, и весь образ просветляют и умиротворяют. Но если это так, то почему мы с Марией не можем удержать эту умиротворенность, и где эта светлая энергетика, которая прежде действовала на нас? Кто виноват в этом?

Даже если я допустил ошибку, то разве голос П., его образ не должны были бы примирить нас? Получается, я все-таки прав: в нем что-то не то, а несогласие Марии – лишь дань слепому упрямству, готовому отступиться от истины в угоду самолюбию или еще чему-то. Это горько, это обидно, а любая попытка переубедить только еще больше усугубляет разлад.

С некоторых пор чем больше я слушаю П. и смотрю на него (а я делаю это все реже и реже), тем яснее мне моя правота. И тем больнее мне слепота Марии. Но я готов все забыть и вообще не касаться этой темы, если бы она сменила гнев на милость.

Трещина, однако, только растет: Мария молча избегает меня, будто я чужой, а если все-таки удается поговорить, то тут же спор и взаимное раздражение. Я не знаю, с какой стороны подойти к ней, чтобы встретить прежнее понимание и симпатию. И самочувствие такое, словно в чем-то провинился. В конце концов, разве человек не имеет право на собственное мнение?

Я ненавижу П.!

Ненавижу его голос, ненавижу белокожее лицо и золотистые волосы, ненавижу слащавость (да, и слащавость!) и женственность, ненавижу в нем все. Когда я слышу его замечательный голос (ввысь, ввысь!), у меня появляется нечто похожее на астму. Я задыхаюсь…

То, что он сулил нам, – сплошной обман. Он поманил, пообещал, а на самом деле оказался таким же пошляком, как и многие другие. Мы отдали ему свои души и надежды, мы поверили в него – и что?

Мария считает, что он здесь ни при чем. Все дело в нас.

Верней, во мне (я все испортил).

Может, и так. Но я все равно ненавижу его. Ненавижу и Марию – за то, что она не захотела или не смогла мне помочь предотвратить эту ненависть.

Но больше всего я ненавижу себя. Жить же с этой ненавистью не могу и не хочу.

А голос, Боже, какой голос!..

Сладкая парочка

Они – пара.

Он – коренастый, чуть развязный, вальяжный, в каждом движении и фразе – насмешка. Она – высокая, быстрая, острая.

Не первая свадьба в конторе, но все равно – Радий и Ниночка. Сервиз им подарили немецкий, дорогущий. Когда отмечали в конторе (праздник!), кричали «Горько!» и все вроде по-настоящему. Совет да любовь. Приятное такое чувство – еще больше доверия и домашности, все вместе, хорошо. Как бы одна большая семья, в лоне которой есть еще и маленькая, без всякого «как бы».

Собственно, он и появился благодаря ей. Она – благодаря еще кому-то (известно кому, но это в прошлом, не стоит ворошить), а потом – уже он. Ничего необычного: кто-то за кого-то просит, кого-то рекомендует… Так даже лучше: крепче узы, лучше атмосфера, все по-семейному, поскольку всем друг о друге (и не только) известно.

Только известно ли?

Вдруг обнаруживается, что в бухгалтерский компьютер кто-то пытался влезть. Влезть-то влез, даже один уровень прошел (пароль), но потом увяз и то ли испугался, то ли что, но вышел неправильно, и компьютер это зафиксировал. Хотя могло быть и так, что бухгалтер просто неправильно его выключила или еще какой сбой, бывает. Поэтому во внимание приняли, но раздувать не стали, может, и не было никакой диверсии. Доверять людям всегда приятней.

Если бы этим все и кончилось, то, может, и не стали бы волноваться. Однако недели через две позвонили от провайдера и сообщили, что некто, назвавшийся Вадимом, сотрудником их фирмы, просил сообщить код для доступа к базе данных их почтового сервера. Переписка с провайдером была с обратным адресом их фирмы, но никакого Вадима у них не было.

Значит, кто-то назвался чужим именем и отправил письмо с их адреса. Это уже было куда тревожнее. Хорошо, провайдер проявил бдительность и ответил неизвестному, что может это сделать только с письменного согласия руководителя фирмы и копию всей переписки переслал Трунову.

Давно уже пора было принимать меры.

Трунов, он хоть и голова, и опытный (несмотря на доброту), но в иных вещах проявляет легкомыслие просто непозволительное – никаким добросердечием не оправдать. Для серьезной фирмы, как у нас (раскрутились), это может обернуться очень даже крупными неприятностями. Время нынче такое – конкуренция и прочее. А Трунов до конца понять не хочет, вроде до сих пор ничего такого не было, даже и сам без охраны обходится. Тоже легкомыслие. Ладно бы хоть какими-нибудь приемами владел, карате там или дзюдо (тоже не спасает), а то ведь дунешь – улетит, и домой возвращается за полночь, ничего не стоит подстеречь, или даже в контору вломиться, никаких ведь мер безопасности.