Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 7, 2003 Страница 17

Конь велел принести еще графинчик, и мы перебрались на открытую веранду. Здесь было попрохладнее. У круглого цоколя веранды стартовали флотские экипажи-восьмерки, готовившиеся к большим соревнованиям.

— Вера Давыдовна была вне подозрений, — продолжал Муравьед. — Много лет не работала в аптекоуправлении, хотя и навещала подруг: нужны были лекарства для больного мужа.

Тем не менее за нею присматривали. Свадебный подарок — автомобиль дочери — она купила на инвалютные рубли. Квартиру, мебель для молодых — тоже. И себя не забывала. Шубки, шмотки… Штурман, конечно, мог за несколько лет накопить солидную сумму, но и она должна была бы иссякнуть, особенно если учесть, что основную работу Вера Давыдовна оставила, мужниной пенсии хватало на хлеб с молоком, а сколько могла заработать даже квалифицированная машинистка, перепечатывавшая чужие рукописи? Гроши.

Я вспомнил, что в доме у Веры не было никакой машинки, кроме той, на которой я лупил диплом, но та была с латинским шрифтом.

В последнее время, продолжал Муравьед, опять зашевелились торговцы наркотиками, появились курьеры с юга — запахло большими деньгами. Но именно в это время умирает от инфаркта один из друзей Максима Урусова, начальник таможни Ляпин, и его вдова, отвечавшая за роспись лекарств по аптекам, слегла в больницу.

Муравьед закурил и скучливо посмотрел на гребцов, вспахивавших воду метрах в пятидесяти от нас.

— Как не везет ей с друзьями, — сказал он, не глядя на меня. — Не сумевший застрелиться бог морской, главкапитан рыбфлота написал в предсмертной бумаге, что злоупотреблял служебным положением, в том числе и мухлевал с инвалютой. Начальник таможни помер. Самсонов покончил с собой. Сороку убили при задержании. Юрий Николаевич Нарбеков, известный наш писатель, не так давно подвергся хулиганскому нападению в Светлогорске, но, по счастью, отделался инфарктом. Лица и каких бы то ни было примет нападавших не помнит. Двое их было или пятеро — даже этого не может вспомнить. Только плачет…

Темнело. На веранде зажгли разноцветные фонарики. Вдали были видны трамваи — светящиеся голубым стеклянные кубики, огибавшие выступ Верхнего озера и один за другим валившиеся через горбатый мостик.

— Не там искали, — сказал вдруг Муравьед. — Аптекоуправление, склады, крупные больницы! А до меня дошло: искать надо по сельским больничкам и аптечкам, спецшколам-интернатам для умственно отсталых детей, по психбольницам в провинции, маленьким онкологиям… Туда шуруют ампулы и таблетки вагонами, а нужны они там? Кто проверит? А когда я доложил начальству, мне сказали, что я переутомился. Дали отпуск. А тесть намекнул: дело, мол, серьезное, и похоже, что у милиции его заберут туда… в контору глубокого бурения… — Он посмотрел на меня. — Среди друзей Макса числился Павленко — знаешь?

— Их дети поженились, — сказал я. — Пара вовсе не идеальная.

— Говорят, не сегодня завтра Павленко получит генеральскую звезду и станет совсем большим начальником. Уж он разберется со всеми своими друзьями, родственниками и свойственниками. — В голосе его не было и духу насмешки. — Это все, что я знаю, ребята. А детали — они вам не нужны. Они у многих под носом, да носы у всех разные.

Мы выпили по последней и усадили Муравьеда в такси. Он был важен и грустен.

— Хотел отличиться, а получил отлуп, — сказал Конь. — Жаль парня. Но когда его время придет, — а оно придет, — как бы такие чистые, честные, но обиженные дров не наломали… Пройдемся?

От Верхнего озера веяло прохладой и гнильцой. Гребцы пробурлили в последний раз к мосткам на противоположном берегу и понесли свои лодки в ангар.

— Lysis, — сказал я. — В переводе на русский — развязка фабулы. На других языках называется катастрофой. Что так, что этак.

— Значит, моему совету ты не последовал и семейными альбомами не пошуршал?

— Зачем? Я прямо спрошу у нее. Что это за друзья у нее… про пишущую машинку…

— Машинку?

— Мелочь одна. Да и про деньги, конечно. — Я остановился. — Конь, я люблю ее, хочу на ней жениться и хочу, чтобы она родила мне девочку. И я точно знаю, что она — не убийца. Насчет наркотиков — не знаю. Дома полно всяких коробок, ампул и прочего аптечного хлама. Иногда к ней приходят знакомые — одолжиться. Дает, но денег не берет. Ну да ладно, ладно, я не собираюсь прятать голову под мышку. Но с чего Муравьед так наехал на Павленко? От обиды?

— Мне бы отлить, а?

И скрылся в кустах на берегу.

Я закурил.

Мимо со звоном промчался трамвай с рыжеволосой красавицей в окне. Профиль юности бессмертной…

Я обернулся на звук тормозов. Между деревьями на пешеходной дорожке, тянувшейся вдоль трамвайных путей, остановился «уазик». Из него вышли трое в белых рубашках с коротким рукавом. Двое — сухощавые, около сорока, чуть ниже меня, третий — порыхлее, но движения уверенные, точные. Сейчас спросят, как пройти в библиотеку, а потом — который из них — ударом в переносицу…

— Вы как будто ждали нас, Борис Сергеевич, — насмешливо протянул толстяк. — Значит, можно без интродукций?

Его друзья с улыбкой переглянулись. Тот, что с узкой полоской усов (с первого взгляда не разобрал), подошел ближе и деловито проговорил:

— Борис, в последнее время вы сделали несколько неверных шагов. В шахматы играете? Понятно. Например, вы совершенно напрасно сменили место жительства. Необдуманный поступок. Я уж не говорю о том, что она старше вас на…

Я ударил без замаха — он сел на задницу, снизу вверх озадаченно посмотрел на меня.

— Слушай, снайпер, в наши планы это не входило…

— И поэтому вы второй день колесите за мной по городу, а поговорить решили втроем.

— Он не внял, — сказал толстяк, каким-то чудом оказавшийся у меня за спиной. — А ведь мы и впрямь по-товарищески…

На границе у меня был приятель-кореец, и времени не было вспоминать, как его звали, — я бросился грудью наземь, успел опереться на руки и со всего маха ударил ногами назад — на голос. Попал. Перекатываясь на бок, увидел долговязую тень, метнувшуюся к остальным. Я вскочил на ноги и выключил толстяка окончательно. Как учили. Конь кивнул.

— Дыши ровнее — все живы, — сказал он, извлекая из заднего кармана фляжку с коньяком. — Маленький цирк. Помоги.

Мы влили по глотку-два коньяка полубесчувственным мужчинам и втащили их в «уазик». И вовремя: мимо пролетел трамвай.

Конь запустил двигатель и въехал в озеро. Остановился, когда двигатель захлебнулся водой.

— Небольшая авария, три пьяных офицера в машине — подшить к делу, и амба. А теперь ходу отсюда!

— Свернем? — предложил я.

Мы в несколько прыжков пересекли пешеходную дорожку и трамвайные пути и обрушились в заросший сквер. Через полчаса блужданий выбрались на улицу с фонарями, сориентировались. Осмотрели друг друга: почти никаких следов. Конь разделил коньяк на две дозы, и мы выпили фляжку в два глотка.

— Это не милиция, — сказал я. — И не бандиты.

— Не думай об этом, — посоветовал Конь. — Из меня весь кайф вылетел, который мы с тобой так лелеяли два дня. Придется взять на последние и провести остаток вечера в общаге.

— А если к нам? У Веры выпивки уж на нас-то хватит.

— Нет, парень. — Конь вдруг взял меня лапищей за подбородок. — Прошу тебя, поговори с ней. Это и называется шансом. Вдумайся, Борис. Налево пойдешь — коня потеряешь, направо — головы не сносить… или как там?

Я кивнул. Было девять вечера — еще и не стемнело по-настоящему.

У общежития мы расстались.

Дверь открыла Катя. Обольстительно улыбнувшись, пропела:

— Маман решила, что вы пошли по полной программе, и потому сидит на работе. Позвонить?

Я поцеловал ее в щеку и попросил найти чего-нибудь покрепче — виски, например. А сам заперся в ванной и принял душ. Вообразил на минутку, как люди выше и ниже меня с таким же облегчением подставляют разгоряченные лица под режущие струи ледяной воды в предвкушении горячего чая либо стакана виски, и впервые испытал любовь ко всем делающим в эту минуту, что и я.

Босиком, в одних спортивных штанах, этаким отюрбаненным турком я ввалился в гостиную, принял из рук красавицы гурии стакан пойла со льдом и выпил его одним махом, а лед схрупал, как лошадь пожирает сахар — звучно и смачно. Поэтому вторую дозу Катя налила мне безо льда. Себе — коньяку в чай. С тех пор, как она переехала к нам, Катя подуспокоилась, движениям ее вернулась хореографическая плавность и цирковая законченность, а взгляды ее, которые она бросала то на меня, то на мать, были снисходительно-благостными. Ее бракоразводный процесс шел полным ходом, она выигрывала имущественные споры пункт за пунктом — причем этому способствовал тесть, презиравший сына и любивший невестку, — и она вновь почувствовала вкус к жизни, к игре в полунамеки, кокетству и гаданию по картам, ахам, вздохам, томному взгляду и полураскрытому ардисовскому Набокову на превосходных коленях, которые я с удовольствием изображал карандашом в разных ракурсах, попутно рассказывая ей о целых коллекциях непристойностей, оставшихся после великих мастеров — например, после Энгра, — которые лишь изредка выставляются для избранной публики…