Сергей Дигол - Практикант[СИ] Страница 17

Если верить маме, каждое новое лето должно было стать решающим, ведь каждую весну мама обещала (или лучше грозилась?) нагрянуть в один из летних месяцев — «в гости», как она теперь отзывалась о собственном доме. На третье лето я уже не испытывал, как перед двумя предыдущими, нервный озноб, когда представлял эту сцену, когда–то давно, в детстве, представлявшейся мне единственно правильной: папа, мама, брат и я. Теперь все вместе мы могли бы лишь ругаться или молчать. Но мама отделывалась лишь обещаниями, да и звонила все реже, и мне, за неимением других поводов для паники (возвращение Ксюшиного мужа представлялось еще менее реальным, чем приезд мамы), оставалось умолять судьбу не сводить меня с двумя людьми — с Дианой и Алиной.

Расположение «Капсулайна» за чертой города ограничивало сотрудников в свободном времени, зато я чувствовал себя в относительной безопасности — встречи с моими бывшими пассиями, места жительства и работы которых не давали им повода отлучаться за пределы центрального района Кишинева, располагались явно на периферии теории вероятностей. И все же каждый раз, когда желтый служебный автобус, доставлявший нас на работу и обратно, проезжал по центральным улицам, я невольно отворачивался от окна. Как, наверное, поступает любой человек, который не знает, чего от себя ожидать. Я не боялся мести за прежние обиды, да и никогда не верил в женскую месть. Разве что по отношению к другой женщине.

Опасался я другого: что не смогу отказать. И, главное, что после Ксюши Диана и Алина устроят меня так же, как опята после трюфелей.

Ведь, черт побери, пять лет не сгладили новизны, и Ксюшины груди притягивали мой взгляд так же, как жертва — оптический прицел убийцы. Даже сейчас, когда Ксюша безбожно промерзла на заводском складе.

— Давай в кабинете, — говорит она и тянет меня за руку.

Я послушно следую за ней через огромный опустевший цех, озираясь от отдающих эхом наших собственных шагов. Должно быть, Ксюшино цоканье выглядит со стороны странно: всю свою одежду она прижимает к груди, предоставляя мне возможность любоваться ее безупречной спиной и задом. Впрочем, кроме нас на всем заводе ни души, поэтому изумиться видом странной процессии — идущих гуськом обнаженной женщины и пялящегося на нее сзади молодого человека, минуту назад наскоро застегнувшего брюки, — некому. Мы вполне можем сойти за циничных вероотступников: как ни крути, а за отделанными снаружи металлической вагонкой стенами цеха — Пасхальное воскресенье, единственный день в году, когда с «Капсулайна», работающего без выходных и в три смены, отпускают даже охранников.

Нашему интимному дебюту за пределами моей квартиры мы целиком обязаны Ксюше, вернее двум ее неоспоримым преимуществам — ключам от офиса и от цеха в сумочке и коду охранной сигнализации в голове. Сигнал, конечно, фиксируется на пульте охранного агентства, но и в этом случае Ксюша имеет шанс отличиться, наврав, что забыла на работе отчет, который собиралась доделать дома.

Словно проплывая через грот, мы проходим по низкому коридорчику, отделяющий огромный цех от офисных помещений, и когда Ксюша упирается локтями в сиденье собственного рабочего кресла, мне кажется, что я ослышался и поэтому она повторяет:

— Постарайся сделать как можно больнее.

Я понимаю, что сегодня мне будет позволено наверстать единственное за четыре года упущение — посетить заветный черный ход. О нет, я далек от мыслей, что это неэстетично или, более того, антисанитарно. Я хорошо помню, какие чувства вызывал у меня черный ход тетушкиной пятиэтажки в Одессе — всегда наглухо закрытый, с ржавой ручкой и нитями паутины в замке. Для меня он оставался символом недоступной загадки. Табу — почти таким же, каким пять лет назад был анальный секс с Ксюшей. И, если честно, мой первый подобный опыт за всю жизнь.

Легкое разочарование, вероятно, не самое худший итог после слишком долгого ожидания. И уж точно, то, что я наконец получил — не такая уж солидная компенсация за две новости, которые мне сообщает Ксюша, когда одевшись, придирчиво смотрится в косметическое зеркало:

— Я увольняюсь, — говорит она и, не отрываясь от своего отражения, добавляет, — и уезжаю к мужу.

11

Я — ходячее пособие по изучению коллективного бессознательного. По меньшей мере, в области пресловутого «стадного инстинкта». Ну, или — невелика разница — коллективного разума и его воздействия на отдельную бессознательную личность.

Я, всю жизнь избегавший врастания в коллектив (черт, мерзкое слово, отдает коллектором, а значит канализацией) — не нарочно, просто так получалось, — теперь, когда Ксюша уезжает, снова задергался, теперь уже на полном серьезе. Не из–за нее, вернее, совсем не из–за предстоящей потери телесной близости с ней. Само воплощение порывов, интуиции, экспериментов — всего того, что сводит с ума любителей точных расчетов, Ксюша, сама того не подозревая, делает из меня машину — мощную и тонкую, страстную и расчетливую. Одним словом, лакомый кусочек для дам от пятнадцати до гроба — плюньте в глаза тому, кто скажет, что однажды перестав быть девушкой, женщина рано или поздно перестает быть женщиной.

Теперь, когда я даже спиной чувствую их похотливые взгляды (женщины знают, чего стоит мужчина, словно обладают встроенной антенной, принимающей сигнал через неведомый нам, самцам, спутник), могу сказать с определенностью: женщина хочет всегда. Женщина без желания — параллельный мир для мужчин. Мы их не замечаем, как четвертое измерение, которое, возможно, и существует, но в другой, не доступной нам системе координат. Словно выходит из строя вторая функция женского спутника — отправлять обратный сигнал, задача которого держать самца на поводке, обрыв которого приводит к утрате контроля над объектом, для которого женщина перестает существовать, забывается, как сон после пробуждения.

Я чувствовал себя бультерьером, и хотя от поводка мне никуда не деться, еще вопрос, кто кого контролирует — я хозяйку или наоборот. Ксюша была мудрой хозяйкой, и ее заявление об уходе повлияло на меня так же, как на пусть и сильного, но совершенно беззащитного бультерьера внезапное исчезновение хозяйки, оставившей его у дверей магазина, да так и не вернувшейся к своему четвероногому подопечному.

А может, все дело в стадном инстинкте, ведь кроме Ксюши заявление подал и Леха, и мне впору было почувствовать себя нерадивом юнгой, заснувшем в кубрике тонущего корабля, которого разбудило лишь его собственное тело, шлепнувшееся от аномальной даже для морского волка качки с кровати на пол, а может и на потолок — кто разберется в измерениях перевернувшегося судна, стремительно идущего ко дну после того, как борт покинул капитан — как оказалось, предпоследним.

Должно быть, Ксюша почувствовала мое состояние. Еще бы не почувствовать — мы почти неделю не занимаемся сексом. Просто потому, что я не приглашаю ее к себе, как это происходит всегда. Вернее, происходило. Я вообще не заговариваю на эту тему.

— Сегодня едем ко мне, — решительно берет она меня под руку в полутемном крохотном коридоре, том самом ведущем в наш рай гроте между цехом и офисом. Конечно, без свидетелей, но я все равно поражен: она впервые позволяет себе намек на нечто большее, чем рабочие отношения между нами. Впервые в течение рабочего дня и на людях, на переполненном членами трудового коллектива предприятии.

Про нас, разумеется, все всё знают, хотя когда примерно неделю спустя после того самого пикника я осторожно поинтересовался у Ксюши насчет Лены Рашку, она ответила мне удивленным взглядом.

— Что насчет Лены? — спросила она.

— Ну, как что? — еще больше смутился я. — Она же все видела.

— Что видела? — у Ксюши даже вытянулось лицо.

— Ну как мы там, — краснел я, — там, на берегу.

Округлившиеся глаза Ксюши стремительно сузились, а вытянутое лицо напротив, расплылось в неудержимой улыбке.

— Да ты что? — рассмеялась она. — Не знаешь, что ли?

Ксюша была права: дизайнеру и вправду не мешает быть более внимательным, на что мне не уставал доверительно и как всегда в полголоса намекать Леха. Но что еще я мог ответить ей в свое оправдание, кроме того, что не замечал, как Лена щурится даже на крупный шрифт, и что понятия не имел о ее минус, кажется, семи диоптриях, которые она так компактно прятала в контактных линзах. В линзах, которые она аккуратно сложила в специальный футляр перед тем, как сиганула за нами в Днестр.

— Она потеряла нас из виду, — все еще смеясь, пояснила Ксюша причины водных маневров Лены, которые я принял за наблюдение за нашим бесстыдством под ивами. — И вообще, чуть не утонула. Никак не могла сориентироваться, где берег.

Теперь Ксюша рушит еще одну мою иллюзию — о ее собственном жилище, мысли о котором сводили меня с ума не меньше, чем отсутствие секса. Иногда мне казалось, что Ксюша меня презирает, и тогда мне представлялся особняк, по меньшей мере, двухэтажный, с маленькими, как водится у нас, окнами и высоким каменным забором. Успокоившись, я видел Ксюшу такой, какой и надлежало быть рядовому менеджеру на молдавском предприятии. Пропадающей в дыре молодой женщиной, живущей на жалкие гроши — собственную зарплату и чаевые, а по другому те копейки (или что там у них в Испании — песеты или уже евроценты?), которые присылает ей, должно быть раз в полгода, муж — то ли чтобы принудить супругу к воссоединению на пиренейской земле, а может, чтобы окончательно разрубить тяготящие его семейные узы, — все это приводит меня к умиротворяющему, но прискорбному для Ксюши выводу. В полном соответствии с которым ее жилище представляется мне клоповником с тараканами.