Ирина Мамаева - С дебильным лицом Страница 17

— Хорошо тебе рассуждать с умным видом! Сидит тут, ручки сложила, как святоша. А сама-то! Спишь со всеми подряд — как это называется? — тут же мстительно выдала она. — Хорошо, ты спишь со всеми, сильная такая, уверенная, мужиков кадришь пачками — скажи мне, что делать?! — ей вдруг захотелось уйти, но больше устраивать шоу было не перед кем, и Татьяна схватила подругу за руку. — Я не могу больше, не могу, не могу… Я слабая. Слабая… Зачем такие, как я, рождаются на свет? Зачем меня так воспитали? Меня никто не любит, я никому не нужна. Мне так больно… — и она разрыдалась.

— Я могу тебе сказать? — непонятно было, обиделась Лариска или нет. — Почему ты думаешь, что я — сильная? Ты вообще знаешь, какая я? Что ты обо мне знаешь? Ты ведь только о себе говоришь постоянно, о себе и об этом Андрее. Ты никогда ничего у меня не спросишь: как я живу, чем я живу?!

— Я только о себе говорю?! — взвизгнула уязвленная Татьяна. — Да все я про тебя знаю! Ты никого не любишь, спишь сразу с несколькими мужиками. И, заметь, я ни разу тебя не осудила, всегда вежливо здоровалась с твоими хахалями!

— Не осудила! За что меня судить? Что ты видела — как ко мне кто-то приходил? Что ты понимаешь! Я их всех люблю. Всех, таких, какие есть: глупых, умных, богатых, бедных, женатых, полных придурков… Люблю! Ты не представляешь, как я их люблю. Сейчас, — она подскочила к шкафу, вытащила пачку фотографий и стала совать их Татьяне. — Это — Киселев, это — бывший шеф, красавчик, это — Гришка, сосед по прошлой квартире… Я их всех люблю. Я для них для всех все сделаю. У меня столько любви в сердце, что хватит на весь мир. А что будет через десять лет, через двадцать? Все мои подруги будут сидеть в окружении семьи: детей, внуков, а у меня будет только пачка фотографий мужчин, которых я любила… Может быть, мне тоже хочется, чтобы кто-то был рядом…

— Не смей! — закричала Татьяна. — Не смей мне все это говорить! Я тебе так верила. Я тебе… завидовала. Я думала, только я — такая дура… Ты мне никогда ничего не рассказывала…

— Конечно, ты считаешь, что я для того и живу, чтобы выслушивать все эти рассказы про твоего пупсика.

Теперь Татьяна схватилась за голову: подруга была права. Но вместо того, чтобы попросить прощения, она выскочила из квартиры, громко хлопнув дверью, и, как ей казалось, навсегда.

— “Не смей”! — передразнила Лариска, обращаясь к пустоте. — Кто я, что я? Я мечтала о квартире, о своем жилье. Ну, получила я ее — и что? Что осталось — посадить сына? Я думала, я буду радоваться. А мне тошно. Я не знаю, зачем я живу. А ведь мне еще проще, чем другим. Меня профессия оправдывает — я же людям служу, я врач! Да, я постоянно говорю гадости о хирургах. Потому что я — хирург! Я всю жизнь мечтала делать сложнейшие операции. Отучилась в университете, закончила ординатуру, меня взяли в центральную больницу к известнейшему не только на наш город хирургу, а и на всю страну. И почему я сейчас не в операционной, а езжу на выезды, спасаю алкоголиков от белой горячки, ловлю сумасшедших?.. — Вот мои руки, — она протянула вперед руки, показывая, как если бы Татьяна стояла перед ней. — Они трясутся. Немного. Но достаточно, чтобы полоснуть скальпелем по артерии. И случайно убить человека. Вот так. Поэтому вечерами я или пью, или тащу в гости мужиков. И мне даже деньги не нужны — мне их не на что тратить: я ничего не хочу… А еще в детстве я музыкой занималась… Верила, что буду музыкантом, буду выходить на сцену…

Высказав все это в пустоту, она потерянно постояла так еще несколько секунд, не зная, что делать. Поискала по квартире спиртное. Не нашла. Включила телевизор, нашла вазянье и взялась за спицы. Но мысли прыгали, рука не слушались. И было тошно так, что хотелось умереть, или, точнее, хотелось чтобы все это закончилось, просто закончилось, как кончается спектакль: актеры раскланиваются, уходят за кулисы и на сцене медленно гаснет свет.

Но уйти было некуда, и свет не гас. Лариска физически не могла оставаться одна. Но ведь у нее подруг, кроме Таньки, не было. И тогда, как обычно, захотелось мужчину. Не секса, как такового, а кого-то живого теплого рядом, чтобы уткнуться носом… и забыть, забыть про все. Хотя бы ненадолго. Вытерла набежавшие слезы. Умылась. Бросилась звонить одному, другому… Но — странно — все были рады ее звонку, но у одного жена приехала, второй — на работе задерживался, третий — собирался на рыбалку…

Нервно хихикая, с безумным взглядом, она несколько раз пробежалась по квартире… Схватила газету с объявлениями, городской телефон и, сама плохо понимая, что творит, вызвала мальчика из агентства. Хоть в чужого, хоть в кого-нибудь — уткнуться носом, вдохнуть запах мужчины, почувствовать кожей его объятья. Растерялась, не зная, как это обычно бывает. Побежала было в ванную… Но остановилась на полпути — растрепанная, с красными веками, хлюпающим носом женщина без возраста, без лица, без имени, обхватившая сама себя за озябшие плечи.

А когда пришел мальчик — не смогла.

Положила деньги на стол:

— Ничего не нужно делать. Только — не уходи. Я прошу тебя.

И взялась — растрепанная, с опухшим лицом — за смычок.

Мальчик по вызову неловко притулился на краешке дивана и старался не смотреть на нее. Ему было стыдно

“Я — всего лишь твой сон.

И останусь — сном…

Как в ночи глухой — долетевший стон.

Мое имя — звук, отдаленный гром…

И — иду в ночи, как всегда — один…

Разум мне — слуга, совесть — господин.

Страшен, может, показался лик?

Это просто — ночь… я уже — привык…

Если Вам не понравилось стихотворение — лучше не отвечайте…”

Глава 12

В последнее время Андрей уже ничему не удивлялся. Ощущение было: он попал в большущий водоворот, и его затягивает, затягивает куда-то, непонятно куда. Если поначалу он еще, по привычке, пытался контролировать события, принимать какие-то решения, то сейчас уже оставил это безнадежное дело. Все выходило совершенно иначе, чем он задумывал, и даже — совершенно иначе, нежели должно быть по простой логике событий.

Это как в каком-то американском фильме была сцена: герои шли вдоль длинного забора, старательно обсуждая, как им решить какой-то важный жизненный вопрос, и только они все распланировали, как миновали надпись на кирпиче: “Life is what happens then we are making our plans”. Тогда это все позабавило Андрея, но сейчас, к своему ужасу, он все больше и больше чувствовал на собственной шкуре, что все

это — именно так и есть. И, что еще ужаснее, что иначе и быть не может. Что человек — это не более чем пешка, что управление своей жизнью — всего лишь иллюзия, что свыше есть кто-то, кто и разыгрывает всю эту игру, называемую в просторечии жизнью, а ты только следуешь его указаниям.

Поэтому Андрей совершенно не удивился, когда на пустой улице за его спиной раздался голос:

— Мужик, сигаретки не будет?

Обернулся — рядом стоял странного вида бородатый мужик в панаме — протянул пачку.

Предложение взять “ее родимую” прозвучало, как логичное развитие темы в рамках выбранной композитором гармонии.

— Федор.

— Андрей.

И они пожали друг другу руки.

— Баба должна быть чем-то занята, — Федор выписал в воздухе красивую дугу одноразовым стаканчиком. — Вот раньше: она на поле вкалывала, скотину кормила, обеды готовила, за грибами-ягодами ходила, при этом еще детей рожала — каждый год! — всех нянчила-воспитывала, мужа ублажала. А сейчас? На работе с восьми до пяти, дома — микроволновка, стиральная машина, пылесос. Да ладно — микроволновка-пылесос, они же еще требуют, чтобы половину домашней — бабской — работы должны выполнять мужики. Равноправие, блин! Детей не рожают. Одного родят после тридцати — и уже мать-героиня. Ахи-охи, месяц грудью покормила — и бабкам на руки. Или няньку нанимает. Ну а на фиг ей это свободное время? Аквариумную крокодилину за сто баксов вечером покормит — вот и все хозяйство. Без работы-заботы с утра до ночи баба, — он сделал эффектную паузу, — шалеет. Бабы же, чего уж там, посильнее нашего брата будут. Только силушку свою куда девать не знают. Ума-то нет. Глазки одни. Вот и таращит их в разные стороны со страшной силой. Я что думаю, почему мужики спиваются? Исключительно ради баб. Приходит она с работы, только на диван привалится, только у нее крыша отъезжать от безделья начинает, как муж с работы навеселе домой — оп-па! И начинается: его надо угомонить, денег не дать, в ванну загнать, от ботинка увернуться, спать уложить, причитания выслушать. Потом всех подруг обзвонить, приобщиться к их опыту. Сбегать к бабе-знахарке. Съездить в супер-пупер-клинику, где от зависимости лечат. Устроиться на вторую работу, чтобы оплатить эту клинику. И мужику хорошо — столько заботы о нем,

и баба — занята. Приходит после всего домой уставшая, тихая, ласковая — ей-богу, так и хочется пить бросить. Ан нельзя. Снова у нее крыша поедет: пилить с утра до вечера начнет, страсти бразильские изображать, соседу глазки строить. От скуки. Сериалы, кстати, эти бабские, тупые очень даже нужны. Не у каждого же мужика здоровье есть — бухать. А так, баба сериалов насмотрится, кулаками намашется, нарыдается — и сидит уставшая, как будто десять гектаров прополола — и что? — правильно, тихая, ласковая. И отупевшая вконец. Посудку помоет и — в кроватку, — ему, видимо, давно было не с кем поговорить.