Ирина Мамаева - С дебильным лицом Страница 18

и баба — занята. Приходит после всего домой уставшая, тихая, ласковая — ей-богу, так и хочется пить бросить. Ан нельзя. Снова у нее крыша поедет: пилить с утра до вечера начнет, страсти бразильские изображать, соседу глазки строить. От скуки. Сериалы, кстати, эти бабские, тупые очень даже нужны. Не у каждого же мужика здоровье есть — бухать. А так, баба сериалов насмотрится, кулаками намашется, нарыдается — и сидит уставшая, как будто десять гектаров прополола — и что? — правильно, тихая, ласковая. И отупевшая вконец. Посудку помоет и — в кроватку, — ему, видимо, давно было не с кем поговорить.

Сидели на остановке рядом с ларьком. Андрей слушал разглагольствования странного собеседника и чувствовал, как по животу, по всем потрохам разливается блаженное водочное тепло. Рядом на скамейке стояла вскрытая ножом трехлитровая банка соленых огурчиков, и они по очереди лазали в нее грязными руками.

Андрей пытался определить статус мужика. С одной стороны, от того так и веяло успехом и уверенностью, с другой — он смахивал на только что сбежавшего и теперь наслаждающегося свободой каторжника. Одет же был совершенно обыкновенно. На вид ему было хорошо за тридцать.

— Хочешь, я тебя научу, как любую бабу закадрить? — Федор опустошил стаканчик, отставил в сторону и приобнял Андрея за плечо. — Легко. Бабе что нужно? Силушку свою сумасшедшую куда-то девать. Мужики-то все чего пытаются? И так перед ней вывернуться, и эдак, гляди, мол, какой я весь из себя Шварценеггер. А ей это все по барабану. Если ты действительно Шварценеггер и зовут тебя Арнольд, она это и так увидит. А все остальное, извиняюсь за выражение, п…дежь и провокация. Нет, ты к ней, конечно, можешь терминатором подкатить. Но не забудь при первой же возможности раскатать, какой ты весь гениально-неоцененный. Как тебя только-только бросила твоя девушка и что ты на грани, чтобы разувериться во всех бабах. Но! Еще продолжаешь верить, что найдется та единственная, которая вернет тебе веру в людей. Намекни ей в конце концов, что у тебя только что нашли неизлечимую болезнь и жить тебе осталось недолго. Скажи, что подсел на игровые автоматы и никто тебя не может спасти. Ключевое слово во всем спиче — спасти. Бабам постоянно нужно кого-то спасать. Вот и пусть они нас спасают. Ты бухаешь, за каждой юбкой бегаешь, деньги спускаешь, а она тебя ото всего этого спасает — красота!

— Не надо меня спасать! — Андрей захмелел, и ему тоже захотелось поговорить. — Вечно они лезут со своим спасением! Не кури — рак горла будет, за компом не сиди — зрение потеряешь, не пей из лужи — козленочком станешь. Конечно, если так круглосуточно нон-стопом мозги зомбировать, так не то что козленочком, таким козлом станешь!..

— Правильно, но это обратная, нам на данный момент совершенно не интересная, сторона. А нас интересует, как эту их, так называемую, заботу себе на пользу обернуть, усек? Слушай меня, я тебя жизни научу.

Но Андрей не слушал:

— Это же полный трындец. С утра до вечера: не то сказал, не так посмотрел, не туда пошел. Все не так, все — не то. Она пытается сделать меня лучше, чему-то научить, что-то во мне изменить, но я — такой, какой я есть! Я не могу быть другим. Не могу. Постоянно я ее чем-то обижаю, все время я в чем-то виноват, — его несло. — У меня такое ощущение, что она меня держит за горло, что мне нечем дышать. Вечно какие-то скандалы. Чуть что — в слезы! А сама-то — кто?

Андрей говорил о Татьяне. Неужели столько всего в нем накопилось? Ему самому уже и неудобно было, и стыдно, что он вот так вот за здорово живешь поливает грязью свою женщину, но остановиться не мог. Сказались месяцы постоянной дрессировки, постоянного страха сказать что-то не то, сделать что-то не так…

— Дура! Все у нее какие-то графики в голове, правила! Шагу без них ступить не может. И меня под свои правила подстроить хочет. А что я хочу? Что мне надо? Ей

все — по фигу. Я эгоист, да? Я? Да она думает только о себе, хочет, чтобы я как собачонка был рядом, на задних лапках. Она поговорить хочет. Постоянно она поговорить хочет! Хоть бы раз она меня услышала! Даже фразу закончить не дает. И свой рот открывает. Уж как откроет!..

Мужик смотрел на него с пьяной грустью в глазах — понимающе.

Как оказались у него дома, Андрей не помнил.

Звонил Колян.

Андрей не виделся с ним с того вечера, как братец развел его спустить все с таким трудом заработанные деньги.

— Дело, чисто конкретно дело есть. Ты где? Адрес скажи, адрес! — требовал Колян, а потом и материализовался сам за столом на кухне.

Федора почему-то не было, и, обняв Андрея за плечо, Колян горячо шептал ему на ухо, успевая между делом и к чужой водке прикладываться:

— Братан, ё, братан! Меня тут так какие-то козлы прижали — трындец! Плати, базарят, Колян, плати с бизнеса! Ты нам поляну испортил, конкуренцию составил — отстегивай бабло! Какой — отстегивай! Какую поляну? Они после меня чинить тачки стали. Я чё, крайний, что в одном кооперативе гаражи? Да ты видел — они там рядом… сначала налево, потом направо окопались…

Андрей не помнил, чтобы там кто-то еще авторемонтом занимался… И впервые видел Коляна в таком состоянии — Колян суетился и не смотрел ему в глаза.

— Я их, конешна, послал на…Так они, понимаешь, чё сделали? Я тачку как-то оставил на полчаса у гаража, вернулся — ни одного стекла целого. А знаешь, сколько одно стекло стоит? Войны они хотят — будет им война! Мне, понимаешь, чисто пугануть надо их. Чё ты там, блин, втирал про взрывчатку? Чё ее можно легко выкопать в лесу, бомбочку сделать? Да ты не бзди, я не убивать их собираюсь, так, руки-ноги поотрывает — и пусть живут! Я им всем, с…кам, покажу, кто тута главный! — довольный перспективой расправы он рассмеялся.

Андрей безуспешно боролся с его тяжелой рукой на плече, но вывернуться не получалось:

— Какая бомбочка, Колян? Ничего я тебе такого не говорил. Это подсудное дело.

— Зассал, да! А фраерился, фраерился, я даже в натуре поверил, что ты настоящий мужик, а ты — интеллигентик вшивый, зассал, как что последнее братану помочь — не хочешь! Ни фига не можешь никакой взрывчатки достать — трепло!

Андрей засуетился:

— Какое трепло? Я сказал: могу, значит — могу. Это же проще пареной репы: нашел эрпэгэшку, снял взрыватель, на костре растопил толуол, а когда он станет как сгущенка — лей его в любую форму. Мы обычно используем алюминиевые банки из-под пива — осколков меньше. Взрыватель какой-нибудь — можно с часами заморочиться или мобильник использовать… да хоть петарду… Мы так снаряды старые взрываем — мины старые в кучу стащим и рванем разом, чтобы никто не напоролся, — почти оправдывался он.

— Нужны осколки, — стукнул по столу кулаком Колян, — на хрен мне хлопок? Мне нужно чтобы кровища была, чтобы эта падла знала, на кого замахнулся!

— Можно и с осколками… — уже сам не понимая, что он несет, говорил

Андрей. — Только, это… За спасибо я не буду с этим связываться, — спохватился он: лишние деньги никогда не помешают.

Договорились о цене.

— Заметано! А ты — свой пацан, братан! — и они долго обнимались.

Андрей снова сидел с Федором, который, как оказалось, бегал за водкой.

— Это случится, случится! — митинговал Федор. — Я чувствую, что это случится, что никуда от этого не деться…

Андрей, взбудораженный Коляном, завтрашней поездкой с Димкой и Петром копать, мировыми новостями, понимал его слова однозначно: война начнется, и никуда уже от этого не спрятаться. И ощущал себя взрослым и сильным.

Почувствовал себя взрослым, сильным и способным любить. И тут же вспомнил про Татьяну, снова показавшуюся ему милой. Хотелось чего-то настоящего: поступков, людей, отношений. Любви.

Он звонил ей, пытался сказать ей что-то хорошее, как-то объяснить ей свое отсутствие заплетающимся языком, признаться в любви.

— Пойми меня! — кричал он в трубку. — Ты думаешь, я маленький мальчик? А может быть, я юный герой Вселенной? Если завтра случится война, кто придет спасать тебя? Только юные герои Вселенной пойдут в леса, откопают стволы и спасут весь мир. Не надо меня воспитывать, не надо ничего из меня делать! Я — не заготовка, я — человек, я уже есть. Неужели нет во мне ничего хорошего, ничего стоящего, ничего настоящего?!

Сказать о любви не получилось, и Андрей, не думая обижать ее, а просто решив позвонить ей после приезда, отключил телефон.

Потом Федор показывал ему свои старые картины.

Потом они уже почему-то были на улице. Андрею хотелось какого-то действия. То ему казалось, что он всех любит, и эта любовь почему-то начинала течь из него слезами, и он порывался подходить к людям и что-то им объяснять, но не дремлющая рука оттаскивала его и вела куда-то дальше. То ему вдруг вспомнился фильм, где герой каждый день просыпается в шесть, и этот день почему-то все время оказывается 2 февраля. И можно делать все что угодно, но следующим утром все начинается заново. И Андрей представлял себя в такой ситуации и почему-то обязательно с оружием: ведь получалось, что можно убить любого, кто тебе не понравился, кто задел или унизил тебя, и видеть, как он умирает, а тебе за это ничего не будет, потому что утром день начнется заново, и твои обидчики будут живы, а ты будешь смотреть на них и смеяться, вспоминая, как вчера они униженно вымаливали у тебя жизнь.