Сергей Гандлевский - <НРЗБ> Страница 18

– То-то же, – сказал он, словно все произошедшее было его заслугой.

Но энтузиаст Адамсон все не мог угомониться и, наспех позаимствовав у Додика папку со стихами участников будущей антологии, норовил всучить ее герою дня.

– Имеет ли смысл, Отто? – попытался отбояриться Чиграшов. – И как я ее верну по прочтении?

– Мне не сложно зайти, я живу там поблизости, – выпалил Криворотов и тотчас едва сквозь землю не провалился от стыда, так опрометчиво выдав свое заветное желание сойтись с кумиром покороче: все, кому следовало, прекрасно знали, что Лева живет в Подмосковье, а местожительства Чиграшова Льву, вроде, и знать не полагалось. Но дело было сделано – и красный, как рак, Криворотов записывал под диктовку Чиграшова его адрес и телефон.

«Чертова дыра, – выйдя с друзьями на воздух, подумал с нежностью Криворотов о полуподвале карлика. – Что ни неделя – событие. Прошлый раз – Аня, сейчас – Виктор Чиграшов! В одну воронку, говорят, дважды не попадает, а вот поди ж ты! Началось, теперь только держись».

Криворотов не ошибался, предчувствуя, что скучать будет некогда. Весна шла в разнос: снег таял быстро, как масло на противне, и стаял за неделю окончательно, тотчас полезла травка, стало по-летнему тепло, и воздух в кронах тополей и кустарнике вдоль железнодорожного полотна и на газонах в городе замутился, точно в стакане воды сполоснули кисть после зеленой краски. Была во всем этом противоестественная и наглядная стремительность учебного фильма по ботанике, когда в темноте на экране росток под землей выпрастывается из горошины и бодает маковкой почву, а уже через миг-другой побег извивается на воле и выбрасывает вправо и влево листья, взрослея на глазах. Не уступая в скорости изменениям ландшафта, менялись и обстоятельства Криворотова.

Судя по тому, что Аня весело перебивала Левин рассказ о чтении Чиграшова, вставляя в него уточняющие подробности, как то: эпизод с котенком и описание чиграшовских чудо-ушей, Леву опередили – Никита, разумеется, больше некому, да она и не скрывала, что виделась с ним. Криворотов попробовал закатить Ане сцену ревности, но не тут-то было.

– С меня хватит и одного надсмотрщика – тетки, – сказала ему девушка. – Не нравится – силой никого не держу.

Криворотов смирился поневоле, но ревность его росла, колосилась и матерела не хуже того самого растения со школьной киноленты. Изо дня в день он жил в подвешенном состоянии, гадая, откуда ждать подвоха, и мрачно собирал до кучи невыносимые мелочи, свидетельства Аниного к нему безразличия.

С горечью замечал Криворотов, что неповторимая очаровательная гримаса, с которой, как казалось ему, Аня встречала именно его, вовсе не неповторимая и не ему одному адресованная: так же улыбалась она и Никите, с той же пленительной ужимкой поправляла лацкан пиджака Шапиро, охотно отзывалась на приглашение Ясеня «хлебнуть из горла’» и попутно с деланой укоризной снимала длинный волос с его рукава, возмутительно равномерно расточая очень интимное, душемутительное обаяние. Если, удрученный ее невниманием, Лева маялся и злился на обочине какой-нибудь компании, куда он же подругу и затащил, Аня и не думала утешить его и выделить из разношерстного сборища хотя бы мельком брошенным взглядом или кивком. И раз, и два срывался он, бывало, к дверям в бешенстве, но, оборотясь на пороге в жалкой надежде встретить Анин озадаченный взор, – о большем Криворотов не мечтал – видел он ее по-прежнему поглощенной болтовней под вино, хорошо еще если с особой женского пола – обычно же с откровенным бабником. Когда Леве случалось в порядке реванша приударить по пьяному делу и облапить какую-нибудь пышнотелую поэтессу в слишком близком танце, расчет его на Анину ревность не оправдывался: она все и всегда замечала, но только подмигивала ему ободряюще через комнату и тотчас продолжала беззаботно участвовать в общем галдеже. Как-то они стояли у окна студии и трепались. Вдруг Аня очень издали, словно сквозь набежавшее воспоминание, улыбнулась кому-то через Левино плечо, как почудилось мнительному воздыхателю, со значением. Криворотов обернулся: в дверях медлил Никита и вторил Аниной улыбке, точно имел в виду что-то, касающееся только их двоих. Обычно же, заставая Анну и Льва разговаривающими с глазу на глаз, Никита, в отличие от Криворотова, не трудился скрывать своего недовольства, словно у него были какие-то свои особые права на Аню. О том, что они у него действительно были кое-какие, Криворотов и думать забыл – слишком поглощали его собственные переживания. А от мизансцены, незваным свидетелем и участником которой ему довелось стать в конце апреля, Лев еще долго готов был на стену лезть, рисуя в воспаленном воображении картины кромешного разврата, предшествовавшего нечаянному Левиному появлению.

Он решился нагрянуть к Ане без телефонного звонка, потому что знал наверняка, что тетка в отъезде, а Аня, по ее заверениям, денно и нощно пишет курсовую, и поэтому в ближайшие дни недосягаема. Но Криворотов мочи нет как соскучился. Аня отперла не сразу, на Криворотова пахнуло вином и прерванным чужим оживлением. Привычно увернувшись от поцелуя, Аня провела Льва в комнату, где очень по-свойски в единственном кресле расположился друг ситный Никита, приветствовавший его, привстав, издевательски-почтительным наклоном головы. Литровая и, видимо, уже порожняя плетенка «Каберне» стояла на журнальном столике среди учебников и тетрадей. Ужасней всего было одеяние Ани. Она щеголяла в сандалетах, коротеньких шортах в обтяжку (то есть Никита, а не Лев первым увидел ее голые ноги и пальцы ног!). Ковбойка, под которой не угадывалось лифчика, была лихо завязана узлом на животе. И вот на этот пупок, на эти пятки, щиколотки, икры, коленки и выше, выученные и освоенные Криворотовым заочно в пекле бессонниц от воздержания и вожделения, запросто пялился человек, от неприязни к которому у Криворотова сводило внутренности.

– Я не знаю ровным счетом ни-че-го, – сказала Аня, мелодраматично уронив руки. – Абсолютный нуль, а завтра последний срок. Никита диктует, я пишу. Так что в твоем распоряжении пять минут, иначе меня вышибут с треском. Чаю хочешь?

И она скользнула мимо Криворотова в кухню, еще раз обдав его запахом вина и пугающей девичьей вольницы.

– Мило, – только и сумел промычать Криворотов и плюхнулся на стул.

Через минуту выразительного молчания он выдавил из себя:

– По-твоему, это по-товарищески?

– Напомнить тебе день за днем развитие событий? – спросил в ответ Никита. – Как говорит в таких случаях мой дед, на свое же дерьмо с топором.

– Ну-ну.

И наткнувшись в потемках прихожей на полуголую Аню с чашкой чая на весу, Криворотов пляшущими руками справился с дверным замком и затопотал вниз по лестнице.

Но уже спустя неделю, после страстных клятв в совершенном презрении и упражнений в равнодушии он как миленький, как проклятый, с падающим сердцем накручивал на телефонном диске семь цифр в заветном порядке, чтобы только услышать голос с восхитительным пришепетыванием.

Он знал на память, сколько длится журчание диска на каждую цифру набора (короткий всхлип единицы, за ним – перелив подлиннее, после – вовсе длинная трель, потом – два одинаковых двусложных такта, затем звук снова встает на цыпочки, но так и не дотягивается до давешней полноценной музыкальной фразы, соответствовавшей «восьмерке», и, наконец, снова стаккатто «единицы», кольцующее уникальную цифровую строфу). Он мог различить скулеж Аниного зуммера, возьмись дюжина телефонных аппаратов попискивать хором, как недельный помет в корзине.

Это что! А каких чудес изобретательности и долготерпения достиг он в искусстве выслеживания и ожидания! Делалось так: если Анина тетка отвечала в трубку, что племянницы нет и неизвестно, когда объявится, Криворотов пулей мчался к дому у Поклонной горы и, ворвавшись в один-единственный телефонный автомат с нужным Леве обзором окрестности, повторял звонок.

– Нет, по-прежнему, нет, где-то шляется. Позвоните попозже или с утра, авось, застанете, – успокаивала его наивная родственница.

Тетушка напрасно изволила беспокоиться: Лева уже нес вахту, дело было только за временем. Подъезд, изредка впуская и выпуская каких-то безликих статистов, издали зевал Криворотову в лицо, автобусные и троллейбусные остановки виднелись как на ладони, метрах в ста по левую руку. Сидя на корточках и привалясь спиною к дворовой липе, Лева устраивался поудобнее и запасался терпением. Если ожидание затягивалось на два-три часа и Леве приспичивало оставить пост, чтобы помочиться за гаражами, он по возвращении, тихо матеря барахливший автомат и мнительно, точно наемный убийца, переводя взгляд с автобусной остановки на подъезд и обратно, сызнова накручивал телефонный диск, будил маниакальными позывными тетку и убеждался, что беды не случилось, и Аня не проскользнула домой в краткие минуты Левиной отлучки. Так он и стоял частенько, рифмуя все со всем, куря без счета, поднимая голову к первой местной звезде, гадая на автомобильных номерах, как на внутренностях птиц, прилежно пытаясь попасть в резонанс судьбе. Но, вопреки Левиной бдительности, сюрпризы ему преподносились нередко. Криворотов знал Анины маршруты досконально, но порой она подходила к дому с неожиданной стороны, ведь Криворотов не мог предусмотреть, что девушка проедет лишнюю остановку за компанию с говорливой интеллигентной старушкой, у которой внучка тоже студентка, только консерватории. Или что с визгом тормозов левак-лихач на ведомственной «Волге» высадит девицу, вдруг обернувшуюся Аней, вплотную к парадному, и Лева запоздало спохватится и бросится ей наперерез, когда дверь за гуленой гулко захлопнется и лифт взмоет, а выйти из дому на отчаянный телефонный призыв вдогонку она откажется наотрез, потому что смертельно устала и вообще сыта по горло его истериками.