Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 6, 2003 Страница 18

— У тебя какие планы? — вскользь у Насти спросил.

— Жду звонка Вадика — и уезжаю! — бодро ответила она.

Козу, значит, надо брать с собой!

— Может, прогуляемся? — легкомысленно жене предложил.

Глянула уже враждебно. Мол, что ж это за каторга опять? А кто эту каторгу устроил? Я?

— Не пожалеешь! — лихо ей подмигнул. Боюсь, неправильно меня поняла. Но наедине с Толстым ее никак нельзя оставлять!

— Ну… — Насте сказал, — если уже не застанем тебя… Счастливо. Спасибо тебе.

Звонко расцеловались.

Более сложную прогулку трудно вообразить. Отец медленно идет, назидательно! С постриженными ногтями мог бы и быстрее идти. Нонна нетерпеливо убегала вперед, возвращалась, рассыпая искры от сигареты на ветру. Сейчас, нервничал я, искра в рукав залетит, и сгорит ее ветхое пальтишко. Был такой случай в школе у меня, когда я курить учился, пытаясь слиться с массами. Не научился. Зато она дымит за двоих. Так и летят искры. Не хватает еще ей обгорелой ходить. И так выглядит почти бомжихой… А «праздник дубленки» не скоро придет. Если вообще когда-то придет. По настроению — не похоже.

Подбежала, вся на нерве уже, щечки надувая, потом шумно выдыхая:

— Веча! Я пойду, а? Я больше так не могу, в таком темпе! Неужели мы тоже когда-то будем так же ходить?!

Обязательно. Если, конечно, доживем.

— Зачем тебе? — устало ее спросил.

— Мне надо срочно купить… кое-что.

— Что тебе надо купить?

— …Сигареты!

— Сигарета у тебя в зубах.

Вынула, с некоторым удивлением осмотрела:

— Последняя, Веч! Я пойду? — рванулась.

— Нет!

Забегала кругами. Отец медленно шел, основательно, весело поглядывая из-под кустистых бровей.

— Здесь давай пойдем. — Я свел его с тротуара на проезжую часть.

Каменные плиты тротуара перестилаются уже третий раз. Деньги, выделенные на трехсотлетие Петербурга, «осваивают»! А люди по мостовой прутся. Нормально. Главное — история. Для истории и людей не жалко. Батя обычно на эту тему ворчал: «Наворотили ч-черт-те что! Вся Дворцовая площадь раскопана!» — «А зачем ты прешься туда?» Но в этот раз глаза его почему-то весело поблескивали: видно, очередное открытие сделал, сейчас обнародует. Прям не дождусь!

Часть дороги была отделена для прохожих какими-то плоскими металлическими баллонами вроде батарей отопления. «Специально, что ли, где-то выломали?» — подумал я. Отец медленно подошел к одному, покачал могучей своей лапищей, удовлетворенно кивнул. Нонна отчаянный взгляд на меня кинула: так мы никогда не дойдем!

— Что, отец? — спросил я заботливо.

— Запасные топливные баки от трактора, — он уверенно произнес.

— Какие тут тракторные баки, отец? — сказал я с отчаянием. — Это Невский проспект!

Он кивал своим мыслям, не слыша меня. С его «открытиями» мы точно никогда не дойдем! Не оторвать его теперь от этого. Если только опровергнуть! Я кинулся к тому баллону… Действительно — сверху какая-то отвинчивающаяся крышка. Победа! — отец торжествующе глянул на меня. Счастлив? И ладно! Пусть хоть повсюду будут его «боевые друзья трактора»!

Усмехаясь, отец медленно двинулся дальше. Нонна металась туда-сюда, как «раскидай» на резиночке. «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». Да и трактор еще. Но для меня это — запросто!

— Я пойду, Веч?

— Погоди. Сейчас мы деньги получим! — подмигнул ей. Но вряд ли «мы» — это она.

В сберкассу вошли — под башней Думы, недавно обгоревшей от восстановительных лесов.

Отец входил медленно, раскорячась, тяжко вздыхая. «Изображает немощь, — думал я злобно, — чтоб у меня больше было проблем!»

Войдя, он огляделся, дико сморщась, словно я его на помойку привел! А между тем — вокруг мрамор, кожаные диваны, никелированные рамы окошек. Разве такие раньше сберкассы были? Да и народ уже весь аккуратный, нормально одетый. Меняется жизнь! Подвел за оттопыренный локоть к окошку его.

— Вот сюда тебе, — взял листок. — Сколько выписать?

Поглядел на меня, еще больше сморщась:

— Я сам!

Растопырясь, всех отодвигая от окошка, долго писал, от нас спиной прикрывая тайну вклада своего. Жалуется, что видит плохо, — но это, видимо, на второй план отошло.

Другая проблема у меня теперь на первый план вышла. Нонна, по залу мечась, нервно закурила новую сигарету. К ней величественный охранник подошел, вежливо попросил удалиться. Что она — минуты без сигареты не может?!

— Ладно… выйдем, — взял за локоть теперь ее, вывел на воздух.

Постоим тут: пусть отец тайной своего вклада неторопливо насладится.

— Я не могу так, Веч, — на цепи жить, — вся дрожала.

— Но пойми: я тоже разорваться не могу: лучше за вас вместе волноваться, чем в отдельности.

— А ты не волнуйся, Веча!

— Как?

— Я немножко побегаю — и приду.

— Какая ты придешь?

Блеснули слезы.

Молча стояли с ней. Вдруг крупный снег повалил. Под таким же снегом, я вспомнил, молился я. На колени вставал. Счастлив? Что я тогда просил? Глупо просить нереального — как-то неловко перед Ним, в двадцать первом веке-то. Просил я возможного: чтобы она вернулась, была со мной. Счастлив? А чтобы жить без забот — это глупо просить. С тобой то, что ты вымолил. На фоне серого неба — светлые снежинки, сцепляются на лету, еще крупнее становятся.

Вышел отец, дико озираясь. Руку, раз за разом, за пазуху совал. Сейчас мимо кармана вложит свои сбережения! Кинулся к нему. Направил его руку с бумажником в карман: опаньки!

Оглянулся. Нонна, слава богу, не сбегла. Двинулись обратно. Отец, вперед склонившись, как пеший сокол, еле уже брел: видно, последние свои силы на сохранение тайны вклада истратил.

Остановились у перехода Казанской улицы — батя испуганно вцепился в мой локоть перед потоком машин.

— Я пойду, Веча? — Нонна произнесла. — Я обещаю, Веч!

А что Настя мне дома скажет? Все ее усилия — долой? У нее тоже нервы на пределе.

— Н-нет, — выдавил я.

Нонна быстро закинула голову — чтобы слезы удержать. Снежинки на лицо ее падали, таяли и текли.

Тут зажегся зеленый, и я ее за локоть схватил. И так, распятый между ними, через улицу их поволок.

И лишь когда прошли уже под аркой — выпустил их. Доберутся. Мне тоже надо набраться сил на этом коротком пространстве — от арки до дверей. И только подошли к железной двери (за железной дверью спокойней уже), как оттуда вдруг соседка вышла, из верхней квартиры, — подружка ее, бывшая актриса.

— Ой, Нонночка! — расцеловались, защебетали.

Пошли дальше с отцом — душить их счастье я не хотел… Сбежит?

Сейчас Настя мне врежет. Решил сам напасть на нее:

— Что, не звонил еще твой Вадим? Что он думает вообще?

Настя только открыла рот, чтобы рявкнуть: «Где мать?» — возмущенно поперхнулась. Характер бойцовский, отцовский. Но тут, к счастью, со двора донесся звонкий хохоток нашей общей любимицы.

— Иди посмотри, — Настя все же скомандовала. Тем более, что голосок Нонны оборвался вдруг. Убежала? Но тут — бывают же сладостные звуки — ключ зашкрябал в замке! Вошла веселая, разрумянившаяся.

И что б потом ни случилось… Был такой счастливый момент! Правда, измотала она всех ближних, но это уже пустяк.

— О, Настя! — сказала она радостно. — Ты приехала? Как я рада-то!

Батя сокрушенно головой покачал. Сочувствует? Сделал бы что-то!

Настя сурово на меня глянула: ты понял, отец? Ничего не помнит. Ни в коем случае нельзя ее отпускать!.. Характер бойцовский, отцовский: непременно ее воля соблюдаться должна!

Я подмигнул ей лихо: мол, все о’кей. Но такое легкомысленное пренебрежение разъярило ее — в глазу засветился мстительный, торжествующий огонек:

— Да, кстати, отец: тебе снова звонил твой Боб! Ты что, денег должен ему?

— Да, кажется. Никто больше не звонил? — Я пытался увести разговор в сторону. Опять рухнет хрупкое счастье!

— Спрашивал, — продолжила Настя упрямо. — Что, у вас окна из пуленепробиваемого стекла?

Тишина повисла. И общий ужас. А ведь только что счастье было! Неужели нельзя было его поддержать? Я один должен стараться?

— Кто это — Боб? — проговорила Нонна надменно. Королева контролирует своего дворецкого!

— Это твой скорее Боб! — ответил я в ярости. — Из-за тебя он возник — деньги на твое лечение нужны были! Пора отдавать!

— Но я же не знала, Веч! — проговорила Нонна испуганно.

Моей ярости испугалась — или Боба? Хотелось бы, чтобы моей ярости.

— Теперь пулю жду из-за этого!

— И что ж делать, Веч?

Спохватилась!

— Работать на него заставляет! Дерьмо воспевать.

— Тебя?! — воскликнула Нонна.

— Да, представь себе. Меня. Бывшего певца тонких материй! Заставляют теперь воспевать дерьмо… Материал, наиболее трудный для воспевания. Вот так!

— Ну нет уж! — Нонна твердо губы сомкнула. Засверкали глаза. Можно подумать — на баррикады пойдет! Или по крайней мере — на работу. Или — последняя надежда — в кладовку не пойдет.