Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик Страница 18

«Ким!.. Телефон!.. Документ! — вихрем пронеслось в голове. — Скорее!» — он развернулся бежать назад…

…Если бы тогда его спросили, чего же он все-таки хотел в тот момент — любить ее, обладать ею снова или расплатиться за воздушный сервис, он не смог бы ответить сразу… Он и сам не знал наверняка…

— Айтанян! — непривычно жестко прозвучал ненавистный голос. — Немедленно вернитесь к группе! Повторять не будем! — Угроза в голосе была явной…

— Гнус! — точное русское слово нашлось и выскочило моментально. — Гнус мерзопакостный!

Он развернулся и поплелся вслед за ними. В Нью-Йорке было пасмурно и прохладно, моросил мелкий дождь. Америка уже не радовала…

Впрочем, в этот раз Америки он так и не увидел. Серега Баранов, Сашка Ким и Мыриков остались на стажировке без него. А он так никогда и не узнал, что же, конкретно, навесил на него Мыриков — связь с иностранкой, политическое убежище или попытку передачи иностранной державе новейших достижений в области мультипликации при использовании рисунков изменников-авангардистов. Но зато после этого разговора встречающий их атташе по культуре отконвоировал Армена непосредственно в помещение консульства, а утром он был отправлен «Аэрофлотом» на Родину. «По состоянию здоровья» — такова была официальная версия. Дэвида он больше никогда не видел, так никогда и не узнав — была ли это шутка, насчет… или нет. А тот, в свою очередь, узнав об этой истории, потерял к стажировке интерес, отказался от контракта и улетел на два года в Бангладеш. Серега с Кимом, под бдительным оком Мырикова, прошли стажировку с другим продюсером — молодой, наглой и безразличной девкой, но все равно, сэкономив по шестьсот долларов на суточных, остались довольны…

Мыриков, вернувшись из Америки, утвердил список на утилизацию затоваренной на складе пленки, в который «ошибочно» попала и единственная копия дипломной работы «Шагал по воздуху Шагал», которая и была благополучно смыта…

…Через год, в 1985 году, в США умер Гений.

…А еще через пару месяцев у себя дома, в Тбилиси, умер Художник…

Работы не было категорически. Те, кому это было нужно, постарались…

Мастер в этой ситуации самоустранился… Единственным человеком, проявившим участие по отношению к Армену, оказался… Маститый. Но было уже поздно что-либо менять. Через месяц Армен улетал навсегда…

А еще через год Армен Айтанян стал жителем Лос-Анджелеса и ему повезло… Он почти сразу получил работу в автомастерской при бензозаправке, недалеко от аэропорта. Через год он женился на американке, дочке владельца мастерской. Она удивительно походила лицом на ненасытную жену командира строительного батальона, что располагался в тридцати километрах от Барнаула и обеспечивал прокладку газовых траншей. Однако ненасытностью дочка не отличалась. Он получал секс, скучный и дозированный, в соответствии с рекомендациями яйцеголовых ведущих многочисленных телепрограмм о здоровье. Еще через год, строго по плану, они родили сына, и Армен стал хозяином автомастерской…

…Как-то, вскоре после этого приятного события, он сидел в конторском вагончике, подсчитывая дневную выручку. Из окна хорошо просматривалась вся территория бензозаправки. Шикарный «ягуар» с открытым верхом, из тех, вероятно, что нередко курсируют между Голливудом и аэропортом Лос-Анджелеса, подрулил к заправке и заехал на линию самообслуживания. За рулем сидел хорошо одетый чернокожий мужчина лет сорока пяти. Он вышел из машины и взял заправочный пистолет.

«Ишь… Экономный… — подумал Армен, — не боится руки запачкать…»

Чернокожий развернулся к вагончику лицом и… Армен сразу узнал его. Это был продюсер Дэвид Годмэн. Армен вскочил было с места… бежать… к нему… рассказать… как все было… просить… начать… снова… а вдруг… а если… и вообще… Он опустился назад, на протертый стул…

— Э-э-э-э… — сказал он сам себе, отведя в сторону указательный палец правой руки…

А еще через одиннадцать лет, взяв заем в банке, он выкупил и саму бензозаправку…

Теперь он не так часто бывает в районе аэропорта, но каждый раз, завидев в воздухе взмывающий в небо большеголовый «боинг», он провожает его долгим взглядом…

Уже давно нет «Пан-Америкэн», есть «Дельта»… И он никогда не вспоминает Ким, если та вдруг не выплывет в памяти сама, без его участия. Но однажды, в прошлом году, он засмотрелся на пролетающий прямо над ним большеголовый авиалайнер. Ни тогда, ни сейчас он так и не нашел объяснения случившемуся…

…Большеголовый летел прямо на него… Ближе… еще ближе… Внезапно гигант раскололся в воздухе на две ровные полутуши, расчерченные внутри разреза от руки по схеме разделки говядины. Не было удара, не было и страха… Половинки разлетелись, каждая со своим летчиком и штурвалом, одна полетела на запад, другая — на восток… А из бывшего алюминиевого чрева флагмана американской компании «Дельта» выпорхнул белый дельтаплан с кроваво-красным кружевным узором по краю крыла и девочкой-пилотом на борту. У нее, сквозь надорванные джинсы, светились белым коленки, а с короткой маечки, не прикрывающей пупка, весело и хитро улыбался тонконосый старик…

…Девочка привычным движением обхватила тяги управления дельтапланом, бросила взгляд на раскинувшуюся под ней панораму, определила нужную точку, и, ловко совершив маневренный крен, положила дельтаплан на крыло…

…Когда он очнулся, перед ним стояла Ким, только почему-то в белом докторском халате и медицинской шапочке.

— Мистер Эйтониан?

— Ким… — спросил он, — это ты?

— Нет, сэр, — ответила Ким по-английски, — я доктор Харди. Теперь все хорошо. Опасности нет. У вас был первый сердечный приступ, на улице, около аэропорта. Мы успели сделать баллонную ангиопластику. Жена и сын уже приезжали, ваша страховка покроет все расходы. Выздоравливайте…

Армен задумчиво вынул из носа прозрачную трубку и сказал на чужом для нее языке:

— Все-таки искусство принадлежит народу… Да, Ким?

— Что? — не поняла его доктор Харди. — Что, что?

— Ара, искусство, — повторил Армен, удивившись такой ее непонятливости. — Искусство, ну-у?..

Наркокурьер Лариосик

Учитывая, хоть и отвратительную, но все-таки необычность случая, Слепаков, не задумываясь ни на минуту, тут же разрешил доставить этой самой Ларэ, подследственной, иначе говоря, гражданину Тилле Лариону Олеговичу, временно неработающей, 1977 года рождения, русскому — по крайней мере, так было записано в изъятом у нее дома во время обыска паспорте, ранее несудимому, домашнюю одежду в составе спортивной куртки с капюшоном, толстых трикотажных шаровар и белых кроссовок Nike, в которые она будучи переодета, более или менее стала походить на представителя обычной человеческой породы. И все же воспринимать это обстоятельство, приблизившее задержанного к себе подобным, в общепринятом смысле слова, старшему следователю Слепакову продолжала мешать устойчивая пышная прическа гражданина Тилле. Шикарная копна ярко-рыжих волос с висюльками и отдельно выведенными из ее недр локонами, которые только на первый, непосвященный, взгляд торчали без всякой системы из головы ее невезучей обладательницы, была пропитана чем-то, что способствовало их удержанию на весу в точно предусмотренных специально обученным умником направлениях пространства. И наверняка — Слепаков это сообразил сразу — умник этот про это дело понимал все, но понимал совершенно неведомым для нормального человека образом, понимал так, что намертво закрепил волосы этой рыжей Лариона в самых выигрышных и спросовых для него вариантах будущих безобразий. В соответствии с подобными же, плохо поддающимися исследователям отечественной юриспруденции законами мультиполовой эстетики, руки, шею, грудь, а также уши гр-на(ки) Тилле обильно украшали многочисленные изделия бижутерии, разнообразные по размеру и весьма нахальные по заявленной броскости. Длинные, ухоженные, ярко-красные ногти задержанной также не способствовали вдумчивому исследованию всех обстоятельств дела. В отличие от подследственного Слепаков был человеком нормальным, хоть и въедливым в своем нелегком деле, а потому его дотошность нередко способствовала прекращению перспективных, на первый взгляд, дел, а в отдельных случаях — освобождению потенциальных преступников до суда, с подпиской о невыезде. Человеком он был немолодым, опытным и по обыкновению справедливым, поэтому и не была в свое время удовлетворена его просьба о приеме в Высшую партийную школу, еще тогда, при коммунистах. А справедливым — в том смысле, что, принимая свое следовательское решение, Слепаков не смешивал никогда в один ком вину подследственных в зависимости от ее степени с личным своим к ним отношением, даже разогретым порой откровенной неприязнью к преступному элементу. Поэтому, сразу определив, что дело задержанной простым не окажется по многим нехарактерным для такого случая признакам, Слепаков разрешил доставить ему одежду в изолятор временного содержания, где опасность могла быть всего лишь временной и не очень серьезной, учитывая случайность попавшего туда контингента, ненадолго соединенного друг с другом в силу событий и поступков, в основе своей — нетрезвых по глупости и глупых по пьяни. Беда же большая и настоящая — он знал это наверняка — рано или поздно обрушится со всей мощью несправедливости и привычности жизни по понятиям, особенно в условиях крытки, проще говоря, тюрьмы, и придавит обладателя причудливой рыжей шевелюры как только он-она перешагнет порог камеры следственного изолятора: она — то есть, Ларэ Тилле, как представилась задержанная вначале и продолжала настаивать на этом имени и потом, начиная с первого допроса, и он — Ларион по паспорту, или Лариосик, как его звали дома…