Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик Страница 19

— Голову замочите и сбейте укладку, — велел передать Слепаков дежурному в ИВС, — а то разорвут его при случае… И ногти пусть срежет, тоже в радость не будут, она раньше не задерживалась.

Одежду привезла соседка, которая при обыске была понятой, Анна Андреевна, тихая старушка из квартиры напротив, дружившая с матерью Лариона, Изабеллой Владиславовной Тилле, на протяжении всей ее жизни, еще с девичьих лет. Старушка была бездетной вдовой и потому продолжала любить и жалеть Лариосика даже после того, как мать прекратила с сыном всяческие отношения, заведя для себя отдельный холодильник, постельное белье и полотенца на все случаи жизни…

Мать подследственного, Изабелла Владиславовна, в юном возрасте Белка, работала технологом в типографии издательства «Советская правда», где когда-то в молодости начинала ученицей наборщика, сразу после издательско-полиграфического ПТУ. Еще тогда, начиная с первых ее рабочих буден, Белке нравилось приходить первой в цех и первой из всей утренней смены глотнуть воздуха, насыщенного запахом ночного тиража одного из главных по значимости и объему ежедневного типографского продукта — газеты «Советская правда». Газету эту она любила, но не до точки обожания — мешала другая имевшаяся у нее любовь, скорее даже, страсть. И запах этой страсти, пробивавшийся из соседнего помещения с регулярным постоянством — с девяти утра и до шести вечера, — не был похож на свой, цеховой, привычный, а был мягче, без угарной газетной спешки и черно-белого однообразия. Он был… цветной. И еще к нему примешивался аромат твердого картона, мягкого податливого коленкора и лакового глянца — обложечного. Он тоже обладал цветом… Белка отчетливо ощущала эти цветные запахи, особенно к вечеру, когда печатные станки окончательно разогревались многотысячным тиражом, и тогда сердце ее наполнялось тревожной радостью, и она отпрашивалась у мастера ненадолго, чтобы посмотреть, как на свет появляются книги. И шла в соседний цех и, завороженная, смотрела… Книги были самые разные, большие и маленькие, отдельные, сами по себе и в сочинениях, умные и про все другое тоже. Она смотрела на них и представляла, что это не типографский печатник, а она, Белка, стоит у огромного и послушного станка, и готовые новенькие блоки проносятся мимо ее, Белкиных, рук и летят еще дальше, в переплет и на упаковку, на склады и в магазины, а потом они попадут к людям, и те будут их читать и даже не вспомнят о ней, Белке, о той, которая стояла рядом с ними в самый момент их рождения и наблюдала, как они появлялись на свет, вкусно пахнущие, плотно сбитые, яркие…

А еще она любила их читать. Те книги, которые не удавалось заныкать и вынести из типографии, она покупала со скидкой, по отпускной оптовой цене, и на это уходила немалая часть ее ученической зарплаты. Книгу она обычно читала всю целиком — от корки до корки. Вернее сказать, как раз с книжных этих корок, обеих, но сначала — с задней, она и начинала свои путешествия по таинствам красок, запахов и слов. Маршрут этот для Белки начинался, как ни странно, не с автора. Автор был для нее существом далеким, недоступным и поэтому считался предметом практически неодушевленным или же невещественным в смысле возможности коснуться его когда-нибудь рукой или увидеть живьем, даже если он еще не умер. Иначе дело обстояло с другими причастными к любимой тайне людьми — многочисленной и мало кому известной братией с задней корки книжки, в обязательном порядке присутствовавшей там независимо от ее тиража и читательской ценности. А звалась загадочная братия так: редактор, художественный редактор, художник или художник-оформитель, технический редактор, корректор. О том, какую функцию выполнял в книгопечатном деле каждый из них, Белка только догадывалась. Каким-то особым шестым чувством она выделила в этом списке профессию технического редактора, поскольку на художника рассчитывать не имела права — рисовать не умела совершенно. Редактор — было словом слишком простым и, наверное, неинтересным. Художественный редактор — наверняка тоже был родня художнику и тоже надежно отпадал по этой же рисовальной причине. Корректор — пугал неизвестностью задачи, да и, кроме того, не настолько ласкал ухо. Оставался последний член неизвестной бригады — технический редактор. С одной стороны, технику Белка любила, хоть и не сравнимо с самими книжками, конечно, и признавала как необходимую и привлекательную часть процесса. С другой же — редактор становился уже не просто словом, а техническим названием книжной должности, хоть и с задней корки. А это означало вещь для Белки исключительно важную — переход с помощью этой загадочной профессии, как по случайно нащупанному броду, в новую, чужую пока для нее жизнь, в жизнь, где много умных людей, нечитанных ею книжек и мудреных незнакомых слов. И как здорово, что когда-нибудь потом, там, в этом новом для нее мире, на задней его обложке, будет выведено курсивом: Технический редактор И. В. Тилле. И пусть это звучит бесполо, с неизвестной этимологией этой странной фамилии, но как зато необычно, красиво и гордо!..

Московский полиграфический, вечернее отделение технологического факультета, Белка заканчивала, когда была на шестом месяце беременности. Отец будущего ребенка, ее однокурсник Олежка, родом из Саранска, исчез с поля жениховской видимости на следующий день после защиты диплома и не обнаружился более нигде и никогда. Годы, проведенные в типографии вплоть до декретного срока, не пропали для молодого специалиста даром, и к моменту появления на свет первенца Белла таковым специалистом лишь числилась по ведомости, а по существу — основательно уже изучила на практике весь процесс книгопечатания, в деталях и с премудростями.

Мальчик, родившийся в срок, ростом и весом отвечал всем требованиям и параметрам самых признанных учебников и пособий по деторазведению и уходу за ними и, несмотря на получившуюся безотцовщину, Белла не могла нарадоваться на сына, на то, как трогательно и вкусно причмокивая, вытягивает он последнюю капельку из материнского соска, как сладко после этого отрыгивает и потягивается, как смешно гукает и тянется ручкой к ней, Белке… Боль и горечь, изъедавшие ее поначалу из-за Олежкиного предательства, со временем растворились, уступив место материнскому ее счастью и заботе о маленьком сыне. Осталась лишь легкая и почти уже безболезненная тень разочарования в мужиках, сразу во всех, которые — теперь ей было совершенно ясно — хотят одного только своего мужицкого дела — грубого и обманного…

Через пару недель после родов домой к ней нагрянули девчонки из цеха: саму ее — поздравлять, а дитя — осматривать. К этому моменту имени мальчик еще не получил — в то время Белка все еще тайно надеялась на внезапное появление пропавшего Олежки и с именем пока не спешила. Кроме торта и цветов, девчонки приволокли в подарок последнюю цеховую продукцию — полное собрание сочинений Булгакова. И уже потом, когда они ушли, а мальчик ее зачмокал во сне, она взяла в руки первый том собрания и открыла наугад. «Дни Турбиных» оказались пьесой, а не романом, как она думала всегда, потому что кроме «Мастера и Маргариты» в ее любознательные руки до сегодняшнего дня ничего больше из написанного Булгаковым не попадало. Взгляд ее наткнулся на слова:

Алексей. Да вы, будьте добры, скажите, как ваша фамилия?

Лариосик. Ларион Ларионович Суржанский.

Елена. Да это Лариосик?! Наш кузен из Житомира?

Лариосик. Ну да…

Белка закрыла книгу и мечтательно прикрыла глаза…

— Ларион Тилле… Лариосик…

С этого дня она перестала ждать беглого Олежку, потому что имя сыну уже было найдено и совершенно без участия саранского отца…

Вскоре Белка поняла, что на заднюю корку ей попасть вряд ли удастся, потому что делом своим печатным она овладевала все лучше и лучше и о переходе в обозначенную загадочными словами профессию речь уже не шла. Начальство не могло ею нарадоваться, и через три года ее приказом перевели в заместители начальника цеха по производству, оказав небывалое доверие молодому двадцатишестилетнему технологу, к тому же, матери-одиночке.

Отказ от романтического будущего зато полностью компенсировался радостью от маленького Лариосика, который к этому времени превратился в светло-русого кудрявого мальчугана с обложки молочной смеси «Здоровье».

— Отродясь таких деток не видывала, — с сожалением покачивая головой, говорила Белле нянечка, когда пришла пора забирать Лариосика из яслей, чтобы переводить в детский садик. — Тихий такой, ласковый, как одуванчик, — дунешь в него, а он, наоборот, к тебе, ластится так… жмется… Добрый он, потому что и сроду не обижался на никого из ребят, сам-то все с девочками больше был, и хорошо так с ними игрался, тоже в куколки ихние…