Алекс Престон - Кровоточащий город Страница 18

Она посмотрела на меня, и я увидел злость в ее налитых кровью глазах.

— Не сдавайся, Чарлз, борись. На следующей неделе случится что-то важное. Какая-то крупная реорганизация. Лотар полагает, что генеральный займет должность председателя. Кто-то из высших портфельных менеджеров — наверно, Бхавин или Уэбб — перейдет на его место, и, значит, один из нас может получить повышение. Стать портфельным менеджером. Только не говори ему, что это я тебе сказала. Информация секретная. Лотар получил ее лишь потому, что входит в состав комитета по штату, и в его дневнике есть запись о собрании комитета на следующей неделе. Наберись терпения. Верь в себя. В нашем бизнесе главное — уверенность, и у тебя есть все основания верить в себя.

Мы допили кофе и вернулись в офис. Сказанное Мэдисон каким-то образом пробилось сквозь туман, окутывавший мое одурманенное сознание. Портфельный менеджер. Я мечтал увидеть эти слова, выполненные черными рельефными буквами, на моей визитке. Портфельный менеджер. Это не какой-то там аналитик. Даже звучит по-другому, основательнее, звонче. Круче. Лотар, скорее всего, останется главой аналитического отдела. Баритон начисто лишен амбиций и ни на что не претендует. Яннис ленив, недалек и слишком часто страдает от похмелья. Остаются двое — Мэдисон и я. Она пришла в фирму раньше, но ей недостает мужской фамильярности, позволяющей мне легко общаться с Бхавином и Уэббом. Когда ее припирали к стенке вопросами, она быстро сникала, а когда от нее требовали высказать собственное мнение, пугалась и замирала, как лань. Я знал, им нравится ставить Мэдисон в неудобное положение, а ее дискомфорт лишь утверждает их во мнении, что финансы — не женский бизнес. Даже Катрина, единственная женщина в группе портфельных менеджеров, холеная сорокалетняя австралийка с жесткими рыжими волосами, предпочитавшая до комичности строгие костюмы, и та относилась к невзрачной американке, ее бегающим глазам, тихому голосу и кофейным зубам с плохо скрытым пренебрежением.

В офис я вернулся будто бы выше ростом, целеустремленнее. Сел за стол, открыл таблицы, вычистил ошибки, еще раз проверил отчет. Лотар, подойдя сзади, остановился за спиной и положил руку мне на плечо:

— Как дела, Чарлз? А, вижу, работаешь над секьюритизацией[9] нефтепровода. Хорошо. Очень хорошо. Думаю, они еще взлетят. Интересный денежный поток. Продолжай в том же духе, Чарлз. Ты нам нужен.

Я зарделся от высказанной публично похвалы и, наткнувшись на взгляд Мэдисон, застенчиво ей улыбнулся. Где-то глубоко сидела ненависть к самому себе — таков был побочный эффект голубых пилюль. Я перестал доверять собственным эмоциям и не спешил принять покой и счастье из опасения, что они есть только синаптическая дрожь, вызванная химическим средством, что в этом ощущении нет ничего подлинного. Подобным же образом любой намек на депрессию, разочарование или сомнение в существующем положении вещей отзывался тем, что я опускал руку в карман, с облегчением глотал пилюлю и тихонько дрейфовал туда, где исчезали и время, и боль, и сомнения. Я понимал, что это все поверхностно, мерзко и совсем не то, к чему я стремился, но очень обрадовался похвале Лотара. Возбужденный от мысли, что меня могут повысить до портфельного менеджера, я до конца дня вкалывал изо всех сил и лупил по клавиатуре, пока руки не начали трястись.

Возвратившись вечером домой, я опустился в просевшее серое кресло, закурил и позвонил Веро. Ответил после третьего гудка ее брат.

— Bonjour. C’est… Pourrais-je…[10] — Запнувшись на французском, я переключился на английский: — Можно Веро? Пожалуйста. Это Чарли.

На другом конце повисла пауза. Что он делал? Искал сестру или решал, достоин ли я того, чтобы разговаривать с ней? Шаги по выложенному керамическими плитами полу… кто-то взял трубку… откашлялся.

— Чарли? Как ты? Почему не звонил раньше? Я так по тебе скучаю. Как Лондон? Как работа? Так много надо тебе рассказать. — В глуховатом от сигаретного дыма голосе звучала искренняя щенячья радость. Веро была слегка пьяна. Она накрыла трубку и, отвернувшись, крикнула в сторону: — Oui Marc. Je suis au téléphone. Mange sans moi.[11] — Через секунду голос вернулся, теперь — еще теплее. Я представил, как она угнездилась на диване и наматывает на палец телефонный шнур. — Извини. Это мой бойфренд. Собрались сегодня в кино. Теперь для меня и это большое событие.

— Господи, я уже забыл, когда ходил в кино. В последний раз, по-моему, с тобой. Мне так тебя не хватает. Здесь, в Лондоне, все просто ужасно. Так серо. Серо и хмуро. Как будто весь город страдает от сезонной депрессии. Да еще эти приступы паники. Наверно, слишком много работаю. К тому же принимаю таблетки от этих приступов и теряю из-за них концентрацию. А увольнение мне сейчас совсем не нужно — я в кои-то веки нашел место, где все ровно настолько бестолковые, чтобы платить мне за бестолковую работу.

Я затянулся, выдохнул дым в потолок и смотрел, как он окольцовывает слепящую яркую лампу под креповым абажуром.

— Не загоняйся, Чарли. У моего брата, когда сдавал на бакалавра, тоже были такие приступы. Ему даже пришлось принимать бета-блокаторы прямо в экзаменационном зале.

— Эти пилюли… они омертвляют мне мозг. Потому я тебе и звоню. Чтобы хоть что-то почувствовать. Знаешь, приступы паники ничем не лучше сердечных. По ощущениям — нечто чрезвычайное. Начинаешь по-другому воспринимать мир.

— Бедняжка. Может, приедешь к нам, в Нормандию? Вот было бы чудесно. Я бы познакомила тебя с Марком.

Предложение прозвучало без особой уверенности. Веро занервничала — я понял это по легкой заминке перед именем бойфренда. Понял, но продолжал гнуть свое:

— Я так надеялся… Надеялся, что ты, может быть, вернешься в Лондон. — Она тактично промолчала, но я представил, как она качает головой. Сам того не замечая, я заговорил быстрее, настойчивее: — Знаю, я не мастер убеждать. Знаю, Лондон не самый любимый твой город, но ты нужна мне здесь. От Генри уже несколько недель ничего не слышно. Кажется, отправился путешествовать с отцом. Собирает материал по Индии для газеты. Так что я здесь один и без тебя долго не протяну. Пожалуйста, Веро. Пожалуйста. — Меня трясло, и слова шли откуда-то издалека, рождались где-то, но не в моей голове и вообще не имели отношения ко мне, потому что сам я чувствовал себя ребенком, заблудившимся в темноте. Я пошарил по карманам, нашел пилюлю, раздавил клацавшими зубами. Веро, наверно, уже не лежала, распластавшись на подушках, и не наматывала шнур на палец, а сидела, напряженная, настороженная.

— Чарли… Чарли, дорогой… Все будет хорошо. Ты, главное, помни, какое ты чудо. Девушки готовы ехать на край света, чтобы только смотреть в твои глаза и целовать тебя. И я тоже приеду. Обязательно. Но не насовсем. Я живу теперь здесь. И… Мне надо сказать тебе кое-что. Марк сделал мне предложение. И я согласилась. Прости меня, Чарли. Я люблю тебя. Правда. Но сейчас мне нужен Марк. Он старше меня. Он повидал мир и вернулся. Как и я. Ох, Чарли…

Бросить трубку? Пусть послушает тишину, поволнуется, ожидая, может быть, выстрела или падения отброшенного ногой стула. Нет. Даже в том состоянии затуманенного сознания до меня дошло, что такой жест был бы театральным и неоправданно жестоким. Я закусил губу и постарался быстрее закончить разговор.

— Не беспокойся. Это замечательно. Правда. Поздравляю. Рад за тебя. Честное слово. Ты меня не слушай. Забудь этот разговор. Я просто перетрудился. Не более того. Все будет хорошо. С удовольствием познакомлюсь с Марком.

— Можешь звонить в любое время, когда только нужно. Я приеду после свадьбы, в июле. Оторвемся, как в старые времена. Сходим в «Boujis». Ты только держись, Чарли. Держись, mon amour.

Я положил трубку, приготовил тост с сыром и, жуя недожаренный хлеб, покружил по комнате, а потом лег на кровать, не раздеваясь, и уснул под вой ветра. Мне снилась Веро. Обнаженная, она нависала надо мной, огромная, темная на фоне голубого неба, в пятнышках облаков, и птицы носились вокруг ее головы. Глядя сверху, она улыбнулась мне, и в тот же миг сон разбился, а видение исчезло, не оставив ничего, кроме жуткого крика ветра.

Проснувшись утром, я еще секунд десять лежал в наступившей после звонка будильника блаженной тишине, прежде чем вспомнил, что Веро собралась замуж за другого, что я навсегда останусь один и что мои мечты заработать денег на загородный дом, где можно будет сибаритствовать, предаваясь сексуальным утехам, никогда не сбудутся. Я пришел на работу в мятой рубашке, с немытой головой и грязными нестрижеными ногтями. Проглотив по пути три пилюли, я даже не заметил царившего в офисе возбуждения, необычного для заурядной среды. Чаще, чем всегда, звонили телефоны, и все портфельные менеджеры собрались у двери генерального, словно блокирующие бухту корабли. На периферии этой шумной кучки маячил Лотар, пытавшийся уловить, о чем переговариваются генеральный и один из менеджеров. Мэдисон протянула мне «Метро». В глаза бросился заголовок: «„Порше“ менеджера хедж-фонда простоял на парковке шесть месяцев. „Я был слишком занят, чтобы его убрать“, — утверждает основатель компании „Силверберч“». В статье обсуждалось, сколько стоит наш генеральный директор, перечислялось его движимое и недвижимое имущество и размеры пожертвований на благотворительность, приводились детали памятного обеда в «Square», где официант получил 100 фунтов чаевых, а сомелье — «ролекс» ценой в две тысячи. Захлебываясь от возбуждения, автор статьи сообщал читателям о штрафе за просроченную парковку — 6000 фунтов — и приводил составленный в осторожных выражениях комментарий чиновника Национальной компании автостоянок и короткое заявление пресс-секретаря героя публикации. И лишь в самом конце, словно вспомнив о главном в последнюю минуту, репортер упоминал, что генеральный директор компании покидает свой пост, чтобы целиком сосредоточиться на выполнении обязанностей председателя. Комментария заинтересованного лица получить не удалось, но в статье высказывалось предположение, что освобождающееся кресло займет кто-то из компании.