Иржи Грошек - Реставрация обеда Страница 18

Здесь, как мне кажется, необходимо дополнить картину фарисейского усердия вандалов. Некая статуя «афродиты», по мнению лицемеров, представляла собой возмутительный образец античного искусства. У этой статуи был кучерявый лобок, со старательно уложенными завитушками. Такая жизненная подробность не украшала беломраморного истукана, и к дьяволу летела вся концепция искусственного оплодотворения римлян. Тогда средневековые мастера, скорее всего в эпоху Возрождения, тщательным образом – отшлифовали лобок «афродите». Отчего вышеназванная конструкция стала выглядеть только фривольнее. Вроде Шарон Стоун в «Основном инстинкте»…

А как вам понравится, что в Санкт-Петербургском Эрмитаже все «подозрительные» римские вазочки запиханы на верхние полки. Как будто господин Пиотровский их сам разрисовывал, а потом неожиданным образом застеснялся. Мне приходилось неоднократно подпрыгивать с целью – разглядеть из принципа, что же на этих вазочках изображено. И к большому неудовольствию престарелых смотрительниц, которые расценивали мои телодвижения как отвратительные танцы козлоногого Пана… За исключением одного случая, когда молоденькая сотрудница Эрмитажа вызвалась мне помочь. Но, к сожалению, она оказалась довольно субтильной девушкой и, вместо того чтобы меня поднять, предложила всего лишь пересказать увиденное. «Ой-ой-ой!» – сообщила она, когда я просунул голову у нее между ног и выпрямился. Теперь сотрудница Эрмитажа сидела у меня на шее и с удовольствием озиралась. «Ой-ой-ой!» – повторила она, когда разглядела изображения на римских вазочках. Хорошо, что нас не застукал за этим занятием директор музея, а именно – уважаемый господин Пиотровский. Вероятно, он тоже сказал бы: «Ой-ой-ой!» Хотя, если честно, я только пропагандировал античное искусство.

Еще в Эрмитаже на довольно приличном уровне, то есть ниже моего пояса, выставлен для всеобщего обозрения греческий «килик», то есть плоская чаша, расписанная изнутри. Не знаю, по каким критериям русские отбирают и запихивают римские вазы на верхние полки, только роспись на греческом килике самая откровенная – «Гетера с двумя фаллами». Правда, в современном звучании эти мужские предметы больше известны как «фаллосы», но надеюсь, что суть остается прежней…

«Как только встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос, (ГОМЕР)

Двое любовников сразу пришли к Феллиниде…» (МАРЦИАЛ)

Простите, увлекся… Так вот, я думаю, что килик с гетерой выставлен в Эрмитаже как своеобразный урок нравственности. Ибо не то порнография, что ты видишь, а то – как ты это воспринимаешь… Хотя я не совсем догадываюсь – как объясняют русским детям назначение предметов, что в обеих руках у гетеры. Конечно, на первый взгляд, она исполняет танец с саблями, но на второй – я рефлекторно начинаю подпрыгивать…

Естественно, вы можете у меня спросить – почему при обилии военно-архитектурной тематики я интересуюсь римско-греческим непотребством? Высматриваю вазочки безнравственного содержания, вместо того чтобы открыто восхищаться классическими пропорциями. Я восхищаюсь. И если с официальной частью у нас покончено, то, с вашего позволения, я продолжу…

Я догадываюсь, что общество и хозяйство, например в Римской империи, не строилось преимущественно на сексуальных отношениях. Тогда давайте выделим эту мысль и присобачим Венере Милосской прядильный станок. Все равно неизвестно, в какую сторону у нее были загнуты руки. А прядение шерсти в домашних условиях олицетворяло для римлян чистоту женских помыслов. Конечно, я сомневаюсь, что с этими целями была изготовлена прославленная статуя, зато «при станке» Венера будет выглядеть «приличнее», и даже оголенный торс подчеркнет трудолюбие римской пряхи, которая в жаркий день запарилась на работе и поэтому слегка приобнажилась. Аллюзия достаточно глупая, но не хуже попыток запрятать на верхние полки сомнительные горшочки с целью нравственного воспитания (и физического развития). Поэтому в какую сторону двигалось воображение средневекового «реставратора», ввиду отсутствия у античных статуй жизненно важных органов, – надо еще исследовать! Мне же конкретно все равно – чем предосудительным занималось «древо хомо сапиенсов». Осуждать людей разумных не моя епархия. Однако лицемерная забота каких-то придурков о моей нравственности провоцирует меня на большие безобразия, чем я был предрасположен к ним от природы. Вдобавок и у нормальных людей создается впечатление, что древние римляне и греки в какой-то момент «остатуились», словно на них посмотрела Медуза Горгона. Жили-были и замерли – за сочинением «Нравственных писем» к Луциллию и Цицерону. Уместно предположить, что будущие исследователи, глядя на бесполые манекены из супермаркета, станут реконструировать нашу жизнь аналогичным образом.

Кстати, о Цицероне… Однажды близ антикварной лавки мне предложили трехтомник его сочинений, изданный в девятнадцатом веке. «А не хотите ли письма Цыцы?» – обратился ко мне подержанный букинист. «Наверное, Кики?» – честолюбиво отозвался я, поскольку, ввиду отсутствия звука «це» в классической латыни, родовое имя знаменитого публициста начиналось с буквы – «ка». Кикерон. Но мои познания – воспрепятствовали покупке трехтомника. «Раз ты такой умный, значит, достанешь сам!» – выразился букинист и унес замечательное издание к любителю попроще. Отсюда вывод… Нельзя обнаруживать свою осведомленность до завершения сделки с Антихристом. Вывод немного парадоксальный, зато – верный. И лучше всю жизнь прикидываться дураком, чем париться в котле под крышкой.

Поэтому я посещал букинистические магазины, можно сказать, инкогнито…

Густав Шкрета; сорока двух лет; пегий шатен со сломанным носом… Интересуюсь открытками… Кисейных барышень начала двадцатого века…

В Праге великое множество всяких антикварных лавок, но особенно располагают – две или три. По вашему выбору. Где-то понравится продавец, где-то атмосфера, где-то вы найдете очень нужную книгу или вещь и будете впредь посещать эту лавочку регулярно. У меня было три таких места, о точных адресах – умолчу. И вот однажды в лавке букиниста, которая устраивала меня по всем показателям – продавец, атмосфера, выбор, – я рассматривая только что приобретенную фотографическую открытку…

Крошка Фифи; лучшие воспоминания; Спальна улица, дом четырнадцать…

Судя по некоторым признакам, открытка была изготовлена не позже тридцатых годов. На эту экспертизу у меня ушло немного времени – я просто чуть сдвинул в сторону палец и обнаружил в правом нижнем углу дату – 1930. Именно в этом году «Крошка Фифи» облюбовала канапе, чтобы увековечить себя на фотографии. Я поблагодарил букиниста и вышел из лавки в чудесном расположении духа. Спальна улица была в двух кварталах отсюда, погода хорошая… «Почему бы не навестить Фифи или то, что от нее осталось? – подумал я и отправился на поиски дома номер четырнадцать.

В Старом Городе ничего не менялось лет триста. Собственно говоря, в этом и состояла мистика Праги – довольно легко представить себе Голема, неизменно стоящего на одном и том же углу с кружкой для подаяний. Впрочем, я неоднократно замечал, что люди склонны врать по поводу своих фантазий. Они заполняют страницы книг описаниями, как в летний душный вечер им привиделся на дороге Кафка… Еще охотнее представляется коллективный призрак Ярослава Гашека под руку со Швейком. На двадцати – тридцати страницах. Как Гашек и Швейк гуляют по улочкам Праги вроде бродячих собак, по пешеходному маршруту номер три, для туристов, посещающих Старый Город с мини-разговорником. И тут же прилагается обязательное описание черепичных крыш, которые никак не падут на головы графоманов. Эти литературные фантазии вызывают у меня чувство собственной неполноценности. Поскольку готические и мистические образы Старой Праги предпочитают со мной не сталкиваться на «узких улочках». У них, кстати, хорошо поставлена служба контрразведки, поэтому когда я выхожу погулять, то никого аномального не встречаю… Вот пробежала собака с шелковым платком на шее; вот голубка, которую выкормил Пабло Пикассо, пролетела с куском батона в клюве; вот дом четырнадцать по улице Спальна…

Я вытащил из кармана «эротическую» открытку и снова принялся ее исследовать. На предмет – что мы здесь видим, кроме отчаянно декольтированной «крошки». Канапе, пальма, абажур… Фифи увековечила себя возле окна, в котором отпечатался дом напротив, со специфически декорированным фасадом. Я бы не взялся определить архитектурный стиль этого дома, поскольку «декор» и «декольте» – разные вещи. Но для себя отметил, что это должно быть «полуодетое рококо» и, судя по некоторым оригинальным «завитушкам», – первой половины восемнадцатого века. На фотографии виднелась часть балкона, который сохранился до нашего времени, и если мысленно провести параллельную линию – то окна Фифи находились на уровне третьего этажа в правом крыле дома номер четырнадцать…