Юрий Милославский - Укрепленные города Страница 18

Моя подушка – из двух одеял казенного образца, простыня – из одного одеяла того же образца. Одеяло... Лишь бакланье с легкоранимым внутренним миром заносит на базу домашнюю трепаную белизну.

Горит свет по всей базе, хоть возле каждого выключателя да розетки написано: «Солдат, не транжирь энергию!» А где нам ее транжирить – дома?! Горит свет в запертых на цилиндры помещениях – придут загасят. Горит свет на складе твердых пайков, на складах – шмоточном и ремонтном. В помещениях офицера связи, офицера личного состава, офицера боезапаса, в помещениях командира базы, командира подразделения, капрала гаража, капрала медпункта.

У ворот куняют «Джинджи» Бутбуль и бухарец Бар-Матаев.

– Бар-Матаев, – спрашивает Бутбуль, – а ты бы мог в России командиру по будке угадать?

Я твою маму ебал. Бутбуль зверски хохочет.

– А почему в России демократии нет?

– Там таких, как ты тоже нет.

– Ничего я не понимаю, что ты говоришь, – соболезнует Бутбуль. – Три года в Государстве, а языка не знаешь.

– Я твой язык – ебал.

– Бар-Матаев, а в России авокадо – есть?

– Есть, – отвечаю я. – На меху -Как?

– Так. У нас там все было на меху – помидоры, бананы, яйца. Холодно, Сибирь потому все на меху. Понял?

Бар-Матаев лыбится, предъявляет зубное золото. Бутбуль хыкает.

– Джинджи, если хочешь – иди, спи. Я заступаю раньше.

Бутбуль ускоренно собирается: сигареты, полусожранная пачка шоколадных вафель, приемничек.

Снулый Бар-Матаев глядит ему вослед.

– Пидарастина.

Семь лет прогудел Бар-Матаев в заключении – крупные хозяйственные преступления республиканского масштаба. Ничего не сделал. Соперники погубили.

– Витька, скажи, – а если я завтра домой уеду, что мне будет?

– Улетишь внутрь. Подожди пару дней – отменят готовность – поедешь.

– Мне теперь надо! Я их всех в рот ебал, козлов. Что, понимаешь, пожилого человека, – заставляют семью бросать на месяц!

Никуда он не поедет.

Недавно опроставшаяся сучка Циля и безымянный кобель на трех с половиной ногах, дремлющие на ломте поролона, выдранного из матраца, одновременно поднимают головы: забылись-то они под музыку бутбульского приемничка, а тишина их пробудила.

– Каменное сердце, – вздыхает Бар-Матаев. – Не понимают, когда с ними, как с порядочными. Если через два дня не отпустят – уйду и всех делов.

Он туго поднимается с узкой сиделки, прямит застывшие хрящи.

– Да, блядь... Когда молодой человек – нигде не болит. Когда пожилой – спина болит, жопа болит, хуй болит... Я в зоне девчонку на снегу драл: слез с нее, а она сдохла. Замерзла. А я – хоть бы что. Сегодня три свитера на себя надел – холодно.

– Ага, Витя-Витя-Витя.

Четыре слоя холмов, несмотря на темноту, можно разобрать, – а можно и не разобрать, если ты их днем никогда не видел. Спотыкаясь, цепляясь долгими каблуками за остатки старинного земледельчества – глыбовые уступы между грядками на склонах, – Анечка идет. С белым личиком жасминного стекла, в душегрейке из сокращенной посылочной шубы; досталась ей шуба на продажу, а она ее не продала – изменила интересам своего национального движения.

Как всегда Анечка сосредоточенная, голова закинута, руки неподвижны. И на каждом спотыке – вся содрогается, обижается на дорогу, на свою неловкость.

4

А Плотникову – везло. Так, во всяком случае, пишется в дружеском письме: «...поперла везуха».

У Плотникова никогда еще не было так много денег – на все хватало. Он платил за непонятную – несмотря на два года житья – квартиру (белая мебель, полуутопленная в стены, маленький цветной «Филлипс», что почти не смотрелся, книжные полки, совмещенные с буфетом), – платил, выписывал чеки: желтые твердоватые бумаги с накатанным узорным крапом – мешающим подделке?.. А кто, кстати, подделывает чеки? – с крапом сложного финансового рисунка и синим бордюром. Чеки каждого пятнадцатого полагалось отсылать на имя Mrs. Hellene Stine, Manchester. И оставалось на все на свете: электричество-газ-вода, мясо в целлофановых пакетах, картошечка – сначала зажаренная, а потом лишь замороженная, а не наоборот, – миллион простокваш, три бутылки спиртного в неделю, ежевичные варенья, медовые печенья, чай, чай, чай. Пять книг в месяц. Мог бы и больше.

А оставалось!

Не копил – просто не снимал со счета. И однажды в банке видя, как впередистояшцй запросил у подьячий сумму остатка в письменном виде – сделал то же самое. Оставалось.

Три фирмы платили Святославу Плотникову за технические переводы с английского, – давали работу изгнаннику и себя не забывали. Три фирмы продавали внешнеторговому объединению «СОЮЗЭКСПОРТ» розовые с темными консолями электронные вычислители, стальные предметы машиностроительного вида, шубы из искусственного меха – все это требовало сопроводительных бумаг на языке заказчика.

Шубы Плотников узнал. Что-то подобное получила Аннушка, что-то подобное получали все, – или не все, но многие получали.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...Нас знают, за нами наблюдают, нам помогают. Шуба пришла из Копенгагена, клеймо – английское. Имя отправителя: Минна Функ, Фунна Минк, нечто такое. Так я – отправил ей благодарственное письмо, завязывающее знакомство и демонстрирующее мою серьезную смелорешимость. Следует по-английски: «Дорогая Фунна-Минна! Большое спасибо за прекрасный подарок. Надеюсь, что вскоре смогу поблагодарить тебя лично. Когда я получу разрешение на выезд в Государство Израиль на постоянное место жительства, мы обязательно увидимся. Быть может, следующее письмо я напишу тебе на нашем родном языке Hebrew. В ожидании того дня, когда я покину пределы СССР и переселюсь в Государство Израиль, я изучаю Hebrew. К сожалению, у нас недостаточно учебников...»

На берегу Средиземного моря у самого Иордана и Киннерета сидит в бетоне и стекле небоскреба из иерусалимского камня brave jew с синими внимательными глазами, молодым лицом и седыми висками. Этот jew – сотрудник секретной службы, не раз с опасностью для проникавший. Перед ним – мои имя, адрес и список заслуг. Рядом приписано: «Послать. Наш парень, настоящий jew». Сидящий набирает номер на диске телефона – голубого с белыми щитами – Давида – и говорит: «Послушай-ка, приятель. Разрази меня гром, если не нашлось кое-что подходящее для Фунны-Минны. Соедини меня с Копом (так сидящий называет Копенгаген), старина. «В Копе-Копенгагене синеглазая, белокурая, вся в хаки jewes Фунна-Минна садится на подземном аэродроме на самолет наших ВВС и прилетает в небоскреб. Сидящий наливает ей стаканчик апельсинового виски, протягивает мою фотографию, что послана была дяде. «Присмотрись-ка повнимательнее, малютка. Пусть ухлопает меня федаюн, если этот парень не стоит одной шкуры бизона – из тех, которые мы получаем от лондонских ребят».

Письмо вернулось из Копенгагена обратно ко мне: адресат отсутствует.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А Плотникову – везло. Он больше года не видел никого из тех, с кем дело делал.

Все первое время трясло Плотникова по всем по четырем по сторонам – прокачкой по кочкам: интервью, статьи, митинги в защиту. Семь газет напечатали, пять радиовещаний передали: «Москва. Агентство. По сведениям, полученным из осведомленных кругов, покинул СССР Святослав Плотников».

Самое неприятное произошло с книгой. Называется «Москва – противостояние». Хрустел договор своим основным экземпляром, шелестел побочными, а даром – Святослав писать не мог.

– Слава, ты долго телишься, – звонил из Соединенных противостоятельный друг. – Твоя работа заполнит брешь; Солж после «Архипа» ничего не делает!

Хорошо хоть аванс за книгу хватило сил вернуть... Положим, особой силы и не потребовалось – три фирмы, три фирмы, три фирмы.

Анька сидела в героическом и слаборазвитом Израиле. Когда закончится первый этап борьбы с произволом – мы уехали не напрасно!! – поедет Плотников к ней. Можно найти тихие зеленые места неподалеку от Кейсарии – читал о таких в путеводителе-рекламе «Следуйте за солнцем на Святую Землю».

Анька мучается – ни пишет ничего, но он и так понимает. Каждый месяц-два посылается на имя старого приятеля – доктора психиатрии Старчевского – некоторое количество стерлингов. Анькины сложности: Слава, мне ничего не нужно, у меня все есть... Старчевский как специалист сможет расшатать систему табуирования.

На Рождество прислали Плотникову уважительный подарок – билет на праздничный дивертисмент в присутствии Ее Величества.

Королевский зал – он не Колонный Дворец Съездов. Дивертисмент песен Краснознаменного ансамбля под управлением Александрова также не включал. Ничего не дергало. Даже Ее Величество в подозрительном по кремплину костюмчике и менингитке, украшенной бриллиантами, Плотникову – вполне бешеному – жилы не тянула. Святослав углубил шею по подбородок в широковатый ворот новой сорочки, и обосторонние соседи были совсем чужие ровные люди, не имеющие никакого касательства ни к «Архипу», ни к борьбе с произволом. Сплошное Счастливого Рождества.