Русина Волкова - Родился. Мыслил. Умер Страница 18

Когда меня выписывали, я спросила у дежурной сестры, почему они меня Ширли зовут. Сестра засмеялась: “Когда тебя привезли на неотложке, наш доктор посмотрел на тебя и воскликнул: “Боже мой, это же вылитая Ширли Макклейн!” Ну, и поскольку мы все равно не могли запомнить, как тебя зовут, то и звали Ширли, тебе-то все равно было. Удивляюсь, как вообще выжила, такая серьезная пневмония была, считали, что скоро плеврит может начаться. Но ты, видать, живучая. Теперь все будет О’кей! Понимаешь меня по-английски, о‘кей?” Я понимала “О‘кей”, насчет всего остального, только догадывалась.

Я вышла из больницы и сидела на лавочке, надо было ехать в свое общежитие, где меня никто не ждал. Стажировка моя уже окончилась, прощай, Америка, которую я так и не увидела! Голубой врач подошел и сел рядом: “Я не знаю, как я останусь без тебя, но мне нечего тебе предложить. Это только короли могут жениться по любви, а у нас - демократия, все за всеми следят и стараются какую-нибудь пакость сделать. У меня брат - конгрессмен, я сам - Стивен Йорк-третий, именем моего прадеда назван известнейший университет штата, мне принадлежит майоратное владение, и все мои серьезные решения я должен согласовывать со своей семьей, особенно в той части, которая касается брака, потому что будут наследники, будет Стивен Йорк-четвертый, и я не во власти изменить свою судьбу и прервать родовую нить. Моей семье и так не нравится, что я выбрал такую фронду - стал врачом в госпитале, но они надеются, что это поможет мне в будущем все равно стать профессиональным политиком, разыгрывая карту, что я не из когорты “продажных политиков”, а “один из нас”, так сказать, “человек из народа”. Но если врачом быть мне еще прощается, то женитьбой на русской я поставлю крест не только на чаяниях своих родителей, но и на карьере всех остальных родственников. Ах, почему ты не Макклейн или Тюдор какой! Я должен тебе сказать, что сама не представляешь, какая ты драгоценность. Полюби себя так, как я люблю тебя сейчас, не давай никому снижать твою стоимость”. Он все перевел в американские понятия: драгоценность, стоимость, товар, наследство, при этом понятие секса было вынесено за скобки, а понятие любви не прозвучало совсем. “Голубой доктор” опять ушел в свое американское бытие, не сказав мне ни “спасибо”, ни “до свидания”. Я поехала собираться назад, домой, на свою планету - в Москву, к мужу и детям.

Возвращение было ужасным. Я возненавидела мужа и за то, что он не давал мне романтической любви с розами, шампанским и цимбалами, белым конем, алыми парусами и розовым “Кадиллаком”, и за то, что не получала от него удовлетворения своих чувственных желаний до дрожи и восторга, и за то, что он отправил меня в эту чертову Америку Ширли Макклейн. Все это доводило меня до истерик и неврозов. Дети тоже надоели - выросли уже, пускай свою жизнь устраивают, а не виснут на мне камнем. Я стала выпивать уже по полбутылки виски перед сном, днем думала только о том, где бы мне найти мужика, или доставала привезенный из Америки вибратор, но он не спасал и не был моим партнером ни по выпивке, ни по душевным разговорам.

Со Степой я больше не могла иметь близких отношений, он стал мне противен. Для начала я соблазнила сантехника, который, испугавшись возмездия со стороны ответственного квартиросъемщика и своей жены-диспетчера из ЖЭКа, убежал, застегивая штаны на ходу и больше не приходил на вызовы по засорению унитаза или протечке батареи, приходилось вызывать аварийку. Потом настал черед мастера по ремонту телевизоров, этот приходил несколько раз, потом тоже сгинул, сказав, что мне надо лечиться от “бешенства матки”. Крупной удачей оказался бывший Степин студент, в настоящее время владеющий своим хорошо налаженным бизнесом по ремонту иномарок, а начинавший с пары ларьков со жвачкой у Киевского вокзала. Когда дети были маленькие, а зарплата мужа еще меньше, Степа часто “стрелял” у него деньги в долг, жалостливый паренек зачастил к нам с авоськами продуктов из своего ларька, за которые деньги не брал совсем. У нас уже поправилось финансовое положение в связи со Степиными грантами, парень тоже сменил бизнес на более прибыльный, а деликатесы продолжал возить по-прежнему раз в месяц.

В один такой приезд я практически силой уложила его на семейное ложе, продукты стали привозиться каждую неделю, а я стала обладать этим молодым телом до его полного изнеможения в течение пары-тройки дневных часов, сантехник мог спокойно отдыхать. “Скажи мне, красавчик, чего ты так к Николаю Николаевичу привязался? Зачем нам эти постоянные „ветеранские заказы“? Чем мог так увлечь тебя мой муж, неужели историями о сексуальных извращениях философов? Или ты скрытый гомик, или тайно был влюблен в меня все это время, других объяснений я не могу найти, в „добрых самаритян“ я не верю, где-то здесь должна быть на..бка”, - пристала я как-то к нему с расспросами. Он рассмеялся:

– Николай Николаевич рассказывал вам все эти порноужастики из жизни философов, чтобы девицы не спали и не вязали во время лекций, чем-то он должен был вас увлечь, не философией же? А с нашим курсом все было уже по-другому. Кто тогда начинал заниматься бизнесом, кроме бывших комсомольских вожаков со своими связями да бандитских группировок со своими разборками? Такие, как я, мальчики с мозгами, ранее пытавшиеся “крутиться” спекуляциями джинсами, другими западными товарами, даже валютой, тип начинающего Ромы Абрамовича, кому от папы с мамой, кроме соображаловки, ничего по наследству не досталось. Чего нам не хватало, кроме первичного капитала? Опыта и стройного построения мышления. Ну, умение приходило из практики. А логика и просчет действий? Их надо было развивать. Я пробовал и в школах бизнеса учиться, и на экономический поступил, но все это было пустое, наш бизнес строился на других основах, теория экономики у нас дала сбой, чего до сих пор не понимают во всяких там Гарвардах. А Николай Николаевич учил нас размышлять, думать, решать при помощи мировой философской мысли проблемы существования, учил и классической логике и доведения любой мысли до своего абсурда и полной противоположности. Эта была такая тренировка мозгов, какую бандиты в тюрьме не получали. А уж как найти нужную “крышу”, ни он, ни Гарвард обучить не мог, это было не самым трудным делом. Я хочу сказать тебе, что не чувствую вины за то, что сейчас наставляю ему “рога”, я через тебя чувствую себя к нему ближе, вот такой парадокс получается!”

Все это он мне очень красиво разъяснил, но больше сам продукты в дом заносить не стал, присылал своих “шестерок”. Я опять стала подумывать о сантехнике.

Понятно, что мой новый распорядок дня не оставлял времени для работы, я ушла с полставки и стала почасовиком. На мои лекции ходили только неудачники, я не могла никому помочь с развитием мозгов, сама еле-еле запоминала все эти термины, категории да теории, нередко путая одно с другим. Когда же я попыталась отойти от всех этих теорий и рассказать, кто кого имел в истории философии, даже последние из неудачников покинули поле научной битвы, а меня вызвали в деканат и попросили уйти по-хорошему.

Я решила заняться собой и хоть чем-то помочь здоровью, при этом не отказываясь полностью от алкогольной диеты. Степа не жалел денег на моих парикмахеров, косметологов и наряды, я радовалась жизни: у меня появился потрясающий молодой любовник, только что из чеченского плена с пулевым ранением в голову, в качестве компенсации за голову его другой орган работал без устали. Он был ровесником моих детей, но я не замечала разницы в возрасте, я была “ягодка опять”. Мы ни от кого не скрывались, Степа был в бешенстве, что я устраиваю из дома вертеп, и отправил дочек подальше от распутной матери учиться в Европу. Мне было все равно, как будто это у меня было пулевое ранение в голове.

После грязных разборок я послала Степу куда подальше, он туда и ушел, оставив мне трехкомнатную квартиру и ежемесячный пансион, который продолжался до его смерти. Собственно, так я и узнала, что он умер: позвонила на кафедру, чтобы узнать, где мои алименты за последний месяц, там меня и огорошили. Ну, ничего, с моим прекрасным знанием английского языка я запросто устроилась в гостиничный комплекс “люкс” работать в телефонном сервисе. Работа хорошая, зарплата в валюте, да еще клиенты чаевые подбрасывают. Некоторые предлагали пополнить мой бюджет за кое-какие услуги, но я на это не пошла. Во-первых, у нас в гостинице с этим строго, можно работу потерять, а во-вторых, после своего молодого инвалида, то ли скончавшегося во время очередной плановой операции на мозге в военном госпитале Бурденко, то ли осужденного на большой срок за чье-то убийство, у меня прошло “бешенство кое-чего”, и это “интересное” место стало готовиться к климаксу.

Мой бывший режиссер решил совмещать свое творчество с политикой, разыгрывая мизансцены с реальными героями жизни. Началось все со знаменитого ГКЧП, который мало кто теперь помнит. На подступах к Белому дому он устроил “театр на баррикадах”, где происходящее вокруг моментально переносилось на подмостки в стиле русского ярмарочного балагана с импровизированными частушками и пантомимами, напоминающими перевод “Новостей” для глухонемых. Как всегда, его творчество было талантливо и необычно, а восприятие толпой самого действа обострялось реальным страхом перед возможными военными атаками со стороны гэкачепистов. Еще во время самого страшного первого вечера вокруг Белого дома я пыталась прорваться к танку, чтобы поздороваться с Аллегорией Революции - бывшим сеньором Монтекки, он же Волк в яме, но на меня грубо накричали: “Девушка, куда вы претесь? Вы нам все баррикады поломаете”, и я ушла в глубь толпы, слилась с публикой, бывшая Джульетта оказалась невостребованной в новых социальных условиях. Режиссер был одет в солдатскую шинель с чужого плеча и использовал перешедший на сторону народа танк в качестве своего пульта. В дуло танка был воткнут букет цветов, солдаты братались с симпатичными артистками, это был настоящий “хэппенинг”. Даже после подавления переворота артисты продолжали ходить в своих анархистско-военных нарядах с окровавленными бинтами на головах и рукавах и выступали перед многочисленными митингами в качестве защитников “восьмого подъезда”, то есть полностью вошли в роль.