Бенджамин Леберт - Crazy Страница 19

После урока подходит Фалькенштейн: «Про аттестат можешь забыть. Если так пойдет и дальше, то нам остается только радоваться, что министерство не ввело оценку „ноль“ специально для тебя». На его лице появляется широкая улыбка. Уголки рта поднимаются чуть ли не до ушей. С какой радостью размазал бы я ему по морде эту ухмылку! Чтобы посмотреть, какие еще идеи может предложить министерство специально для меня. Фалькенштейн уходит. И я тоже ухожу. Началась перемена.

Да, мне кажется, что школьные годы и на самом деле не просты.

Въезжаем в Розенхайм. Здесь много транспорта. Везде очереди: то из машин, то из людей. Поворачиваюсь к Яношу. Мысль о последнем опросе испаряется, как только я вижу его лицо. Янош ухмыляется.

— Как ты думаешь, нас уже ищут? — спрашиваю я.

— Думаю, да. Наверное, уже позвонили родителям.

— Думаешь, твои рассердятся?

— Мои родители всегда на меня сердятся. Но, наверное, всё не так плохо. Я как-то уже говорил отцу, что если уж мне придется испариться, то я буду с друзьями.

— Ну и как он к этому отнесся?

— Он мне вмазал.

— Вмазал? И ты все равно убежал? Мне было бы слабо.

— Нельзя, чтобы было слабо. Так в жизни ничего не добьешься. Как там в стихотворении?

И покуда не пришли смерть и становленье,На земле ты только гость — гостьпо приглашенью.

— С каких это пор ты интересуешься стихами?

— Плевать мне на них. Врат сказал, что эти строчки очень хороши, если хочешь зацепить телку.

— У тебя есть брат? Сколько ему лет?

— Двадцать. Он живет в Америке. Переехал на ПМЖ или что-то типа того. Все равно я его очень люблю.

— Ну и как, у тебя получилось?

— Что получилось?

— С телками? Помогли стишата?

— А-а-а, да нет, ничего не вышло. Девица, которой я прочитал стихи, совсем не интересовалась поэзией. К сожалению, все ограничилось молочным коктейлем.

Я снова смотрю в окно. Главный вокзал, цель нашего путешествия, видно издалека. Интересно, что скажут мои родители? Мама наверняка в панике. Может, даже поехала в Нойзеелен. Чтобы искать сыночка. Ее так легко напугать. Особенно если дело касается меня. Ей так хочется меня защитить. Она не любит оставлять меня одного. Она считает, что для этого я слишком впечатлительный. Если бы все зависело от нее, я бы ни за что не оказался в интернате. Ей больше нравится, когда я дома. Рядом с ней. Там, где со мной ничего не случится. Мне ее жаль. Наверное, сейчас она сидит в машине. Папа наверняка пока еще ничего не знает. Да и как же иначе? Он ведь живет в гостинице. Отдыхает. Мне кажется, что уйти всегда легче. Не то что оказаться брошенным. Мне бы следовало на него обидеться. Сестрица что-то говорила о какой-то другой женщине. Двадцатилетней. С толстым кошельком и длинными ногами. Если я когда-нибудь с ней встречусь, то собственноручно заеду ей в харю. Для этого даже забуду про свою впечатлительность. О таких случаях пишут везде. В любой бульварной газетенке: Старое счастье с молодой женой: о том, как мужья на старости лет получают еще один небольшой кусочек радости.

Рядом обычно фотография дедули с молодой бабенкой, обладательницей больших сисек. Но этого не может быть. Это всё не на самом деле. Только в этих дебильных журнальчиках. Но не со мной. Не с нами. Не в моей семье. Семья — это ведь гораздо больше, чем большие сиськи. Она не может не быть важнее. Я совсем не хочу терять свою семью. Ведь это часть меня. Что я без нее? Обломок? Осколок? Неужели человек должен остаться без семьи, чтобы стать человеком? Мне кажется, что я об этом слишком много думаю. Следует двигаться вперед самостоятельно. Я нахожусь где-то в Розенхайме. Автобус останавливается. От толчка меня прижимает к сиденью. Я встаю. Левая нога болит. Янош видит это по моим глазам. Предлагает опереться на него. Вместе мы выбираемся из автобуса. Замбраус, Флориан и все остальные ждут на тротуаре. Вокруг очень оживленно. Мимо движется тысяча людей. В их глазах светится радость. Флориан, оба Феликса, Трой и Замбраус ничем от них не отличаются. Даже лица у них дрожат от возбуждения.

— Итак, вперед, — объявляет толстый Феликс, — штурмуем большой город. Шесть самых сумасшедших в этом столетии типов наконец-то в полной боевой готовности. Можно начинать атаку. На Мюнхен.

— Думаешь, они посадили нам на хвост копов? — спрашивает Янош.

Его глаза остаются холодными. Он ничем не выдает своего волнения. Кладет мне на плечо руку, смотрит на меня. Похоже, он в курсе, о чем я только что думал.

— Мне так не кажется, — отвечает Феликс, — почему они должны послать копов именно сюда? Они шныряют по Нойзеелену. В поезд сядем без всяких проблем. А там нас только и видели. Замбраус купит семь билетов. Вон там, в окошечке! Никто даже внимания не обратит. А мы подождем на платформе. Кажется, нам нужна вторая. Вот там и встретимся. Ровно через десять минут. В контакт со служащими не вступать! Мало ли что!

С этими словами толстый Феликс и все остальные устремляются к зданию вокзала. За ними с треском захлопывается дверь. Она из стекла. Четверка парней несется по залу, за ними Замбраус, устало направляющийся прямиком к билетному окошечку. Я смотрю на Яноша. А он разглядывает мою левую ногу.

— Как всегда? — спрашивает он.

— Как всегда, — подтверждаю я.

— Сдаваться нельзя, Бенни. Человек никогда не должен сдаваться. Его можно уничтожить, но сдаваться он не должен.

— Даже если иногда проще сдаться?

— Даже тогда.

— А я хочу сдаться. Все стало каким-то непонятным. Ушло куда-то далеко. Сам не знаю почему. Янош, я не вижу никакого смысла. И никакого конца. Все время думаю о родителях. О невесте моего отца. Да и нога прямо горит от боли. Дефектная нога не предназначена для самого безумного путешествия столетия. Имея дефектную ногу, следует нежиться в кроватке. Отдыхать. Устал я, Янош. Измотался.

— Бенджамин Леберт, ты герой, — говорит Янош глубоким голосом. У него даже глаза блестят. Медленно он тянет меня на один шаг вперед.

— Герой? Разве инвалиды — герои?

— Инвалиды нет. А вот ты — герой.

— Почему?

— Потому что через тебя говорит сама жизнь.

— Через меня?

— Через тебя.

— То, что говорит через меня, это такое дерьмо.

— Нет, это волнует! — В голосе Яноша слышится удовлетворение. — Жизнь — волнительная штука! Все время находится что-то новенькое.

— А разве всегда хочется новенького?

— Конечно хочется. Иначе ведь скучно. Человек все время ищет, как сказал Феликс, путеводную нить. Надо все время искать путеводную нить. Молодость — это на самом деле великий поиск путеводной нити. Пойдем, Бенни! Давай искать путеводную нить! Лучше всего в мюнхенском поезде.

И с этими словами он тащит меня в здание вокзала.

12

Мы оказываемся в большом зале. В центре зала — билетные кассы и справочное. Наверху большие синие буквы. Для ориентации. Из громкоговорителя доносится отчаянное: «Номер 27д, подойдите, пожалуйста, к окошку А!»

Мы с Яношем поднимаем головы и смеемся. Интересно, кто он такой, этот таинственный 27д? На стенах множество рекламных плакатов. Рекламируют в основном ежедневные газеты. Ищу газету своего дяди. Вот и она. Под самым потолком, крайняя справа. Яркая сияющая надпись. Вдалеке видны платформы. Наш поезд отходит со второй. Его уже объявили: «Интерсити на Карлсруэ. Остановки в Мюнхене, Пасинге, Штутгарте. Отправление по расписанию в 20 часов 45 минут».

Смотрю на часы: 20.32. У нас еще есть время. Янош бежит к сигаретному лотку в самом конце зала.

Это даже не лоток, а целый киоск. Из него выглядывает маленький бледный человечек. Сверху прикреплена неоновая вывеска в форме сигареты. Надпись гласит: Monsieur de Tabac.

— Что тебе надо? — спрашиваю я Яноша, когда тот устремляется к крошечному окошечку.

— Две сигары.

— Две сигары? Для чего?

— Чтобы покурить. Для нас.

— Для нас? — повторяю я. — Зачем?

— Ну, мы же мужчины. А мужчины курят. Ты еще ни разу не видел «День независимости»?

— Видел. Но они же спасли мир от инопланетян. А мы пока еще таких подвигов не совершили, или я чего-то не понимаю?

— Не совершили. Но мы сделали кое-что похожее.

— Что именно, если, конечно, можно спросить?

— Мы вырвались из интерната. А для нас это было, по крайней мере, не легче, чем спасти Землю от инопланетян. В жизни все относительно.

— Ты правда так думаешь?

— Конечно. И кроме того, свои сигары мы заслужили. Кончаем базар.

С этими словами он подходит к маленькому бледному человечку у витрины.

— Парни! Может хоть кто-нибудь из вас сказать мне, почему я увязался за вами? — спрашивает толстый Феликс, когда мы стоим на платформе. Уже 20.42. Скоро должен появиться поезд.

— Наверное, потому что мы друзья, — объясняет Янош.