Вильхельм Муберг - Мужняя жена Страница 19

Вовек не стану каяться!

Бегут предательские часы, немилосердные часы, отнимающие вечность у человеческой радости. Но Хокан успевает поведать Мэрит обо всем, что накопилось у него в душе, пока он был один. Про это расскажу я ей, думал он, и про то, и про то. Чистой мукой было для него таить все в себе в то время, когда она была так близко. Он еще не встречал человека, которому ему так много надо было сказать. Он не понимал, откуда что бралось. Видно, это из-за нее он стал таким, это она побуждает его поведать ей все думы.

Перво-наперво он говорит ей, что хочет, чтобы она принадлежала только ему, и притом всю жизнь.

Потому что от правды никуда не денешься. Голая, неприкрытая правда, не щадя, напоминает о себе. Он лежит под чужим кровом, в чужой постели, с чужой женой. Что случилось, того не переиначишь, но больше такого быть не должно. Им надобно искать выход, так продолжаться не может.

И еще говорит он ей: он человек честный и совестливый и не хочет обманывать соседа. Не хочет он ходить к ней тайком. Они навеки связаны друг с другом, и не пристало им таиться от людей, точно злодеям каким. Сами-то они не считают себя злодеями? Стало быть, и вести себя они должны честно и открыто, а не пускаться в обман. И ни одного дня больше не потерпит он, чтобы она и другому была женой. Пускай знает это…

Мэрит все еще будто в тумане, и слова Хокана не доходят до нее. Так далеко она не загадывала, она думала только о том, чтобы Хокан пришел к ней. Что будет потом, она не представляла себе. Только бы он пришел и принес мир и покой ее душе — вот и все, что ей было нужно. Но она все же понимала, что сладкие утехи ее с Хоканом это что-то запретное и предаваться им надо втайне.

Что же он хочет, чтобы они сделали? Повинились во всем?

— Что ты задумал, Хокан?

— Уйти из деревни и тебя увести с собой.

— А куда мы пойдем?

— Дай срок, придумаем.

— Что с нами станется, Хокан?

Пораженная его словами о том, что он хочет убежать вместе с нею, она добавляет:

— Мы и тут могли бы остаться.

— Нет, тут нам оставаться никак нельзя.

Это-то и ей ясно. Если она уйдет к нему из дома Повеля, то тут в деревне им не жить. Закон на стороне Повеля, муж может с помощью ленсмана воротить ее обратно. А если он потребует для нее кары, то с ней поступят, как с беглой женой. Но пусть даже обойдется без этого, все равно они оба будут опозорены. Для односельчан она станет хуже прокаженной, никто в деревне больше не взглянет на нее приветливо. Нет, тут им не было бы житья, пришлось бы бежать отсюда.

Так что не это хотела сказать Мэрит. Она не хуже его понимает, что ей никак нельзя перейти к нему и жить в его доме, точно она распутная какая. Об этом она и не помышляла. Она хотела сказать, что останется в деревне, как жена Повеля.

— Куда же нам податься?

— Пойдешь, стало быть, со мной? — спросил он, приблизив рот к ее полураскрытым губам.

— Сперва скажи, куда?

— Боишься мне довериться?

— Что ж, так сразу встать и идти в чем есть?

— Шутки тут не ко времени.

— Так ведь некуда нам деваться!

И тогда Хокан открывает ей то, что замыслил уже давно. Он рассказывает ей об Ингеле Силаче, своем знаменитом предке, который не ведал страха ни перед мирской, ни перед духовной властью. Он хотел жить по-своему, а раз тут все было не по нем, то он ушел в лес вместе со своей женщиной. Он кормился дичью и жил в лесу до самой смерти. Так всегда поступали в старину люди, которые не могли оставаться в деревне. И он, Хокан, теперь такой же, как они. Оставаться в деревне он не может, потому что не хочет ни с кем делить свою суженую. Не так уж глубоко увяз он в земле и может кинуть ее когда угодно. Долг за усадьбу у него не выплачен, но даже если бы он и был полновластным хозяином своей земле, то и тогда ушел бы от нее без сердечной муки, потому что хочет жить на воле вместе с Мэрит. И так же, как когда-то Ингель Силач, намеревается Хокан уйти в лес и ее увести с собою. Они заберутся в самую глухомань, уйдут в северные леса, и там их никто не тронет. Тревожиться ей незачем, в лесу они не пропадут. Пойдет она с ним? Тогда им надо поскорей собираться в путь. Они должны уйти, пока Повель не вернулся из Юдера.

Мэрит слушает вне себя от удивления. Она и думать не могла, что Хокану такое в голову взбредет. И чем дольше она слушает его, тем больше убеждается, что все это несусветная блажь. Бежать из дому в чем стоишь! Тут, в жаркой тьме этой ночи, такие бредни еще могут прельстить, но безжалостного дневного света они не выдержат.

Она вспоминает поговорку, которую часто повторял ее отец: «Любо пускаться в пляс босиком, нет пляски легче, да ноги исколоть можно». Вот в такую пляску босиком и хочет сманить ее Хокан. Но ей придется отказать ему, не пойдет она на такое! Она сызмала привыкла к прочному и обеспеченному житью. Ей нужно знать наперед, что она будет есть и где приклонит голову ночью. А то, что так красно расписывает Хокан, ничего путного не сулит. Невесть что ее ждет, если она послушается его и убежит от мужа.

— В лес бежать? Что за блажная затея!

— В лесу человек живет вольно.

— Покуда его голод обратно в деревню не прогонит.

— Нужда нас заставляет, Мэрит!

— Вот уж нет. Мы что, убили кого или ограбили?

Он хотел сказать ей, что блуд тоже почитают тяжким преступлением, но прикусил язык. Нет, он пощадит ее слух, не выговорит этого слова. Она, видно, и не догадывается, что их вина карается постыдным наказанием: плетьми, острогом, а бывает, и плахой.

Теперь заговорила она. Она объявляет ему, что и слышать не хочет ни о каком бегстве. Что ж, они станут жить в лесу точно звери какие? Может, в старину и водилось так, но то было давно, небось, лет сто назад. А нынче что-то не слыхать, чтобы честные люди по лесам бегали. Лиходеи, те подаются в леса, чтобы их не схватили, но крестьянину и его жене, которые ничего худого не сделали, незачем обрекать себя на такое жалкое житье.

— И не говори ты мне больше про это, Хокан!

Но теперь ей ясно, что в душе у него нет покоя. Поэтому она должна изгнать из нее тревогу, убаюкать ее ласками.

И губы ее скользят по его лицу. Ее теплый нос тычется ему в щеку. Она ластится к нему, ждет его объятий. Она спрашивает: чего ему недостает? Может, она ему не по сердцу? Или мало ему того, что она тут, рядом с ним? Разве не должны они оба быть счастливы сверх меры? Зачем же бежать в лес? Худо ли им тут, в доме? Если они сумеют все держать втайне, то им и желать больше нечего. Сама она хочет только одного — чтобы счастье это вовек не кончалось.

— Неужто ты не рад?

Он чувствует то же, что и она, отвечает ей Хокан. И он рад без меры. Она по сердцу ему. Не ее вина в том, что на душе у него смутно. Но коли он останется тут, в деревне, то покоя ему не будет, его совесть замучит. Он не сможет в глаза Повелю глядеть. Оттого-то он и хочет, чтобы они скрылись от людей.

— И помни! Делить тебя я не стану ни с кем! Нипочем не стану!

Он уже говорил ей про это, и она это знает. Она хочет лишь, чтобы он понял, что она тут, рядом с ним, что деревня спит и им никакая беда не грозит. Между тем его не отпускает тревога, он прислушивается к стуку яблоневых веток о ставень. А когда начинает светать, он заговаривает о висящей на крюке шапке Повеля, которая видна ему через щель в пологе. Вид этой шапки, похоже, мучит его. Он говорит, что ему чудится лицо под этой шапкой, обращенное к лежащим на кровати с выражением угрозы и укоризны.

Что это еще за бредни? Мэрит ведь знает, что Повель теперь в Юдере, за три мили отсюда; она убеждена, что под шапкой нет никакой головы. Но Хокана нипочем не успокоить. А как хотелось бы ей перелить в него свой безбрежный покой!

И Мэрит, побуждая его к ласкам, прижимает груди к его телу. Он жадно стискивает их. Ему принадлежат теперь эти цветущие бугорки.

Он погружается в их мягкую плоть, как в дурманящее беспамятство, забывая о том, что требовал от нее, чтобы она ушла с ним из деревни. Он помнит только об одном: она его суженая. Если принадлежали когда-нибудь на свете друг другу двое людей, так это он и Мэрит.

Они засыпали, пробуждались, разжигали друг друга- ласками и пылали вместе. Так проходила эта ночь, полная любовного жара, и под конец Мэрит спросила слабым, истомленным голосом:

— Как думаешь, накажет нас бог за это?

Такого вопроса Хокан никогда себе не задавал. Его вера в божий суд и вечное проклятие была зыбкой и расплывчатой. Да и вообще семья его не отличалась набожностью. Один из его братьев был недавно обложен штрафом в пятьдесят далеров за то, что явился к святому причастию хмельной. Сам он никогда до такого святотатства не доходил, но в деревне про него говорили, что он пренебрегает словом божьим, потому что не был у исповеди уже пять лет.

И вот сейчас он слюбился с замужней, не страшась кары на том свете. Не хотел он верить, что они навлекли на себя божье проклятие только за то, что уступили неодолимому влечению плоти.