Моник Швиттер - Память золотой рыбки Страница 19

После этого сна Мелани начала переписываться с Лидией. Первой мыслью после пробуждения было позвонить Алис. Она уже держала трубку в руке, когда пришла вторая мысль — написать тете Лидии. «Я видела Филиппа во сне. Хотя я тогда была сама очень маленькой, я хорошо его помню, но воспоминания всегда одни и те же», — писала она. Как напряженно она об этом ни думала, на ум приходили те же три эпизода: она порывисто обнимала его и сжимала до тех пор, пока он не начинал вырываться или кашлять, смеяться или кричать. Она везла его на прогулку в плетеной кукольной коляске, пока та не ломалась. Она кормила его маргаритками, он сопротивлялся, но она была непреклонна: «Глотай!»

«Дорогая Лидия, зачем вообще я тебе пишу? После стольких лет? С юга, с другого края света. Я сама задаю себе этот вопрос. Тебя не было в моем сне. Но был сад с качелями и яблонями. В вашем саду тогда, были ли там качели? Наверное, нет, у вас ведь не было детей. Конечно, был пруд, для меня существовал только пруд». Она надолго задумалась. И внезапно поняла, кого ей напоминал актер сериала, чье лицо она выбрала в качестве мишени: ее неизвестного отца, от которого осталась одна-единственная фотография, сделанная до ее рождения. «Клод, 7.7.1979» — было написано на обороте. Мелани захотелось написать и ему тоже. Но только по словам «Клод» и «Лион» вряд ли можно было узнать адрес. Она снова взяла в руки письмо к Лидии. «Если хочешь, напиши мне о себе. Мне было бы приятно.

P.S. Расскажи мне о Фрице».

Фриц был особенным. Так считала Лидия. Она доверяла ему больше, чем Вальтеру, своему мужу. Она больше заботилась о нем. Она была к нему нежнее. И он отвечал ей взаимностью. При этом Фриц был собакой, кокер-спаниелем. Настоящего чало-голубого окраса, Лидия это очень ценила. Он был не пятнистым черно-белым или вообще грязно-черным, как думали некоторые невежды, он был чистокровным спаниелем чало-голубого окраса с родословной. Его особенность заключалась в том, что он вел себя независимо. Лидия только открывала дверь на террасу, остальное Фриц делал самостоятельно. Он сам гулял, сколько хотел, и возвращался назад, когда ему надоедало. Он ложился в свою корзинку и ждал. Как только Лидия его замечала, он вилял хвостом и получал лакомство. Лидию не волновало, чем он часами занимался в саду. По вечерам она садилась с ним перед телевизором и полировала ногти или выщипывала брови. Ежеминутно она повторяла: «Красавец мой». Фриц прижимался к ней и довольно причмокивал.

Особенным был Фриц, и когда речь шла о выражении чувств. К сожалению, его радостные приветствия часто понимали неправильно. Что бы он делал без своей переводчицы Лидии? Когда он с лаем бросался к гостю и прыгал на него, Лидия переводила:

— А теперь поздоровайся со мной! Я Фриц! Я люблю гостей!

Когда он хватал гостя за штанину, это называлось:

— Наконец-то мы снова встретились, я по тебе скучал.

А когда покусывал кого-то:

— Ты такой сладкий! Так бы и съел тебя, — говорила Лидия.

Действительно, никто не мог утверждать, что Фриц был плохо воспитан, потому что по одному слову Лидии он делал то, что от него требовали: отпускал штанину, замолкал и шел на место. Только вот многие гости напрасно ждали ее слова.

Вальтер, муж Лидии, ненавидел Фрица. Собака появилась в жизни Лидии за два года до него. Чувство, что он — помеха для них обоих, не покидало его с самого начала. Он пытался закрывать на это глаза. Едва только притупилось первое страстное влечение, он заявил Лидии, что хочет спать отдельно, потому что Фриц забирался по ночам на супружескую постель, ложился поперек и громко храпел. Лидия сразу же согласилась.

— Конечно, тебе же нужно личное пространство, — сказала она.

Вальтер почувствовал, что его предали, однако кивнул и купил себе кровать. Лидия истолковала это как доказательство равнодушия Вальтера. Его мотивы она сочла отговоркой, так как не могла поверить, что Фриц, что бы он ни делал, мог кому-то помешать. Лидия потом говорила, что их развод произошел уже тогда, и это возмущало Вальтера, который, по его собственным словам, все двенадцать лет брака стремился к улучшению их супружеских отношений, до самого конца. Вальтер ждал долгие годы, чтобы Фриц сдох, он был глубоко убежден, что после этого их брак вздохнет свободно и после глотка свежего воздуха пробудится к новой жизни. После несчастного случая Вальтер недолгое время надеялся, что Фрица усыпят и семейные проблемы разрешатся быстрее, чем ожидалось, но он мог бы догадаться, что Лидия никогда не согласится на это. Потому как несчастный случай ничего не изменил в отношении Лидии к Фрицу. Совсем ничего. Алис могла приводить какие угодно аргументы. Конечно, Лидия была потрясена смертью маленького Филиппа. Конечно, она могла ощутить, каково было Алис, хотя бы с того момента, как та потребовала усыпить Фрица, что вызвало у Лидии ком в горле и неудержимые рыдания. Образ усыпленного Фрица она оплакивала больше, чем утонувшего Филиппа. И как можно было ставить ей это в вину, ведь смерть Филиппа казалась слишком непостижимой, а образ казни Фрица был, напротив, непереносимо осязаем.

Лидия всегда принимала ямы в саду за ходы в лисьи норы. О злополучном пристрастии Фрица к рытью она не имела представления, пока не узнала, что ее маленький племянник утонул в пруду. Фриц вырыл яму под забором, чтобы добраться до воды, и Филипп полез за ним. Лидия в это время проводила с Вальтером отпуск на испанском Коста-дель-Азар и восхищалась цветущими апельсиновыми деревьями. Алис присматривала за Фрицем и за домом, она переехала сюда с детьми на десять дней. Лидия звонила ежедневно, чтобы узнать, как дела у Фрица. В тот день Алис отвечала односложно. Но Лидия, как всегда, хотела знать все подробности.

— Фриц хорошо выглядит? Он спокоен? Хорошо спит? У него есть аппетит? Он скулит? Ты его как следует расчесываешь? И не забывай чистить ему уши, это самое важное. На всякий случай даю тебе телефон отеля.

— У меня есть телефон.

— Звони если что, хорошо?

— Мне надо смотреть за детьми, Лидия.

Когда Лидия снова набрала номер на следующий день, она не могла дозвониться до Алис в течение нескольких часов. Обе женщины были вне себя, когда им наконец удалось поговорить. Разговор был короткий, Алис едва могла говорить, она выдавила несколько слов и повесила трубку. Лидия поняла только, что Филипп погиб и что Алис требует усыпить Фрица. Они с Вальтером немедленно вернулись домой.

Двадцать шесть лет спустя она написала своей племяннице в Австралию ответное письмо. «Дорогая Мелани. Я получила твое письмо, несмотря на неверный адрес. Я надеюсь, ты здорова (кстати, надеюсь, что и твоя мама тоже)». Затем она ненадолго вышла в сад, в котором когда-то действительно росла засыхающая яблоня — благодаря письму Мелани она снова о ней вспомнила, — дерево хоть и цвело каждый год, но никогда не плодоносило, и однажды его срубили. А вот качелей, как и думала Мелани, никогда не было. Больше всего Лидия обрадовалась просьбе рассказать о Фрице. Однако она промолчала, ей было больно, потому что с его смертью она потеряла единственное существо, которое никогда не обманывало и не предавало ее. «Ты спрашиваешь о Фрице. К сожалению, он умер семнадцать лет назад. Он дожил до четырнадцати лет, это очень почтенный возраст для кокер-спаниеля. Сколько лет прошло! И все же сейчас я плачу, когда пишу тебе. Конец Фрица стал и концом моего брака с Вальтером, их с твоей матерью Алис — не знаю, в курсе ли ты (и не знаю, правильно ли говорить тебе об этом), — связывала долгая любовная история.

В жизни Алис было только двое мужчин, и обоих она не любила. «Оба были в этом не виноваты», — утверждала Алис (как, впрочем, и в этой истории). С Клодом, студентом-биологом из Лиона, от которого она родила Мелани, она потеряла связь, когда была беременна Филиппом. Хотя она сообщила ему о рождении ребенка, упомянула в коротком письме его имя, дату, время, рост и вес, но не более того. Нет, вообще-то ниже она приписала еще одну фразу: «Je suis très heureuse»[10], о чем часто забывала.

Несколько лет Алис и Клод «общались», как это называла Алис, не ведя общего хозяйства и не строя планов на будущее. Она познакомилась с ним, когда училась по обмену в университете Лиона. Вскоре после этого она не дождалась месячных и, напившись ромом до бесчувствия, приняла решение не делать аборт. Тогда же она обещала Клоду никогда больше его не беспокоить, и слово свое сдержала. Когда ему хотелось ее видеть, он приезжал на арендованной машине и гостил несколько дней, а после рождения Мелани даже был период, когда Клод, по мнению Алис, приезжал слишком часто, смотрел на дочь слишком гордо и слишком подчеркнуто говорил «ma fille»[11]. Вторая беременность Алис застала обоих врасплох. Клод осторожно поинтересовался, нет ли других мужчин, которые могли бы претендовать на отцовство, на что Алис ответила: «Pas un seul»[12]. Это стало их последним разговором. Единственный раз Клод дал о себе знать семь лет назад письмом, в котором поздравлял своего сына Филиппа с двадцатилетием. За все эти годы Алис так и не решилась сообщить Клоду о смерти их общего сына. Она выбросила письмо, не читая, но перед тем как завязать мусорный пакет и поставить его за дверь, выудила письмо и положила в ящик ночного столика. В одну из бессонных ночей она вскрыла конверт. Прочитав письмо, она окончательно убедилась: решение порвать с Клодом было верным.