Евгений Немец - Кокон Страница 19

— А вы? Вы нашли любимого человека? — спросила Ирка серьезно.

— Да, — ответил я. — Только слишком поздно.

Мне хотелось поднять на Алёну глаза, но я сдержался. Этот взгляд был бы красноречивее любых признаний, а я не хотел, чтобы молодежь утвердилась во мнении, будто я безнадёжно и безответно влюблен в Алёну Игоревну. Я не поднял на Алёну глаз, но кожей чувствовал на себе её взгляд, горячий и пронзительный, так что у меня вспыхнули уши. В мыслях обругав себя за столь досадное проявление малодушия и сентиментальности, я решил посиделки сворачивать:

— Так, детвора, вам пора баиньки. Разошлись!

Алёна ушла вместе со всеми, улыбнувшись мне на прощанье и чмокнув в щёку, а я вернулся на кухню, чтобы в компании Лариона допивать виски.

Злой январь все же закончился, но следом пришел февраль и лютовал он беспощадно, гоняя по опустевшим улицам тучи колючего снега, и заставляя горожан ютиться возле обогревателей с чашками горячего чая. Весна наступила поздно, только к концу марта солнце принялось осторожно вытапливать из сугробов влагу, но вода не впитывалась промерзшим грунтом, и ночные морозы сковывали город коркой грязного льда. Утром градусник за окном показывал -10, к обеду же поднимался до +12, а к вечеру снова опускался до нуля. Мерзкая стояла погода, одним словом.

В один из таких дней, ослепительных в полдень и раздражающе-холодных утром и вечером, а точнее в пятницу 28-го марта, после уроков Алёна заглянула ко мне в кабинет и велела не уходить, а дожидаться её:

— Грек, не уходи. Дождись меня.

— Зачем это? — спросил я.

— Нам по пути, — ответила она, и удалилась заканчивать свои дела.

Я было подумал, что Алёна собралась ко мне в гости, и стал соображать, чем же кормить и поить гостью, поскольку мой холодильник был безнадежно пуст, и даже, как деревянная бочка, отдавался гулким эхом, если я ненароком задевал его локтем или головой. В общем, требовалось зайти в магазин. Но позже выяснилось, что Алёна наметила другие планы. Уже в супермаркете она подошла ко мне и, демонстрируя бутылку красного сухого вина, тоном человека, который принял окончательное решение, постановила:

— Мы идём ко мне. Накормлю тебя ужином. У меня фаршированный перец.

— Ты что, отравила мужа, и теперь тебе не с кем коротать эти ужасные вечера? — лицом я изобразил лёгкий испуг, но бутылку вина у Алёны отобрал и вернул её на полку. — Я, в общем-то, не против, Лёнька давно стоит у меня на пути, только, чтобы переварить такую новость, мне нужно что-то покрепче, чем лимонад.

С этими словами я сгрёб со стеллажа бутылку коньяка, Алёна не возражала.

В квартире Михайловых, пока Алёна накрывала на стол, я, с бокалом коньяка в руке, обошёл все комнаты и нигде не обнаружил Лёню.

— Так куда ты дела расчлененные части своего мужа, маньячка? — поинтересовался я, вернувшись на кухню. — Закопала в палисаднике милого моему сердцу лицея?

— Как быстро лицей стал для тебя милым, — не без сарказма заметила Алёна.

— Не уходи от разговора! Где муж?! Муж где, спрашиваю?!

— В Екатеринбурге. Уже неделю. Отправили по работе.

— О!.. — признаться, я был немного озадачен. Лёня уехал, а я с его женой ужинал с коньяком и свечами. Что он может подумать, если скажем, ему придет в голову нежданно вернуться?… Я бросил взгляд на стол, но свечей, слава богу, не было, добавил. — Что-то ты не сильно скучаешь, как я погляжу.

Алёна поставила передо мной бокал, я послушно наполнил его коньяком, она поднесла его к губам, неторопливо пригубила.

— Ты не возражаешь, если я зажгу свечи? — спросила она, и мне почему-то вспомнились все анекдоты про то, как супруг-рогоносец возвращается из командировки; я недовольно поморщился.

Не дожидаясь моего согласия, Алёна отвернулась к кухонному шкафу искать свечи. На ней были синие джинсы, следуя молодежной моде — короткие на бедрах, и тонкий облегающий свитер красного цвета, едва закрывающий пупок. Когда она, приподнявшись на носки, потянулась к верхнему ящику, свитер поднялся, открыв полоску смуглой кожи спины и черную ленту трусиков. Я протянул руку в направлении этой манящей плоти, но до Алёны было метра два, — руки у меня оказались коротки. Повернувшись, Алёна, таким меня и узрела — сидящим с протянутой к её промежности рукой и скорбью в глазах, улыбнулась. Я тяжело вздохнул и вернул руку на место — к бокалу с коньяком.

— До тебя не достать, — с грустью заключил я.

Алёна не стала комментировать, расставила на столе три белые пузатые свечи, подожгла их, выключила свет, вернулась, села напротив меня. В нахлынувшем полумраке комнаты её глаза поверх бокала с коньком светились лукавыми бликами, хотя на дне их оставалась грусть. Целую минуту мы просто молча пили, рассматривая друг друга, и я уже начал было подозревать, уж не собралась ли уважаемая Алёна Игоревна, в самом деле, наставить рога своему супругу? Уж больно по откатанному сценарию развивался этот вечер. И если это так, готов ли я на столь рискованный шаг?! И, чёрт возьми, что-то во мне говорил (не рассудок), что таки да — я на такое способен!..

— Грек, ты помнишь, как я тебе позвонила и предложила работу в лицее? — перебила Алёна мои лихорадочные мысли.

— Ещё бы!

— Знаешь, зачем мы это сделали?

— Кто это — мы? — я насторожился.

— Я и Михайлов, — Алёна назвала мужа по фамилии, чего раньше я за ней не замечал, это насторожило меня ещё больше.

— И зачем?

— Чтобы вернуть тебя к жизни. Лёня не верил, что ты сможешь работать в лицее, но сама идея показалась ему забавной. Я тоже не думала, что ты удержишься, но надеялась, что это пойдет тебе на пользу.

Вот такие вот откровения свалились мне на голову. Мои заботливые друзья полгода назад решили устроить акцию по восстановления психического здоровья и социального статуса господина Грека, и не побоялись провести тот эксперимент на учениках!

— Весь наш разговор Лёна слышал, и даже подсказывал, что отвечать, — продолжила эта стерва, бессовестно улыбаясь.

«Гнусные твари! Грязные животные! Все-таки мое присутствие не прошло даром. Научились врать, лицемерить и строить интриги!..» — вот что мне захотелось проорать, но уже мгновение спустя я успокоился, мало того, рассмеялся.

— Чертовы интриганы, — сказал я. — Это какое же бессердечие надо иметь, чтобы так наказать подростков! Наказать мною невинных детей!

— Сказать откровенно, то что ты до сих пор преподаешь — чудо. Тебя же тихо ненавидят и даже боятся все учителя, кроме Инны Марковны, — продолжила Алёна.

— Эти пигмеи мне не страшны, моя гвардия меня в обиду не даст.

— Твои ученики тебя боготворят.

— Я воспитываю в них культ себя. Никогда не думал, что это так приятно. К тому же, они снабжают меня халявной выпивкой и сигаретами.

— Ты в самом деле их воспитываешь. Решаешь их проблемы, говоришь им то, чего никто никогда им не скажет. Ты хоть представляешь насколько для них это важно?

— Ерунда все это… Ты мне лучше вот что скажи: ты за одно с нашими так сказать коллегами? Тоже меня ненавидишь?

— Всей душой.

— Проклятье! — я изобразил на лице досаду. — А ты не умеешь готовить! Твой фаршированный перец не острый и не соленый, без зажарки, а сметана кислая!

— Вот за это и ненавижу, — отозвалась Алёна с улыбкой.

— Ну и черт с тобой, у меня три взвода подростков и собака, их любви мне хватит с головой.

— А вот за это люблю.

Я откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел Алёне в лицо, но теперь она была серьезна.

— Я не понял, так ты меня любишь, или ненавидишь? — осторожно уточнил я.

— И то и другое, — последовал спокойный ответ.

— Так… — признаться, такого откровения я не ожидал, а потому поспешно глотнул алкоголя, и подкурил сигарету, чтобы дать себе время осмыслить услышанное. Только потушив окурок, я продолжил расспросы. — А как же твой муж? Ты его тоже любишь и ненавидишь?

Алёна ответила не сразу. Она опустила глаза в тарелку с нетронутым перцем, и некоторое время задумчиво покачивала левой рукой бокал с коньяком; свет трех свечей наполняли алкоголь глубиной, в нём бродили приятные глазу янтарные блики. Все-таки алкоголь — это не только полезно для психики, но и эстетично.

— Лёня хороший человек, — наконец тихо произнесла Алёна. — Но…

Я успел два раза глотнуть коньяк, а Алёна всё молчала.

— Но? — подбодрил я её.

— За ним, как за тобой, никогда не пойдет молодёжь. Ему это попросту не нужно.

Я хотел было сказать, что и правильно, на кой чёрт Лёньке вести за собой молодежь? Но потом вдруг понял, что дело тут не только в Лёне, но в чем-то другом, — непростом, запутанном, а может, и безнадежном; осторожно спросил:

— Алёна, вы прожили вместе пять лет, почему у вас нет детей? Кто-то из вас болен?

Мне вдруг пришло в голову, что за шесть лет знакомства с Лёней, я никогда не спрашивал его об этом. Но следом вспомнил, что если разговор заходил о детях, Лёня всегда менял тему, а мне как-то не хотелось докопаться до истины, — кому интересны чужие дети, или причины их отсутствие? Но тогда я не думал, что наши отношения с Алёной станут настолько близкими, теперь же все изменилось и я, задав этот вопрос, весь превратился в слух.