Дэймон Гэлгут - Арктическое лето Страница 19

Масуд сопровождал его только в первое их совместное утро в Дели, когда они посетили Кутб-Минар, самый большой в мире кирпичный минарет. Величественные руины времен Моголов побудили Масуда к очередному риторическому всплеску, но при всей красоте роскошных руин прошлого трудно было не видеть их несоответствия современной жизни, наглядным символом чего служила остро пахнущая бензином рокочущая машина, которая возила их по улицам Дели. Это несоответствие особенно уязвило его возле могилы Хумаюна, второго из Великих Моголов, откуда через низменность, уставленную разрушенными фортами и старыми мечетями, виднелись кварталы современного Дели и контуры радиостанции Маркони, которая осуществляла трансляцию с Дурбара 1911 года.

На этом Дурбаре, как было известно Моргану, король Георг Шестой провозгласил проведение значительных и неотложных изменений в политической системе Индии. Столица переезжала из Калькутты в Дели, разделение Бенгалии упразднялось, и обе части провинции воссоединялись. Подуло ветрами демократии, развеявшими ядовитые испарения, которые еще тяжело висели в воздухе после восстания сипаев, произошедшего более полувека назад.

В Англии политика ощущалась тяжелым, неповоротливым грузом, словно история была чем-то не подлежащим изменению. В Индии же все было не так. Здесь, говоря о политике, люди имели в виду собственное будущее, и такие разговоры были значимыми. Когда Морган беседовал об этом с друзьями Масуда, их голоса становились напряженными и звенящими, а глаза темнели. Было очевидно, что они много времени проводят размышляя о собственной свободе – не абстрактном понятии, но конкретной и вполне достижимой цели. И не находилось в Индии уголка, где люди не думали бы о свободе, вне зависимости от того, возбуждали такие думы надежду или же отчаяние.

Масуда также волновали эти темы. Когда он находился в Англии, его политические верования отличала некоторая театральность, как будто он не столько верил, сколько изображал верующего. Здесь же Морган был свидетелем того, как резко закипала его кровь при обсуждении политических вопросов.

Один из таких случаев произошел во время последнего вечера, проведенного Морганом в Дели, когда доктор Ансари уговорил его развлечься и посмотреть эротические танцы. В собственном его доме устроить подобное шоу было невозможно, поскольку его соседкой была английская леди, которая не одобрила бы такого безобразия, поэтому доктор организовал все в доме своего друга в старом городе. Но там, в непосредственной близи, располагался офис журнала «Товарищ», издаваемый братьями Али, друзьями Масуда. Морган уже имел случай полистать этот журнал, и то, что он увидел внутри, заставило его нервничать. Не то чтобы журнал публиковал откровенную ложь; однако его материалы были столь злобными, что впечатление лишь отчасти сглаживалось анекдотами и подборками поэзии.

Когда они заглянули в офис журнала, Мохаммед Али пребывал в крайне взволнованном состоянии и встретил вошедших заявлением, что собирается совершить самоубийство.

– Что с тобой? – удивился Масуд. – Что случилось?

– О, я совершенно раздавлен, – ответил тот. – Даже думать об этом страшно! Болгарская армия находится в двадцати пяти милях от Константинополя. – Едва не плача, он бросился в соседнюю комнату и оттуда воскликнул звенящим голосом:

– Пленных не брать, в плен не сдаваться! Это конец!

Чувство, сквозившее в его крике, тронуло Моргана, а сама история – нет. Он уже сталкивался с проявлением подобных эмоций в Алигаре, общаясь с друзьями Масуда. Было ясно, что в Индии среди магометан имеет место некий общеисламистский подъем. Судьба Турции, которой грозило поражение в Балканской войне, оставляла Моргана равнодушным, но он не мог остаться безучастным к той буре чувств, что овладела Масудом.

– Это поворотный момент моей жизни! – кричал он. – Мы отдадим туркам все деньги, которые собрали для университета.

Однако же, как обычно и бывало, через десять минут высокие чувства уже оставили Масуда. Теперь не было более важного дела, чем затащить Мохаммеда Али на эротический спектакль. Но Али отказывался – он все еще был погружен в свое горе.

– Да ну, чепуха, – убеждал его Масуд. – Отложи серьезность до завтра.

И, подхватив Али на руки, Масуд вынес его из офиса.

Эротические танцы также были насыщены драматизмом, хотя и иного рода. Небольшая толпа зрителей, состоящая из мужчин, вся – за исключением Моргана – искрилась почти животным нетерпением. Морган попытался найти хоть что-нибудь привлекательное в танцовщицах, пусть даже теоретически – иначе зачем он сюда пришел? Там была толстая девица с кольцом в носу и девица потоньше, с бледным, но милым личиком, но обе, по правде, только напугали Моргана. И хотя он попытался проникнуть в суть представления, воспользовавшись как медиумом шумом и грубыми чувствами, исходящими от присутствующих, он так и остался за пределами этого ритуализированного действа. Случилась пара моментов, когда ему, казалось, готово было открыться то, что в представлении ценили сами индийцы, но в конце концов спектакль измотал его, а неумолкающий шум стал причиной головной боли. Он опасался, что этот ужас будет продолжаться целую вечность, но вскоре понял, что может свободно уйти и таким образом прекратить свои страдания. Доктор Анзари попытался принудить Моргана поцеловать танцовщиц, но тот ускользнул, отделавшись быстрым пожатием руки, которым его наградила танцовщица постарше и постройнее. И доктор был не единственным, кто обрадовался его уходу.

Потом, в час ночи, его провожали на станцию. Первая часть его визита в Индию подошла к концу.

Морган знал, что через несколько недель он вновь увидится с Масудом. Но даже в самые радужные минуты его не отпускало приглушенное чувство отчаяния. Когда-то он надеялся на большее, чем уже получил, а будущее не сулило ничего лучшего.

Конечно, некоторым утешением был Лахор, где жили Дарлинги. Морган не мог приехать в Индию и не навестить их, хотя и неуютно чувствовал себя в общении с Джози, – и все из-за ее консервативных убеждений. Но Джози, привечая Моргана, радостно выказывала ему свою доброжелательность, водила его по городу. Очень скоро его беспокойство улетучилось, и он стал наслаждаться компанией и Джози, и ее маленького сына, Джона Джермина. Малькольм же всегда оставался на высоте – добросердечный и полный высоких принципов, что и объясняло его ссылку в эти края, на скромную должность в Пенджабе.

По правде говоря, Малькольм показался Моргану слишком уж серьезным, но в некоторых кругах за Малькольмом закрепилась репутация опасного радикала, а его попытки подружиться с индийцами вызывали кое у кого искреннюю неприязнь. Да, Малькольм способен был вызвать неоднозначные чувства.

В Лахоре Морган воссоединился с Бобом Треви и Голди, который успел к тому времени побывать в Эллоре. Присутствие Голди в особенности было приятно Моргану – он наслаждался сухой рассудочностью приятеля, время от времени разбавлявшего свои сентенции вспышками абсурдистского юмора. Голди, конечно, знал Масуда и был неплохо осведомлен в делах Моргана. Поэтому, когда Голди спросил о том, как обстояли дела в Алигаре, и Морган ответил, что все было очень мило, между ними установилось глубокое понимание, которое не нуждалось в лишних словах.

– Масуд в порядке? – спросил Голди.

– Похоже, что да, – ответил Морган. – Довольно-таки занят, думает о будущем.

– Ясно, – с пониманием кивнул Голди, убивший годы своей жизни безответной любовью к какому-то немцу – источнику его немалых мучений.

Голди тоже выглядел обеспокоенным. Когда Морган спросил его об Эллоре, тот просто ответил:

– Это было восхитительно. Просто великолепно.

Однако на его лице застыло напряжение, и когда он добавил тоном ниже, что Эллора все-таки не Англия, Морган понял, что Голди там что-то явно не понравилось.

В сопровождении Голди и Боба Морган отправился в Пешавар, где они вновь встретились с Сирайтом. Морган не забыл их нового знакомого, равно как помнил и тот замечательный разговор, что вели они на корабле. Но здесь, в Пешаваре, Сирайт не демонстрировал и следа своего второго, тайного «я», за исключением их первой встречи, когда Сирайт им хитро подмигнул. Нет, в этом месте он был просто идеалом английского офицера. Сирайт сердечно приветствовал старых знакомых и сообщил, что не забыл о своем обещании показать им край империи.

Через пару дней он повез их к Хайберскому перевалу. Они сидели в центре поросшей травой равнины и наблюдали за шумными караванами, движущимися в обоих направлениях: ослы, верблюды, лошади, собаки, домашняя птица под присмотром пастухов с царственной осанкой и горделивой походкой, с лицами свирепыми и непроницаемыми, несущими на себе печать неведомой европейцам жизни. Движение караванов подняло тучи коричневой пыли, сквозь которую и двигался в течение полутора часов этот величественный пандемониум, явившийся из отдаленных пространств и невообразимых времен. Проход открывался лишь дважды в неделю, и каждый караван сопровождал отряд хайберских стрелков. К полудню перевал опустел и до следующего караванного дня попал в полное распоряжение варваров и местных бандитов. На север и запад, отмеченная непроходимыми пиками, лежала ничья земля, населенная враждебными племенами; дальше был Афганистан, а за ним – Россия, с ее тайными имперскими намерениями. Позади же простиралась Британская империя, и нигде, кроме как здесь, человек остро не ощущал ее пределы. После этой прогулки истинным домом показалась Моргану офицерская столовая с белыми столбами, поддерживающими веранду, куда они вернулись с перевала.