Аугусто Бастос - Сын человеческий Страница 19

На одной из станций в вагон вошла парочка. Совсем молоденькие. Наверное, недавно поженились. Они забрались поглубже в вагон, уселись, обнялись и стали поминутно целоваться.

Тягостная дрема, зной, пыль придавили нас. Временами я засыпал. Младенец снова принялся кричать. Дамиана прикрылась плащом, но сосать ребенок не хотел. Я разозлился на него, и опять у меня потекли слюнки. Измученный голодом и жаждой, я заснул. Из груди Дамианы, как из детской соски, в рот капал сладостный сок. Я жадно кусал грудь. Проснулся я в смущении, хотя понимал, что Дамиана не могла догадаться о моем сне.

Я взглянул на иностранца. Он что-то сказал на непонятном мне языке. Затем стал медленно раскачиваться, сложив ладони лодочкой, словно просил что-то.

Дамиана плотнее прижалась к твердой спинке скамьи. Тогда иностранец наклонился и погладил ребенка по голове. Малыш сразу перестал плакать, распрямился на материнских коленях и спокойно уставился на иностранца. Тот тоже смотрел на малыша. Какое-то подобие улыбки блуждало на его лице и тонких губах, голубые глаза блестели, а ноздри жадно втягивали загустевший от пыли и табачного дыма воздух.

Я украдкой посмотрел на Дамиану. Она была испуганна, растерянна и, как я догадывался, уже жалела, что рядом с ней нет старухи. Молчание иностранца ее подавляло больше, чем болтовня повивальной бабки.

Я прижался к ней — пусть почувствует, что я не дам ее в обиду.

Вдруг я представил себе Дамиану на реке, вспомнил, как она стирала белье и ее тень ложилась на песчаное дно, где капельками крови поблескивали плавники и жабры мелких рыбешек, клевавших мыльную пену. Улегшись рядом с младенцем, я разглядывал его мать и чувствовал легкое смущение, словно делал что-то заведомо предосудительное. Внезапно Дамиана превратилась в Лагриму Гонсалес. Я отпрянул в сторону. Лагрима перестала стирать, сбросила платье и, нагая, прыгнула в воду.

Поезд подходил к Сапукаю. Вечерело.

Издали мы увидели разрушенные бомбами дома, станцию, развороченные пути и огромную, величиной с площадь, яму.

— Следы революции, — проворчал помещик и указал в окно.

Я окончательно проснулся.

Помещик рассказывал о мятежном эшелоне, который собирался, неожиданно атаковав столицу, захватить ее, о том, как власти выслали из Парагуари навстречу мятежникам паровоз с бомбами и эшелон взлетел на воздух.

История эта была всем знакома, но помещику, видимо, доставляло удовольствие смаковать ее.

— Теперь мы застрянем в Сапукае. До рассвета отсюда не выбраться. Не понимаю, почему не делают пересадку сразу же по прибытии поезда? И когда они закончат эти восстановительные работы! Дело-то пустяковое, черт их задери! Больше пяти лет тянется канитель! С тех самых пор, как появилась воронка. Просто терпение лопается!

— Вы бы так и заявили правительству, — посоветовал ему Осуна. — Там же сидят люди из вашей партии.

Помещик пропустил шпильку мимо ушей.

— По сей день еще, — сказал он, — выкапывают человеческие кости из этой ямы.

Но тут я услышал вопли Дамианы. Высунувшись по пояс в окно, она кричала как безумная. Ветер трепал ее волосы.

— Он украл у меня сына… Украл сына!

Шум колес и ветра заглушал ее крики. Пассажиры засуетились. Никто не понимал, что случилось.

В разгар суматохи в вагоне снова появился усталый иностранец с ребенком на руках. Он шел спокойно, словно его несло течением. На волнах всеобщего гнева плыли два островка кротости — голубые глаза иностранца.

Дамиана ринулась к нему, сверкая расширенными от ужаса глазами, и вырвала у него из рук ребенка. Мужчины набросились на иностранца. Тот хотел было что-то объяснить, но ему и рта раскрыть не дали. Толпа не желала, да и не могла его выслушать. Помещик из Каасапа выбежал в проход, выхватил пистолет и одним ударом рукоятки сбил иностранца с ног.

Когда поезд остановился перед разрушенной станцией, незнакомца вытолкали из вагона. Он ударился коленями о перрон. Из носа и изо рта текла кровь, рубашка была разорвана, лицо в синяках. Кто-то выбросил ему пиджак и синюю книжечку. Он вслепую нащупал их, подобрал, поднялся и сделал несколько шагов, пошатываясь, как пьяный. Его снова ударили. Он упал ничком и застыл на окровавленной земле. Вскоре пришли полицейские и хлыстом связали ему руки.

Через головы прилипших к окнам пассажиров и поверх собравшейся на перроне толпы мы смотрели, как его уводили полицейские. Он понуро шел между ними — высокий, со связанными за спиной руками.

Дамиана даже не глядела в его сторону. Она все еще не могла прийти в себя и поглаживала спавшего на руках ребенка. Пассажиры выходили из вагона. Какие-то женщины, сгрудившись вокруг Дамианы, ахали, охали, тараторили все разом.

Меня радовало, что мы заночуем в Сапукае. Я своими глазами увижу деревню, так сильно пострадавшую во время этих ужасных событий, о которых столько говорили мои попутчики.

Пассажиры слонялись, с любопытством глазея на развалины. Я тоже вышел на перрон и затесался между гуляющими. Мы разглядывали искалеченные вагоны. Один из них отшвырнуло от станции чуть ли не на несколько лиг. Он словно перелетел это расстояние по воздуху и опустился на запасной путь почти невредимым. Жители деревни бродили как неживые. По крайней мере, мне так показалось. Когда я вернулся, помещик уговаривал Дамиану пойти с ним ночевать на постоялый двор. Я остановился поодаль, слушая, как он ее уламывает.

— Такая красивая молодая женщина. Без попутчика вам не обойтись.

— Спасибо, у меня есть попутчик.

— Кто же? Уж не мальчишка ли, что тут все вертелся?

Его живот затрясся от смеха, которому так ни разу и не удалось вырваться из этого жирного мешка и появиться на потном лице. Толстяк достал из кобуры деньги, надеясь придать увещеваниям большую убедительность, но Дамиана повернулась к нему спиной. Тут она увидела меня и, подойдя, сказала:

— Нужно вынести вещи.

Пассажиры второго класса устроились на ночевку среди развалин.

Было жарко. Мы разложили наш скудный багаж и улеглись на плаще, который Дамиана достала из узелка. Неподалеку от нас за обломком стены устроились молодожены.

Ночь спустилась на деревню сразу.

Мне все казалось, что я слышу запах пороха, въевшегося в траву, в кирпичи, в землю. Рядом, спрятавшись за полуразрушенной стеной, ворковала и целовалась парочка. Время от времени до меня доносились тихие стоны молодой женщины, как будто ее муж нечаянно причинял ей боль; порой долетал их смех, словом, они мне мешали заснуть.

А тут еще с другого боку слышался дрожащий голос старика, очевидно местного жителя, который бесконечно долго рассказывал кому-то из пассажиров подробности катастрофы.

Не успел я сомкнуть глаза, как мне приснился взрыв. Я слышал грохот, видел вспышки. По залитой кровью канаве бежали обезглавленные люди в пылающей одежде. Я в страхе проснулся и увидел, что лежу, тесно прижавшись к Дамиане. Меня снова начал мучить голод. Он превратился в настоящую пытку, когда я увидел, что Дамиана опять тщетно пытается накормить ребенка грудью.

Я постарался заснуть и впал в какое-то странное забытье. В голове все перепуталось и смешалось. Дамиана лежала не шевелясь, очевидно, спала. Когда я опомнился, то понял, что ловлю ртом ее влажный сосок и вбираю в себя сладковатое густое молоко. Мой недавний сон обернулся явью. Робко и настороженно я прикасался к ее груди губами, боясь, как бы Дамиана не вынула у меня изо рта этот круглый мягкий бугорок. Но она даже не шелохнулась. Видеть нас никто не мог, — никто не сможет и смеяться над тем, что я, будто новорожденный, сосал ночью женскую грудь. Не знаю почему, в этот момент я снова вспомнил о Лагриме Гонсалес. Мне вовсе не хотелось думать о ней. И тут я принялся сосать изо всех сил, помогая руками, и высосал все до последней капли. Дамиана с легким вздохом перевернулась на другой бок.

Я уснул и больше не видел никаких снов.

На заре нас разбудили свистки маневрирующего паровоза. Скоро начнется посадка. Люди, похожие на розоватые тени, сновали по краю платформы, собираясь войти в вагоны, которые уже стояли на другом пути. Я не мог отыскать свой башмак. Видно, какой-то голодный пес утащил его. Теперь мне предстояло воевать только с одной ногой, то есть приложить лишь половину тех усилии, которые я затратил накануне, чтобы запихать в ботинки обе ноги. Дамиана тоже шарила в траве, держа на руках ребенка, но паровоз уже выпустил пары, и мы, прыгая по грудам камней и щебня, бросились к поезду. Я бежал сзади с моим чемоданчиком и узелком Дамианы.

Разутой ногой я касался злосчастной земли, вынесшей столько ударов судьбы.

Из всей поездки и дорожных перипетий, из всех событий того времени мне особенно ярко запомнился приезд в Асунсьон.