Тим Лотт - Штормовое предупреждение Страница 19

— Ты слышишь, Снежуля? Мы все расисты. Один Майк у нас чистый и пушистый.

— Да брось ты… Я тоже поганый расист. Сказать, кого я просто не выношу?

— И кого же?

— Вы когда-нибудь были на острове Гернси?[41] Ненавижу этих ублюдков с их синими шерстяными фуфайками.

Ллойд и Чарли хохочут. Майк несколько удивлен. Потом с улыбкой им кивает.

— Мне нужно в персональный кабинет.

— Куда-куда? — спрашивает Чарли.

Майк слегка округляет глаза:

— В кабинет. Ну, в общем, туда, в уборную.

Ллойд и Чарли снова громко гогочут.

— Я быстро.

Когда он уходит, приятели начинают спешно доедать.

— Ну и фрукт! У меня от него уже оскомина, — говорит Чарли.

— Давай смоемся, пока он не втравил нас в какой-нибудь марш протеста.

Буквально за минуту они опустошают тарелки, но сбежать не удается: навстречу со стороны туалета уже надвигается Майк. Они пытаются его обогнать, но он идет по самой середке маленького холла, и обойти его нереально.

— Как вам бокс? Уважаете? — спрашивает Майк.

— Бокс — нам? — переспрашивает Ллойд. — Я же старый боксер. Когда я только сюда пришел, тут было полно любителей бокса. Я чуть не заделался профессионалом. Не хуже маркиза Куинзберри, сочинившего правила[42].

Ллойд принимает классическую стойку: чуть расставляет ноги и поднимает сжатые кулаки, прикрывая физиономию.

— Но потом мне надоело портить мое пригожее личико. Знаешь, как они меня называли?

— Рисовый пудинг, — предполагает Чарли. — Это такая пакость, которую не проткнешь пальцем.

— Желтый Дьявол. Из-за цвета кожи, понял? Очень светлой, ха-ха-ха. Да, парень, этим забиякам было на что посмотреть. Я был коварным как змея, я нутром чувствовал ринг.

Ллойд начинает приплясывать на маленьком пятаке пола, яростно атакуя невидимого противника. Чарли картинно зевает.

— Ну вот что ты натворил. Теперь Снежок будет долго-долго вспоминать о старом добром времени.

Ллойд продолжает подпрыгивать и лупить противника. Он еще хоть куда, хотя и немного отяжелел.

— Бах-бах, бэмц! Я всех их знаю как облупленных, парень. Джонни Эдж. Гангстеры. Пижоны с пушками. Никто не хотел связываться с Ллойдом Джорджем.

Майк явно слегка оторопел.

— Ллойд Джордж?[43]

— Ну да, фамилия у него такая. А иначе какого бы хрена человеку становиться Снежком?

Ллойд берет Чарли в воображаемый клинч и едва не сбивает с ног.

— Полегче, ты… старый петушок, полегче, говорю, — усмехается Чарли.

Майк смущенно фыркает:

— Я вот что хотел сказать… Мне иногда перепадают билеты на бокс… у меня есть приятель в отделе спорта. Ну я и подумал… подумал, может, вам интересно.

Ллойд и Чарли сразу забывают о своем клинче.

— Я тебя слушаю, — говорит Ллойд.

— Это, так сказать, неофициальная встреча. Из незаявленных турниров. В "Астории", это на Финсбе-ри-парк. Отборочный вариант, так сказать. Если я раздобуду билеты, то мог бы и вас провести.

Ллойд смотрит на Чарли. Чарли — на него.

— Нам пора, — говорит Чарли.

— А я бы сходил, — говорит Ллойд.

На физиономии Майка расплывается широченная улыбка:

— Классно! Грандиозно!

— Да-а. Грандиозно. Увидимся, Майк.

— Увидимся… ребята.

Майк двинулся к себе на третий этаж почти вприпрыжку.

— Такие субъекты… — заводит Чарли.

— Зато, — перебивает его Ллойд, — билеты бесплатные.

Он снова встает в боксерскую стойку, пританцовывает и — хоп-хоп — лупит кулаками воздух.

4

Грядет Рождество, завершая первый год нового десятилетия. Но семидесятые еще здесь, они сильны, как и замшелая привычная самонадеянность, коварны, как невидимый прибрежный риф.

Пророчество Майка Сандерленда сбылось: концерн "Таймс" со всеми своими изданиями выставлен на продажу. Крайний срок — первое декабря. Но покупателей пока не нашлось. Уильям Рис-Могг, главред самой "Таймс", отказал Роберту Максвеллу, поскольку это "не самый подходящий человек", так он, Рис-Могг, считает.

Чарли твердо уверен, что он-то без работы и, соответственно, без зарплаты, не останется. В его голове не укладывается, что может быть иначе. Статичность. Вот привычное и понятное ему состояние, вот то, чего он ждет, что в глубине души любит. Причина этой любви — тайный страх перед выбором.

Новое правительство только укрепляет веру Чарли в незыблемость существующих в мире порядков — своими попытками доказать обратное. Месть жаждущих незыблемости страшна. Миссис Тэтчер всем ненавистна, ее старательно "топят" на выборах. Безработица достигает послевоенной отметки: больше двух миллионов. Инфляция вырвалась на волю и скачет во весь опор. Все эти обстоятельства несколько утишают столь эффектную мировую скорбь Майка Сандерленда. Для него чем хуже, тем лучше — потому что получается, что он был прав по всем пунктам. Лидером лейбористов избран Майкл Фут[44]. Кончики поникших было усов Майка Сандерленда лихо поднялись на пару миллиметров вверх. Чарли кажется, что Фут этот — не лучший вариант: старый шут, корчит из себя демократа. То ли дело Дэнис Хили, у него даже на физиономии написана решимость.

Морин пытается вычислить, кто стрелял в Джея Ара в очередной серии. Тем временем в параллельной телевизионному миру вселенной Марк Чапман угробил в Нью-Йорке Джона Леннона. Эта смерть затмила ту, что пережил Чарли девять месяцев назад, смерть Аннунцио Паоло Мантовани.

Та потеря еще и сейчас отзывалась в душе болью, ну а вся молодежь планеты молится на Леннона, можно сказать, сразу его канонизировала… Скорбь Чарли по Леннону была скорее сродни развлечению. Он наслаждался значимостью события. Для него Джон Леннон был ливерпульским Гербертом[45], тот в свое время тоже не сумел придумать такой мелодии, чтобы вымолить себе жизнь.

Сегодня, в ночь накануне Рождества, Чарли мирно спит рядом со своей женой. Внизу, в гостиной, — красиво упакованные подарки. Завтра на праздничный обед приглашен братец Томми со своей женой Лоррейн. Роберт тоже обещал прийти, когда однажды звонил из этой своей норы в Бэттерси, надо сказать, звонками он их почти не балует. С тех пор как уехал, дома практически не появляется, и что он, как он — неизвестно. У Морин осталась в душе рваная рана, куда все больше просачивается пустота.

Чарли тихонько сопит, за окнами начинает брезжить рождественский рассвет. Чарли кружит в танце жену на паркетном полу, над их головами вращается зеркальный шар, от которого по всей комнате разлетаются разноцветные зайчики. Комната — огромная, такая огромная, что стены теряются где-то вдали, почти невидные. На Морин платье, которое она надевает при просмотре очередной серии "Далласа", но на ногах — почему-то кроссовки.

Чарли смотрит на них, и ему досадно, что кроссовки совсем не подходят к платью, тут он замечает, что пол не паркетный, а ледяной. На нем вдруг появляются тонкие, в волос толщиной, трещины и лужи. Он нервничает, но продолжает танцевать. Звучит "Тот волшебный вечер", в аранжировке Мантовани, но в плавную мелодию почему-то врываются громкие ритмичные перебивки. Это сбивает его, мешает двигаться в нужном темпе. А музыка снова меняется.

Что это… Что они там поставили, черт возьми?

Но почти сразу он узнает этот гимн, который старательно поют детские голоса, надрывающие душу. Это же "Приди, приди, Эммануил"[46]. Чарли сам пел его когда-то в школе, на рождественских утренниках. Он очень любил этот гимн, полный светлой печали и предвкушения чуда.

Приди, приди, Эммануил,

Избавь от скорби Израиль.

Теперь уже весь пол залит водой, но Морин и Чарли продолжают танцевать, отчаянно стараясь не сбиться с шага. Потом, очень медленно, они оба начинают погружаться в воду, и вот уже не видно даже их макушек. Чарли не может дышать. Он хочет схватить Морин за руку, но не находит ее руки. От ужаса он пытается кричать, но захлебывается.

…Чарли открывает глаза, пытаясь понять, где он и что происходит. Чуть прищурившись, он видит пластиковые жалюзи, сквозь которые пробивается утренний свет, светлые, под дерево, обои, когда-то белые, но теперь они скорее цвета желтой магнолии. Значит, он не спит.

Всего несколько секунд уходит на то, чтобы стряхнуть остатки дремоты, потом Чарли вылезает из постели. Кошмарный сон уже забыт. Из радиоприемника доносятся позывные, мелодия гимна: "Приди, приди, Эммануил…" В спальне чересчур тепло. Чарли накидывает халат и открывает окна. Стекла сильно запотели, и множество ручейков катится вниз, к подоконнику, оставляя на нем множество лужиц. В комнату сочится серо-коричневый свет. Раннее утро, только-только рассвело. Чарли всегда был "жаворонком".