Таир Али - Ибишев Страница 19

Ибишев измучен и слаб. Стараясь не смотреть по сторонам, он сидит, опустив тяжелую, как камень, голову, и равнодушно прислушивается к тому, как в самой глубине его ватной груди учащенно бьется сердце. Этикетка на воротнике новой рубашки царапает ему шею. Кебире достает из кошелька длинные четки из необработанной бирюзы. Быстро перебирая голубые камни толстыми пальцами, она в упор, с любопытством рассматривает Ибишева, и под ее взглядом он начинает беспокойно ерзать на стуле. Наклонившись вперед, Кебире заглядывает ему в лицо.

— Ты помнишь меня, мальчик? Ты должен меня помнить.

Что–то в ее голосе заставляет Ибишева вздрогнуть и поднять голову. Глаза Кебире вспыхивают и гаснут.

— Я приходила к вам раньше. Неужели ты забыл? Тебе было лет десять. Может быть, меньше.

Пышные волосы гадалки похожи на сложенные крылья черных птиц…

— Сколько тебе сейчас? двадцать один? Ну–ка, дай мне свои руки, не бойся! Я тебе ничего не сделаю…

Ибишев беспомощно смотрит на дружно кивающих ему матерей.

Кебире решительно берет его горячие влажные ладони в свои руки. Глаза ее, непроницаемые и мягкие, как черный бархат ее платья, излучая незаметный свет, безжалостно пронзают его узкий лоб, и там, в самой глубине лихорадочно работающего сознания, Кебире с ужасом и восхищением видит смертельный образ пеннорожденной.

И сразу же колючие электрические разряды, один за другим, начинают пронзать все тело Ибишева, и кожа его начинает зудеть, и сердце словно распухает в груди, и поясница становится холодной, как лед. Обезумевший от боли Ибишев пытается вырваться из рук гадалки, но ее пальцы, стальными обручами обвившие его запястья, не выпускают его. И вот когда кажется, что боль больше невозможно терпеть и Ибишев готов потерять сознание, электрические разряды вдруг слабеют и вскоре совсем прекращаются.

Ибишев судорожно дышит. Глаза его широко открыты. В уголках спекшихся губ — капли пены. Но боли больше нет. Вместо нее — чувство блаженного покоя. Горячечная плоть, постоянно возбужденная, опадает и перестает пульсировать.

Медленно погружаясь в сонную истому, Ибишев каким–то внутренним взором следит за тем, как навязчивый образ обнаженной Джамили — Зохры в его сознании распадается на части и размывается до неопределенности. И его захлестывает беспричинная радость…

Гадалка пожелала остаться с матерями наедине.

Отложив в сторону бирюзовые четки, Кебире откинулась на спинку стула и закурила.

— Дело серьезное.

Словно у фокусника в цирке, в руках ее появился моток черной пряжи. Размотав его перед обомлевшими матерями, Кебире принялась ловко плести замысловатые узелки.

— У него любовная горячка…

На девичьих лицах Алии — Валии одновременно появился стыдливый румянец.

— Причина его болезни — женщина. Она отнимает всю его кровь и силу…

— Стыдно сказать, сестра, наволочки и простыни — все в засохшей крови…

— …И в пятнах разных нехороших!

— Через эту женщину для мальчика может случиться безумие и смерть!

Матери залились слезами.

Кебире перестала завязывать узелки.

— Что нам делать, сестра Кебире?..

— …Помоги нам…спаси его, ради Аллаха!..

— Кто эта проклятая?

Кебире вытащила из мундштука недокуренную сигарету и погасила ее в пепельнице.

— Лицо ее скрыто от меня. Но я знаю, что она нездешняя. Может быть, из Баку. Может быть, она даже не мусульманка…Сила ее велика и обычные средства тут не годятся!

— Так что же нам делать?..

— Избавь от нее нашего мальчика и Аллах не оставит тебя!

На лицо Кебире легла фиолетовая тень.

— Я не всесильна.

— Ты все можешь, сестра Кебире! Изведи ее! И хотя мы две бедные вдовы, но сумеем отблагодарить тебя как надо!..

— Порча вещь опасная. Она может обратиться и на вас самих, и на меня. Обычно я не берусь за такие дела…

— Скажи, сколько это будет стоить, сестра?

— Ради Аллаха!

— Только ради вас! 200 тысяч.

Алия — Валия переглянулись.

— Мы согласны.

— Не люблю я этого, но что тут поделаешь… — вздохнула Кебире. — Уберите все со стола и никого сюда не пускайте. Мне нужно немного риса, воск, клок волос мальчика, ножницы, чистое полотенце, серебряный нож, кусочек свежего мяса, тарелка…

Кебире сидит на полу, словно закутавшись в прозрачную фиолетовую тень, и лицо ее, обрамленное волосами–крыльями, похоже на маску.

— …пусть поседеют твои локоны, и кожа станет дряблой и желтой, пусть дыхание твое станет вонючим и горьким…

Черная душа гадалки поднимается выше убийственного света царственного Ориона и, достигнув первого слоя небес, образованного крыльями розовых ангелов, обращается в слепую птицу.

— …пусть грудь твоя обвиснет и потеряет упругость…

На бесконечных пространствах второго слоя небес, образованного крыльями фиолетовых ангелов, тело слепой птицы покрывается изморозью, и холод сковывает ее трепещущее сердце.

— …пусть лоно твое станет безжизненным и мертвым как могила…

Слепая птица умирает от одиночества на залитых изумрудной водой полях третьего слоя небес.

— …пусть одиночество и тоска разорвут твое сердце…

В огненном вихре на красных небесах со всех сторон ее обступают призраки, и от невыносимого жара кровь ее почти сворачивается и высыхает.

— …пусть кровь твоя станет жидкой и слабой…

Слепая птица — черная душа гадалки — продолжает подниматься все выше и выше, туда, к самому последнему, девяносто девятому небу, сотканному из радужного эфира, тончайшего, как пленка масла на воде. И там, где больше нет спасительного покрывала Майи, она просит о милости для Ибишева, просит об избавлении от боли и безумия. Просит, совершенно точно зная, что в просьбе ей будет отказано, и что неумолимый закулисный механизм Судьбы уже давно запущен.

Кебире закончила. И хотя казалось, что вся церемония заняла не больше тридцати минут, для Кебире путешествие к последнему небу длилось ровно 273 часа и 49 минут. Постаревшее, осунувшееся лицо гадалки хранило явственные следы этого путешествия.

Она заговорила. Медленно, тяжело, с длинными паузами, и матери с суеверным ужасом внимали каждому ее слову.

— Разбрызгайте перед входной дверью мочу… Побольше. И делайте так каждый день в течение недели…ему под матрас положите корку хлеба. И этот серебряный нож. И еще мешочек соли… А вот это подшейте к его одежде…

Кебире положила на стол пряжу с узелками.

— Месяц давайте ему чай с настоем чемерицы. Ложка настоя на маленький чайник… Это должно успокоить кровь и прояснить голову…И еще одно скажу вам…Лучшее лекарство для него сейчас — это женщина… Найдите ему женщину! Мальчику пришло время стать мужчиной. Когда это произойдет, лихорадка его пройдет сама собой…

Сразу после обеда Черная Кебире со своей свитой уехала.

Глава 6

ОТЕЦ МОЙ, ИБИС

1.

«…отцы земные, отцы небесные — они монопольно держат в руках суровые нити судьбы…»

Так, кажется, сказано у Селимова.

Мой отец был похож на филина, большого ушастого филина с крючковатым носом и огромными желтыми глазами. Он был счетоводом в хозяйственном магазине и обожал вареные каштаны. Мог съесть их целую миску. Каждый вечер после ужина он садился у окна, ставил миску вареных каштанов на подоконник и начинал их методически поедать. Медленно, с удовольствием. Доставал по одной штуке, аккуратно очищал от кожуры своими длинными цепкими ногтями и, отправив в рот, тщательно прожевывал каждый кусочек. Самые крупные каштаны он обычно оставлял напоследок.

Он был милым человеком. Тихим, спокойным, и даже эта его дурацкая слабость к вареным каштанам никогда не раздражала меня. Просто, несмотря на очевидную схожесть с филином, его никак нельзя было назвать мудрым. Теперь он уже умер.

Недавно я поймал себя на странной мысли: я почти не вспоминаю мать. И это при том, что я всегда был очень привязан к ней. Зато вот отец снится мне, как минимум, один раз в неделю. Иногда чаще. Время как будто не отдаляет его от меня. Хотя, по правде говоря, и не приближает. Мы словно вращаемся друг вокруг друга по какой–то раз и навсегда определенной орбите. Он со своими каштанами и я у торчащей из земли ржавой трубы.

И нам никогда не пересечемся с ним. Даже смерть не может изменить это.

2.

Селимов не спит.

Предрассветные молочные сумерки заливают комнату. С тех пор, как жара, наконец, отступила, с моря вот уже несколько дней дует благословленный северо–западный ветер, несущий Денизли облегчение и свежий воздух. И назад к берегу потянулись косяки воблы и кефали. И рыбаки снова стали выходить в море. И артезианские колодцы вокруг города вновь наполнились пресной водой…