Людмила Коль - Земля от пустыни Син Страница 19

Ой, кто-то в дверь звонит! Пенсию, наверное, принесли. Я тебе потом позвоню!

Монолог пятый

— Как я рада, что вы пришли, Клара Борисовна! Идемте на кухню — я компот варю. У нас любят. Побольше сахару положу, он тогда насыщенный получается: с удовольствием пьют!..

А я уже сама собиралась к вам. Миша болеет? Насморк? А я вас научу, как от насморка избавиться. Натираете головку лука, а сок смешайте с медом. И по три капли в нос каждые два часа — здорово помогает. Нет, я не пробовала, но знаю. А вы попробуйте, что вам стоит! Да — да, нет — нет. Это же просто!

Вообще я всегда всех лечу. Вы знаете, во время войны свекровь ведь осталась в блокадном Ленинграде. Муж ее почти сразу умер от истощения, а она лежала. Потом ее все-таки вывезли, и она попала в Ярославль, в госпиталь. Я приезжаю — а она ходить не может, совсем плохая. Ну, я привезла ей яблоки, сало… В общем, она встала потом, и я забрала ее в Москву…

А вот еще такой случай был. Тоже во время войны.

Нас послали в другую часть. Это было на Карельском фронте. Ну вот. Идти далеко, и ночь наступает. А я маленького роста, сапоги огромные, тяжелые, шинель мне до пят. А волосы я локонами, знаете, распущу до плеч, на щеках ямочки. Вообще — ничего! Ну, в общем, решили переночевать в деревне. Зашли в один дом — а там беженцы. Хозяйка говорит: «Вот вам комната, устраивайтесь сами». И вот мы постелили шинели на полу и легли. А комната маленькая, народу много. Я лежу, не могу никак уснуть в духоте. А рядом лежит женщина, беженка. И я чувствую, что ей плохо. Я спрашиваю: «Что с вами?» А она говорит: «Простыла». Тогда я беру шинель, отдаю ей и говорю: «Прижмитесь ко мне, угреетесь, и вам легче станет». Она шинель не берет и отодвигается. А я ей говорю опять: «Да вы не стесняйтесь!» А она: «Больная я, заражу тебя». Я говорю: «Ничего, я крепкая». А она мне: «Да я больная, понимаешь? В том месте больная. Заразить тебя могу». Мама родная! Я, конечно, перепугалась. Но делать нечего. Я ее накрыла шинелью, и так и спали до утра.

Вообще я очень терпеливая.

Мы однажды с Костей отдыхали на Кавказе и пошли в горы. И я подвернула ногу. Боль — адская, искры из глаз! Так можете себе представить: два часа терпела, чтобы Костя ничего не заметил! Понимаете, я же очень жертвенная…

Помню, поехали мы как-то с Николаем Семеновичем к Севке на дачу — ему тогда было три года, и он там с бабушками жил, а мы в воскресенье приезжали. Едем, а у меня сумка с продуктами. И вдруг захотели есть. Я достаю пирожок. А вокруг люди сидят. Мне же неудобно. Я их угощаю. Один, другой, третий… Всем раздала, а нам ничего не осталось. Прямо как Пышка у Мопассана, помните? Вот так и я!.. Меня мой Николай Семенович всегда называл «блаженная». Так и говорил: «Ты — блаженная!» Понимаете, я ведь никогда о себе не думала…

Как?! Вы уже уходите? Мы даже не поговорили! Ну а я за мясом сейчас в наш. Меня там все знают. Что-то у Лены давно кур не было…

Монолог шестой

— Здрассте! Что-то у вас сегодня выбор — не очень! Ах, что-то все-таки есть? Вынесут потом? Уже рубят? Ну, я постою… Я — похудела? С моими архаровцами еще и не то будет!..

А вы тоже будете ждать мясо? Тогда за мной стойте, я первая подошла!

У меня, понимаете, столько народу! Четверо внуков! Нет, живу я с двумя. Но к тем едешь — тоже везешь. Пенсия, конечно, небольшая, но хватает. Я ветеран, поэтому у меня прилично получается. Отдаю невестке на питание, ну и мне остается. В субботу или в воскресенье едешь к младшему сыну — и тоже что-нибудь везешь. Цены — сами знаете, какие сейчас. Но это еще ничего — было бы здоровье! А у меня, понимаете, грудная жаба. Схватит — и конец. Внук бежит всегда впереди. Я кричу: «Гоша, не беги, бабушке плохо!» А он же не понимает… В первый класс должен идти, но… что-то не берут в нашу школу — говорят, еще год подождать надо. Ну, ничего, я устрою.

А у вас — внук? Двадцать два года? Студент? Так это же замечательно! А у меня внучке восемнадцать лет. Прекрасная девочка. Мордашка очень симпатичная. Мне ей жениха нужно найти. Давайте их познакомим! Девочка есть? Ну и что? Какая разница? Была одна — будет другая! Нет, вы знаете, моя Лёля очень умная девочка… А давайте все-таки познакомим! Да — да, нет — нет. Посмотрим! Не хотите? Ну, как знаете, конечно. Но я бы попробовала. А где вы живете? Так это же рядом! Мы с вами можем как-нибудь встретиться, в Филевский парк, например, съездить. У вас есть телефон? Нету? А как же вы живете? Я, например, не смогла бы… Мне все время звонят: то внуки, то девочки из министерства, с которыми я работала. Меня там еще помнят. Ну, сейчас уже, конечно, многие поумирали, но вообще очень часто звонят. Я в аптечном управлении работала. Финансировала аптеки. Цены на лекарства почему такие низкие были? Это же я снижала! Даю вам честное слово!..

Вынесли, наконец!

Неплохое мясо. Вы тоже на этот кусочек смотрели? Ну что ж, я — впереди, так что прошу прощения, но я его забираю.

Сейчас приду — лук, морковку нарежу, кусок масла, два часа — и готово. У меня все быстро. Я вообще не очень обращаю на это внимание. Мне же ничего не нужно! Что есть, то есть. Радоваться надо каждый раз тому, что имеешь! Ведь дрожжи когда-то ели жареные. Вы не помните? Ну, году в сорок шестом что-нибудь, наверное. Я вся в струпьях ходила. Ужас! Где? В Москве, конечно! Как — не было? Я же ела! Какого вкуса? Ну, представляете, жареные дрожжи? Гадость, конечно!.. А вы говорите… Так что у меня просто с едой! Мой отец мог мне в Париже образование дать. Не верите? Он? Миллионер был! Кожевенная фабрика — кожи выделывали — и три доходных дома. В Клинцах! До сих пор стоят. Я была там как-то, видела. Нашу семью весь город знал… Однажды просыпаюсь: отец с дядей о чем-то разговаривают и ходят по комнате. Смотрю на пол — а весь пол в деньгах… А после революции, понимаете, в «лишенцы» попали, все отец отдал и пошел работать сторожем на склад… И золотые монеты отдали, и столовое серебро, и все-все-все… Немецкий рояль один чего стоил! Где-то он теперь?.. Как же, я с шести лет училась играть. А потом, конечно, это закончилось… Э-э-э! Все суета сует!.. Чем люди живы?.. У моей мамы столько драгоценностей было! Бриллианты, конечно… Мама только одно кольцо спрятала на память; потом, в тридцатые годы, в торгсине его продали и купили материал мне на свадебное платье… Так-то…

Ну, я пошла домой. Лёля придет в три часа — а обед уже готов. Я ее накормлю, посуду помою… Ну, иногда моет, конечно, но так вообще… не очень. А потом за Гошей в детский сад. Нет, она не ходит. Она занимается. Я ей не мешаю… И так целый день. Так и вертишься. А благодарности, понимаете, никакой…

Заходите как-нибудь. Вы гуляете? Не гуляете? А как же? Я три часа каждый день на воздухе. Это же здоровье! Некогда? А что же вы делаете? Нет, стирает невестка, убирать — это тоже она в субботу. Готовит в основном тоже она, но Лёлю я кормлю. На рынок сын ходит… У нас никто не шьет, не вяжет… У нас? Читают, смотрят телевизор. Я с Гошой гуляю… Ну, как-нибудь встретимся еще!

Монолог седьмой

— Ну, здравствуй, Тэра, заходи! Я уже и не вспомню, когда мы встречались в последний раз.

Живем — как видишь: мы с Лёлей спим здесь, в этой комнате, а они втроем там, в другой комнате. Что ты удивляешься? На фронте ведь не разбирали: можешь — не можешь. Сказано: выполняй! Послали меня один раз в часть, а я пароль перепутала, представляешь? Что делать?! Часовой командует: «Ложись, стрелять буду! Руки за голову!» А дождь льет такой, что ничего не видно. Куда ложиться? Кругом вода и грязь. И легла, конечно! Лицом вниз, в глину. Лежала, пока офицер не пришел. Так что в жизни, дорогая, как на фронте. А я всего лишь бабка, у которой четверо внуков. Даже губы уже не крашу. Но мне кажется, так лучше, правда?

Идем на кухню! Будем сейчас чай пить. Тебе покрепче?

Лицо? Нормальное, по-моему… А что? Опухшее, считаешь? Ты просто отвыкла… А может, оттого что сердце прихватило ночью, кто знает… Сплю неважно, понимаешь ты. Просыпаюсь среди ночи несколько раз. Положу валидол под язык — и только тогда засну. Да так… Что рассказывать… Жизнь — как всегда… Мои? Ездили вчера на кладбище… И Сева, и Лена, и Костя с Таней. Памятник ставили отцу. Ровно год уже прошел. Он умер в один день с Высоцким. На Даниловском кладбище урну захоронили. Говорят, у его новой жены там место. Поэтому к ее родственникам, и бабушкину урну туда же захоронили, когда она умерла… Потом у нее дома, кажется, собирались еще раз… Видно, ее знакомые, родственники. Я же не знаю, они мне в подробностях не рассказывают… Отчего умер? У него астма была, а она капитальный ремонт затеяла и всю осень ремонтировала квартиру. Астматики ведь не переносят запахи, тем более запах краски. В этом, я считаю, была причина. Да и вообще, обстановка, видимо, не та: Костя как-то рассказывал, что ее дети не забывали указывать ему, где его место, — то дочь, то сын… Здесь он был глава семьи, понимаешь ты, авторитет, а там — кто?.. Конечно, положили в больницу, но когда он уже ходить не мог, задыхался. Она оттягивала, говорила, что обычный приступ, ничего страшного, пройдет… Так Костя рассказывал… А кто при нем мог быть? Дежурили по очереди то Сева, то Костя… Меня же не звали… А ты сомневаешься? Конечно, ухаживала бы… А как же?.. Еврейские женщины ведь очень жертвенные. Я же с ним всю войну прошла, всегда вместе, ты же знаешь… Да, не хозяйка. Но, понимаешь, в молодости меня это никогда не интересовало. Мне хотелось учиться, быть в компании — компания у нас в институте была интересная. Я любила участвовать в самодеятельности, летом на даче устраивали театр, тексты сами составляли, что-нибудь с юмором, чтобы весело. Я же стихи писала! Всегда что-нибудь тут же, на скорую руку сочиню. Понимаешь, жизнь била ключом! Мы же молодые были… Разве от этого я стала хуже? Что-то я все-таки делала, самое необходимое. Может быть, неумело, ты права. Но в конце концов, это ведь не самое главное, дорогая. Я оглядываюсь сейчас назад и думаю: нет, не это главное в жизни. А если для него главное было только это, значит, я ошиблась в нем… Вот так. Сейчас ведь я научилась готовить, Лёлю вынянчила, с Гошей вожусь, и Тане с Костей помогаю, и вообще…. Что теперь говорить… Она им заявила: «Я долго мучилась с больным старичком. Мало мне было его мамы». Ни разу не приехала больше в больницу: завещание составила и уехала. Зачем ей это завещание? Чтобы забрать его медали? Ведь больше у него ничего ценного не было. Там и орден был, между прочим. Зачем он ей?.. Говорят, собирается теперь в Израиль. Возьмет все это с собой туда?.. Чем люди живы?! Бог с ними! Закончилось все… Я же не буду тебя обманывать — ты же моя родственница. А что пишут из Израиля твои родственники? От своих я давно ничего не получала, не знаю, как они там живут. Подумай только, из всей нашей большой семьи теперь осталась здесь только я… Ну и ты. Ты можешь еще уехать — если захочешь, конечно… Дети у тебя там, так что никто больше здесь не держит. А я — нет. Не-ет, дорогая, я бы поехала только посмотреть — интересно хоть одним глазком взглянуть на ту землю, откуда пришли наши предки. Но, видно, уже никогда не смогу осуществить эту мечту… А жить там — это не для меня. Я считаю, понимаешь ты, что раз уж так случилось, что евреи покинули ту землю, возвращаться ни к чему. Ну и что же, что я в детстве говорила на идиш? Почему нет? Можно говорить на разных языках. Разве это мешает? Наоборот, я считаю, знать две культуры всегда лучше, чем одну. А в сознательной жизни я писала стихи только по-русски. Мне и сейчас еще звонят девочки из Министерства, если у кого-то юбилей, просят: «Майя Михайловна! Напишите что-нибудь для адреса!» И приходится! Добро нужно делать, чтобы человек радовался! Я же воспитана на русской культуре, как человек сформировалась в ней. Тору когда-то читала, да, мой отец заставлял! Ты тоже читала когда-то Тору. Это основа основ, это, я считаю, необходимо знать. Но моя культура — русская: Пушкин, Толстой, Достоевский, Тургенев — это мое. А все остальное, я считаю, необходимо знать для общего развития. Конечно, выйти замуж за русского… Нет, я бы, например, не смогла, это правда. Мой папа считал, что я должна выйти замуж только за еврея. Понимаешь, в институте в меня сразу влюбился мой сокурсник — красивый русский парень, высокий, с вьющимися волосами, с голубыми глазами. Сидим мы вместе на лекции. А я локоть на стол положу, рядом с его тетрадкой. Он придвинется ко мне, дотронется до моей руки и шепнет ласково: «Маечка». И глаза добрые-добрые… Я, конечно, чуть голову не потеряла тогда. Ну, как же — такой красавец-парень! Но папа сказал мне: «Имей в виду, если выйдешь за него, потом будешь всю жизнь жалеть, потому что вдруг сделаешь что-то не так, все спишется на твою национальность». Правильно — неправильно, не знаю теперь, все давно перемешалось, что уж теперь переоценивать… Почему не уехали? Это сложный вопрос… Несмотря ни на что, мой папа считал, что это его земля. И они с мамой никуда не поехали после революции. Папа пошел работать простым сторожем, как тебе известно, сдал все, что было нажито, все мамины драгоценности отдали… Верили в лучшее, понимаешь ты… Время тогда такое было… Ну, а уж как получилось… Ведь мы с Николаем Семеновичем тоже записались добровольцами на фронт, как многие… Мы шли защищать нашу землю — так мы были воспитаны, дорогая! Как же было сидеть, когда враг подходил к Ленинграду? И студенты, и преподаватели добровольцами уходили на фронт. Ведь всю войну прошли! А когда папа умер, сколько народу пришло к нам проводить его в последний путь! Ведь у него в приходно-расходной книге, которую он вел в синагоге, такие суммы проходили! И никогда ни одной копейки себе не приписал. Как жил на крошечную пенсию, так и умер с ней. Прежде всего — человек должен быть хорошим, так я считаю… Пусть едут. Каждый выбирает то, что ему ближе. Все суета сует… Не в этом счастье. Дети мои женаты на русских, и внуки мои — наполовину русские. Так что — какая я уже еврейка? Я уже ненастоящая еврейка… Вот так, моя дорогая. А вообще — какая разница, кто есть кто? Все суета сует!..