Андрей Астанин - Песни улетающих лун Страница 19

Голова вырастала из-под земли, как при восходе луна или солнце — так же медленно и неизбежно. Сначала показались уши и линия шерсточки между ушами, потом глаза и полураскрытая пасть: медведица, развертываясь от спячки, готовилась выпрыгнуть из берлоги.

Решительность уже не раз выручала Волка. Издав пронзительный крик, колдун первым прыгнул к противнице; со всей силой опустил ей на голову Меч. Удар получился не столько опасным, сколько болезненным: оружие разбило в кровь ноздри животного.

Отпрянув назад, медведица завыла от боли. Однако, когда Волк, продолжая дико кричать, опять занес над ней руку, животное сумело опередить его. Страшный удар в грудь отбросил вождя назад, и он, отлетев и выронив из руки Меч, упал на спину. Медведица с воем вылезла из берлоги; лишь пять или шесть шагов разделяли теперь лежащего человека и зверя…

И тут колдун, уже закрывший глаза, услышал, как снова, только куда страшнее, заревело животное. Стрела, пролетев со свистом, вонзилась между ушами; затем вторая, третья, четвертая стрелы то тут, то там пронзили бурую шкуру зверя.

Медведица, вся в крови, уже не крича, а лишь издавая отрывистые, похожие на всхлипы, звуки, развернулась и спотыкающимися шагами двинулась обратно к дыре. Перешагнув через выворотень, она зашаталась и, рухнув на землю, съехала головой в берлогу.

Волк, подобрав Меч, попытался подняться; держась за разбитую грудь, снова опустился на залитый кровью снег. К убитому зверю с радостными криками, размахивая луками, подбегали охотники. Совсем рядом, за пологим заросшим березами холмиком, поднимались к небу синие клубы дыма магордского поселения.

Они были спасены.

— Яков Львович?! Вот уж кого не ждал в Ленинграде! Узнаешь меня? Курсы перед самой войной… В Москве, ну?

Шейнис вглядывался в лицо вынырнувшего из подворотни человека, припоминая.

— Сергей Клычков, кажется.

— Ага, помните, — засмеялся Клычков, отводя взгляд. Так он всегда разговаривал: не глядя на собеседника. — Какими судьбами у нас? Как ты вообще сюда попал? По Ладоге что ли?… Понял, понял: государственная тайна! Сейчас-то ты откуда? С Большого Дома? И — куда?

Они стояли на пересечении бывших Литейного и Сергиевской, и вьюга, выскочившая вместе с Клычковым, поднимала с асфальта, обнажая трамвайные линии, и кружила над ними войско снежинок. Снежинки метались в морозном воздухе, но, не найдя на проспекте ничего интересного, медленно, точно разочарованно, ложились обратно на линии и на глыбами вмерзшие в них неработающие трамваи. Над домами угрюмым поездом тянулись тучи, одна из них пузом задела за трубу ближайшего здания — и, не в силах сдвинуться с места, висела над головами чекистов.

— Слушай! — Клычков фамильярно хлопнул Шейниса по плечу, и тут только Яков различил вялый запашок алкоголя, исходивший от него. — Слушай, у меня есть предложение. Тут на Бассейной, это в пяти минутах ходьбы, живет Слепнев. Дурак страшный и пьяница, но добрейшей души человек. Он сегодня меня к себе приглашал, на спиртик. Пойдем со мной, честное слово, он будет рад!

— Не пью я теперь, — холодно ответил Шейнис.

Лицо Клычкова сделалось еще более неприятным.

— Не пьешь? Ты не пьешь? Кому ты будешь рассказывать? — и, поглядывая на погоны Шейниса, горько вздохнул: — Конечно, гусь свинье не товарищ! Полковник НКВД с каким-то там майором за один стол не сядет.

— Не пью я, — повторил Яков, поворачиваясь к Клычкову спиной. — Да и дел по горло.

— Жаль, жаль, что не хотите уважить старых знакомых, — тут же перешел Клычков на “вы”, обиженно улыбаясь. — А я вот был бы рад с вами посидеть, поболтать за жизнь… Да, кстати, — Клычков хлопнул себя ладонью по лбу. — Слепнев этот сейчас профессора одного исследует, вашего земляка в некотором роде…

— Какого еще земляка? — Шейнис, уже собиравшийся уходить, круто остановился, внимательно посмотрел на опять захихикавшего Клычкова.

— Насчет земляка это я так сказал, в шутку. Профессор один немецкий, археолог. Как там твоя деревня называется? Во-во, именно там они и копали, а что искали, я так и не понял.

Ветер, вмешавшийся в речь Клычкова, сдул с ближайшего здания зацепившуюся за трубу тучу, порывисто понес ее над проспектом. Туча летела, все разгоняясь, разбивая живот о карнизы и трубы и оставляя на них синие клочья. Уже почти достигнув набережной, она с разлету врезалась в стену огромного кирпичного здания, каменным монстром возвышавшегося над домами; тогда, точно в приступе помешательства, из тучи повалил снег.

— А в Ленинград он как попал? — недоверчиво спросил Шейнис.

— Да там долгая какая-то история, — затараторил Клычков, обрадованный тем, что его слушают. — Немецкие археологи вроде в лес поперлись по своей ученой дурости — и к партизанам попали. Ну, партизаны им всем направленье в Могилевскую губернию выписали, а о профессоре ихнем взяли и сообщили в Москву. А там что-то все всполошились: сохранить, мол, немчика целым и невредимым! В общем, каким-то то макаром его перебросили сюда, а здесь как-то быстро не до него стало. Я думал, может тебе интересно было бы о родных местах погутарить. Жаль, что ты не хочешь…

— Идем к твоему Слепневу, — решительно сказал Шейнис.

Слепнев оказался здоровенным малым лет тридцати пяти с густыми усами на глуповатом добродушном лице.

— А я не один, — сообщил Клычков, заходя в квартиру. — Прошу любить и жаловать: Яков Львович, мой, так сказать, соученик-с. Спиртику у тебя на троих хватит?

— Хватит, хватит, — отозвался Слепнев, протягивая мясистую ладонь Шейнису. Похоже, он действительно был искренне рад новому человеку. — И на шестерых бы хватило. Мог бы кралю-другую еще привести.

— Где ж их нынче возьмешь, Валенька? — спросил, поморщась, Клычков. Он помог Шейнису повесить шинель на вешалку, провел в пыльную, завешанную газетными вырезками и фотографиями комнату.

На покрытый грязноватой клеенкой стол Слепнев поставил кастрюлю с картошкой, начатую банку тушенки, две пачки немецких галет, хлеб, хрустальные рюмки и разбавленный водой спирт.

— Ну, Яков Львович, — сказал Клычков, усаживаясь, — не обессудьте: чем уж богаты… Сами знаете, время сейчас не дюже сытое.

— Давай за знакомство! — первым поднял рюмку Слепнев.

— Да, Яков Львович, вот ведь как оно бывает, — говорил через час уже запьяневший Сергей Клычков. — Вы у нас теперь без пяти минут генерал, а я вот — сами видите…

— Хороший ты мужик, Львович! — заявил Слепнев, подливая в опустевшие рюмки. — Слышь, Сергей, а согласись, они с Маргулисом нашим похожи, как братья. — Вы, случайно, с Маргулисом не родственники?

Шейнис сидел, погруженный в какие-то свои мысли, скатывал на столе хлебный шарик; лицо его казалось теперь усталым и постаревшим. Он не удостоил Слепнева ответом.

— Да, кстати, Валя, — меняя тему, сказал Клычков. — Как там твой профессор поживает?

— Немчик-то, Пауль? Мировой мужик!

— Я вот почему тебя спрашиваю. Яков Львович как раз с тех самых мест, где твой Пауль копал. У него там родные остались, кто его знает… в общем, он бы хотел с ним встретиться. Когда его можно будет увидеть?

— Когда увидеть? — воскликнул Слепнев и стукнул кулаком по столу. — Да прямо сейчас!

— Сейчас? Мы что, пьяными попремся в Большой Дом?

— К фуёвой бабушке мы попремся, — объяснил Слепнев, тяжело вставая, и шатаясь двинулся к телефону. — Через десять минут его ребята сюда притащат.

— Пускай, пускай, — весело сказал Клычков, видя протестующий жест Шейниса. — Это даже интересно.

— Андрюха? — басом говорил в трубку Слепнев. — Подбрось-ка мне на квартиру Павлушку моего. Да, прямо сейчас. И саблю его тоже захвати, знаешь, где она спрятана?

Очень скоро Яков почувствовал, что ему плохо. Он встал из-за стола и, нетвердо ступая, двинулся в коридор. Слепнев что-то спросил вдогонку, но Шейнис не ответил. В уборной его вырвало.

Добравшись до умывальника, он подставил голову под струю; с минуту стоял согнувшись, чувствуя, как ледяная вода затекает по шее за воротник. Потом, вытерев голову какой-то тряпкой, сел на край грязной, в пятнах сбитой эмали, ванны. Снаружи до него доносились незнакомые голоса, покрываемые громким слепневским хохотом, неприятный и тоже излишне громкий голос Сергея Клычкова.

В закрытую изнутри дверь ванной комнаты постучали.

— Яша, ты там как, живой? Давай, мы тебя ждем.

Шейнис посидел немного; тяжело и неохотно поднявшись, вернулся в комнату.

— А вот и Львович! — заорал Слепнев. — Что, плохо тебе? Садись, съешь что-нибудь. Вон, с Павлушкой познакомься.

Действительно, за столом, как гость, сидел невысокий худой человек лет шестидесяти в потрепанном коверкотовом пиджаке. Все черты его лица — шишковатый, с залысинами, лоб, слезшие на нос роговые очки, над которыми выглядывали круглые сумасшедшие глазки и маленький подбородок, — говорили о том, что человек этот — ученый.