Сергей Бабаян - Канон отца Михаила Страница 19

Храм уже давно погасили; церковный двор был безжизненно темен и пуст. Справа и слева, и сзади поднимались, теряясь крышами в темноте, светящиеся глубокими, как будто насупленными окнами стены громадных домов. За близкой, казалось, хрупкой прутковой оградой колыхались, урча, бесчисленные толпы продающих и покупающих; над ними, озаряя тенты ларьков, бесновались огни реклам; напористо, с хулиганскими нотками, хрипло кричал мегафон: “Мом-ментальная лотерея! Подходите и выигрывайте! Пять тысяч долларов — за пять новых рублей!…”. Отец Михаил вышел из ограды, замкнул за собою калитку и стал пробираться между строем нахохлившихся нищих старух и бурлящей в переулке толпой. Метро было прямо за церковью… то есть это церковь, конечно, была за огромным вычурным павильоном метро, выходящим на необозримо-широкий проспект. Павильон этот был выстроен в виде полуротонды со входом и выходом по бокам, с внутренним двориком, огороженным по фасаду решеткой. Отец Михаил выбрался из потока, неудержимо вливавшегося, как в створы плотины, в светящиеся ячейки дверей, и остановился подле ограды: и в темной, безликой толпе ему было тяжко, еще страшнее показалось ему очутиться в освещенной толпе…

С ужасом и отвращением — изо всех сил борясь с этими дурными, недостойными чувствами и не имея сил их побороть — смотрел он на окружающий его мир. Перед метро кипела тысячами голов болезненно-ярко освещенная площадь. Вокруг дико расцвеченных, содрогающихся от тяжелых ритмов ларьков, как мухи над извержением, густо роились люди. За витринными стеклами буйно цвело похабное изобилие: раззолоченные бутылки сотен размеров и форм, торты, заплывшие лоснящимся жиром кремов, копчености, багровые с просинью от запекшейся крови, сырные головы, цветущие мраморной плесенью, ободранные и рассечённые трупы животных и птиц, неистовствующие красками кассеты видеофильмов… — всё для услаждения изгоняющей Духа плоти, для помрачения разума, для блуда очес, для разжигания зверской похоти: жри, пей, совокупляйся, мычи в упоении чрева и чресл, — ты могуч и свободен, выживает сильнейший, ты выжил и радуйся — smile! smile!! smile!!! — в лицо голодным, увечным, мертвым, — улыбайся всегда, Homo erectus, прямоходящий сверхчеловек! Тут же на лотках продавались книги, злосмрадные отправления освобожденного разума, — сверкали лакированной кровью, зубами, ножами, грудями, животами, ягодицами… За площадью ревел, гудел, переливался огнями проспект; к тротуару подкатывали огромные, сияющие зеркальными крыльями автомобили: из них выходили мужчины в ослепительно-черных пальто и женщины в серебрящихся шубах, — брезгливо ступая, с плакатно-неподвижными, обесчеловеченными сытостью лицами шли в соседствующий с церковью ресторан. Напротив выхода из метро мелкорослой гомонящей стеной тянулись старухи — с батонами хлеба, пачками сигарет, платками и кофточками, пакетами с яблоками и капустой; парень с опухшим лицом, с отрезанными до паха ногами, сидел в инвалидном кресле с картонкой в руках, рядом с еле слышно хрипящим магнитофоном; две девушки в красной и желтой куртках и черных колготках, казалось, без юбок, курили тонкие темные сигареты и презрительно посматривали в сторону выхода из метро; мальчик лет десяти, с напряженным усталым лицом, пиликал, спотыкаясь красными пальцами, на детской гармошке; из грязно-серой толпы под часами кто-то пьяно вдруг закричал, со злобой и гордостью: “Что ты мне, дура, мозги гребешь? — мне, православному!!!” Отец Михаил содрогнулся; “хочется быть Богом — и стрелять, стрелять!” — вспомнил он вдруг чью-то исповедь, — испугался, перекрестился: стоявший рядом мужчина с тусклым лицом, торговавший газетами, дико посмотрел на него… Народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое; и не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их… Вот он! — великий город, Вавилон, великая блудница, сделалась жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу; и построила себе блудилища и наделала себе возвышения на всякой площади, и давала подарки и сыпала деньги свои, и яростным вином блудодеяния своего напоила народы и растлила землю любодейством своим… Это ваш град взыскуемый?!! Гроб повапленный, снаружи красивый, а внутри полон костей мертвых и всякой нечистоты!…

Отцу Михаилу стало страшно, он был один… Господи, Ты со мною?! Вдруг — дьявольским искушением всплыли чьи-то слова: “А может быть, он действительно умер?… И больше никогда не придет?…”. А не всё ли равно?!! — если Он — или он — действительно приходил и умер за нас! Отец Михаил повернулся — за стеной павильона, невидимые, золотились церковные купола — и горячо прошептал, с отчаянием и любовью:

— Спасибо Тебе, Иисусе… за то, что ты пришел мучить нас!

XIV

Его Святейшеству

Святейшему Патриарху Московскому и Всея Руси

Алексию II

клирика храма Мирона-пресвитера свящ. Михаила Александровича Румянцева

Прошение

Прошу Вашего Благословения на отчисление меня из клира г. Москвы (храм Мирона-пресвитера) с правом перехода в другую епархию.

Вашего Святейшества недостойный послушник свящ. Михаил Румянцев 23 января 199* г.

Его Высокопреосвященству,

Высокопреосвященнейшему митрополиту

Крутицкому и Коломенскому

Ювеналию,

управляющему Московской епархией

клирика храма Мирона-пресвитера

свящ. Михаила Александровича Румянцева

Прошение

Прошу Вашего Благословения принять меня в клир вверенной Вам епархии и назначить в любой подмосковный приход, желательно по с.-петербургскому направлению. Хиротонисан 8 февраля 199* года. Письменное Благословение на переход Правящего Архиерея г. Москвы имеется. Состав семьи — я и моя жена, Румянцева Ольга Николаевна.

Вашего Высокопреосвященства недостойный послушник свящ. Михаил Румянцев 23 февраля 199* г.

ОБ АВТОРЕ

Сергей БАБАЯН — родился в 1958 году в Москве. Окончил авиационный институт. Писать начал в 1987 году. Автор романов “Господа офицеры” (1994), “Ротмистр Нежениев” (1995), повестей “Сто семьдесят третий”, “Крымская осень”, “Мамаево побоище” (“Континент” №85,87,92), сборника прозы “Моя вина” (1996). Живет в Москве.

Примечания

1

Ветхий Завет в Новом раскрывается, Новый Завет в Ветхом скрывается (лат.).

2

Раки — сирийское слово — пустой, негодный человек; считалось очень оскорбительным у иудеев во времена Иисуса Христа. — Ред.

3

В синодальном переводе у Мф. 5, 22 сказано: “не гневайся напрасно”. Вольнодумец Орлов, читавший Толстого (“В чем моя вера”), сказал Михаилу, что в большинстве евангельских списков, в т.ч. самом древнем, слова “напрасно” нет; в других списках это прибавка не ранее V в. Михаил согласился, что прибавка эта бессмысленна: напрасно не надо делать вообще ничего, и странно было бы возводить это в закон. Толстой смотрел варианты у И.-Я. Грисбаха (“Symbolae criticae ad supplendas et corrigendas varias lectiones N.T.”, Halle, 1785-93).

4

Унизительный — потому что, уступив ему, человек испытывает стыд. Здесь отец Михаил следовал за В. Соловьевым: ощущая себя высшим творением природы, человек стыдится, когда под страхом голода, холода, боли и т.д. теряет власть над собой, т.е. когда дух его побеждается плотью, когда он превращается (унижается) в низшую тварь, в животное.

5

протоиереев. — Ред.

6

Верю, потому что нелепо (лат.).

7

Поскольку продажа с целью наживы есть основа любой торговли — занятия необходимого и часто вполне добропорядочного, здесь нельзя не пояснить, кого имел в виду отец Михаил под “чистой воды спекулянтом”. Это человек, торговые операции которого не приносят пользы никому, кроме него самого: биржевой игрок, искусственно повышающий или понижающий курсы акций (“быки” и “медведи”), или торговец, опять же искусственно вклинивающийся между покупателем и продавцом: если кто-то предложит, например, по объявлению автомобиль ниже сложившейся рыночной стоимости, то купит его вернее всего не человек, который на нем будет ездить, а фирма, специализирующаяся на подобного рода негоциях, для перепродажи в том же городе по объявлению в той же газете.