Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2006) Страница 2

Починка обуви и чистка, и — открыто.

Я заглянул, дремала ассирийка

за ящиком своим, я разбудил ее,

сказал: “Почисти”. —

“Давайте и простите — я заснула”.

И я уселся в кресло, и она

достала гуталин. И вспомнил я:

его ведь называли Гуталином.

И за ее спиной увидел я

другой портрет — он с матерью и сыном

Василием, их кто-то написал,

наверно, на клеенке. Он — в мундире,

роскошном, маршальском,

Василий — в пиджаке, а мама Катино —

в одежде черной…

И замелькали щетки ассирийки,

и залоснились прахоря мои.

“Зачем он вам?” — “А я к нему привыкла,

вся жизнь при нем прошла,

вот без него и скучно стало”. — “Боже,

ваш народ древней, чем пирамиды и Эллада,

ну что он вам?” — “Вам не понять. Без них,

без Тамерлана и Аттилы, скучно!

Вот изгнаны мы из родной земли,

рассеяны по свету, чистим обувь,

живем неплохо, только скучно нам.

А с ним забавнее и веселее…

С вас два рубля…” И расплатился я.

И пролетело сумрачное время.

Я поспешил на городской базар,

а он еще как раз не разошелся:

вот горы изабеллы, груши бэра,

вот специи в мешочках и ткемали,

аджика адская, домашнее вино,

молочный ряд, мясной и трикотажный.

Сменить носки промокшие — как славно!

Вот будка лотерейщика, газеты,

чурчхелы, вот коньячная бурда

в бутылках липовых — подделка местная

под знаменитой маркой,

наперсточники с грустными глазами,

а вот и мне назначенное место —

шашлычная “Эльбрус”. Убогий домик

из плит цементных с ленточным окном.

И я вошел. И нет свободных мест,

поскольку дождь еще не прекратился,

и здесь его пережидают за хашем,

лобио и шашлыком, ну и, конечно,

за лучшей в мире чачей.

И вдруг я слышу голос: “Эй! Сюда!”

В углу я вижу человека в болонье

темно-красного, линялого оттенка

и в сванской шапочке. И он призывно

машет мне. Я подошел и понял —

ассистент. “Садитесь, я принес

заказы ваши”. — “Так познакомимся”, —

и я назвал себя. Он что-то пробурчал —

я не расслышал. Я крикнул: “Эй, батоно,

закуску, два харчо, два лобио,

потом два шашлыка,

бутылку чачи и вина бутылку”.

И скоро появилось это все.

“Вы из Москвы?” — “Да, из Москвы, но раньше

жил в Ленинграде”. — “Я тоже там бывал”.

И вот мы выпили и закусили сыром

сулугуни жареным — закуски лучше нет.

Он жадно стал хлебать харчо, он, видно,

проголодался, да и я

не ел сегодня ничего с утра.

И я спросил: “А что, хозяин ваш придет?” —

“Придет хозяин, он опоздает, может, на часок”.

Мы выпили еще по стопке чачи.

Душа открылась, присмотрелся я,

и облик ассистента стал мне ясен:

кавказское лицо, загар, щетина,

два зуба золотых и сивый ус,

что сильно обесцвечен никотином,

укутанное пестрым шарфом горло

и — желтые, тигриные глаза.

Батумскую мы закурили “Приму”,

вполне приличный, правильный табак.

Я поглядел по сторонам, на стенке

висело два десятка фотографий:

тбилисское “Динамо” перед матчем,

Пайчадзе молодой и Метревели

с ракеткой после сета, человек

в фуражке капитанской у штурвала,

жених с невестой где-то в местном загсе,

красотка из индийского кино

и Буба Кикабидзе с микрофоном.

Последним на стене висело фото

туманное и старое. Оно

мне сразу показалося особым,

знакомым даже. Какая-то толпа, и впереди

с кустарным флагом молодой грузин,

обмотанный под клифтом пестрым шарфом.

Я наблюдателен, и я заметил,

что шарф такой сейчас на ассистенте.

Но мало ль одинаковых шарфов!

Вдруг ассистент сказал: “Хозяин этой

шашлычной — Нестор — давний мой приятель,

и у него хороший есть коньяк,

но для своих. Хотите закажу?” —

“Ну да, конечно”. — “Можно двести грамм?” —

“Зачем же двести, лучше взять бутылку”. —

“А вы щедры”. — “А для чего нам деньги?

Потратим эти — новые придут!” —

“Вот это мудро, я вам отслужу”, —

и он прикрикнул что-то по-грузински.

И нам на стол поставили коньяк —

совсем другое дело. Мы выпили,

и побежал туман перед глазами

и огонь по жилам…

И я опять на это фото глянул

и убедился — он передо мной.

Не только шарф, он сам,

тот желтый взор, тот низкий лоб,

та меленькая оспа.

Он сам передо мной коньяк мой пьет.

“Так это ты?” — спросил я напрямик.

“Да, это я, а как ты догадался?” —

“А я внимателен, таков мой дар.

Теперь по кофе?” — “Кофе два, как надо!” —

он крикнул вдруг по-русски. Я подумал,

что он всегда хотел быть только русским.

“Так для чего убил ты миллионы?

Своих товарищей по партии убил?

Народы выслал? Прозевал войну?” —

“Ты хочешь, чтобы я сейчас ответил?” —

“Конечно, больше случая не будет”. —

“Ты знаешь, я — поэт, и я — артист,

мне просто было интересно, как себя

вы поведете. Эх, люди, люди!

С моим портретом вы пошли на казнь.

Я ждал, что будет, — вы не огрызнулись даже.

Баран и тот бушует, приближаясь к бойне”.

Я захмелел и погрузился в сон.

И кто-то по плечу меня похлопал,

очнулся я, передо мной —

фотограф высился и обаятельно

глядел в глаза мне. “Ах, простите,

задержался я.

Как хорошо, что вы меня дождались.

Дела я сделал — можно отдохнуть”.

И он присел и ноги протянул,

как понял я, натруженные ноги.

Смеркалось, и зажгли в шашлычной свет,

дождь наконец закончился, и люди

ушли, и до закрытия базара остался час.

И вдруг фотограф мой

сказал на неизвестном языке

мне что-то справедливое по звуку,

но я не знал, о чем он, и ответил

ему: “Переведи!” —

“Нет, слишком я устал, — сказал фотограф, —

ведь я брожу уже две тыщи лет”. —

“Я догадался, кто ты, — я сказал. —

Я заплатил за счет, где фотоснимки?” —

“Они в альбоме”. — “Покажи альбом”.

Он расстегнул клеенчатую сумку,

и вытащил замызганный альбомчик,

и протянул мне. Я его открыл.

На первом снимке высилась Голгофа,

вот поцелуй Иуды, вот уже

легионеры римские, и Он,

не Агасфер, а Тот, Другой, Который

отправил в странствие соседа моего.

Вот крестоносцы в пышной Византии,