Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2006) Страница 3

вот ночь Варфоломея, вот Цусима,

вот Робеспьер в Конвенте на трибуне,

вот казнь Людовика,

вот Данте и Вергилий,

вот Черчилль с автоматом на линкоре,

вот Чкалов, Байдуков и Беляков,

вот Ленин в шалаше, Зиновьев рядом,

вот Николай в Ипатьевском подвале,

вот Николаев поднял парабеллум,

Распутин и Юсупов, Мата Хари,

Мерлин Монро и Кеннеди убитый

в лимузине, и Гитлер в “хорьхе”,

а вот и ассистент на Мавзолее.

И я закрыл альбом.

“А где же мой заказ?” — “Ты не спеши,

заказ со мной, но ты его получишь,

когда базар закроется”. — “Что так?” —

“Ты распишись в квитанции сначала.

У нас здесь бухгалтерия своя,

мы чтим порядок”. Он полез в карман

и вытащил измятую бумагу,

и я ее расправил. Боже мой!

Была написана она по-арамейски.

“Что здесь написано?” —

“А ты не догадался?” — “Нет покамест”. —

“А здесь все то, что станется с тобой”. —

“Что будет, если я не подпишу?” —

“Тогда мы отвернемся от тебя,

и ты сойдешь с тропы своей судьбы,

и проживешь чужую жизнь, и будешь

обманут ею”. И я допил коньяк.

И я спросил: “А можно мне подумать?” —

“Подумай до закрытия базара,

тебе осталось двадцать шесть минут”.

Буфетчик тяжко загремел посудой,

вошла уборщица и стала стулья ставить

на столики и мыть цементный пол.

И ассистент сказал: “Послушай, милый,

подумай, мы советуем тебе

все подписать, а если не подпишешь —

пропали твои денежки. Тогда

мы разойдемся. Ночью на „Ракете”

ты уплывешь, и все пойдет как надо.

Но не узнаешь ты,

что мы тебе в квитанцию вписали,

и это томить тебя до самого конца

так страшно будет. Слушай, подпиши”.

“Я закрываю”, — заорал буфетчик.

“Я кончила”, — уборщица сказала.

“Я подпишу, но ручку я забыл”. —

“Не надо ручки”, — молвил ассистент.

“При чем тут ручка?” — промычал фотограф.

“А как же? Кровью? Братцы, это пошлость!” —

“Зачем же кровью? Жизнью подпиши”. —

“Подписываю!” — “Все, пора, пора”, —

сказал буфетчик, и привстал фотограф,

и ассистент квитанцию схватил.

Мы вышли в полутьме, и я споткнулся.

Коньяк подействовал, я был изрядно пьян.

“Ребята, проводите в „Интурист”!”

Но я стоял на каменном пороге

совсем один. Я к стенке прислонился.

Дождь перестал, фонарик одинокий

рассеянно светился над базаром,

прожекторы лучом крестили небо,

и только лайнер полыхал в порту

нарядными огнями. Я побрел...

..............................................

P. S.

И я вернулся в номер “Интуриста”

и только там открыл конверт с заказом.

Семь снимков. Боже, что увидел я!

Вот враг мой мертвый — в церкви отпеванье,

вот первый друг на острове в лагуне,

вот лучший ученик в петле,

и мать моя стоит средь райских кущей,

моя страна в огне войны гражданской,

и я, предательски сдающий правду

во имя лжи…

Я — на своем кресте…

..............................................

Но я опаздывал на позднюю “Ракету”,

совал я в сумку в спешке несессер,

бумаги, шмотки и забыл конверт…

И больше никогда он не нашелся.

2005.

Пилюли счастья

Шенбрунн Светлана Павловна родилась в Москве. Закончила Высшие сценарные курсы. Автор двух сборников прозы и романа “Розы и хризантемы”. В “Новом мире” печатается впервые. Живет в Израиле.

1

Да: проснулась — очнулась после долгого сна, зевнула, потянулась под одеялом и открыла наконец совершенно глаза свои... Вот именно: ты еще и глаз не продрал, а уже все описано. Не успел родиться, а уже наперед все предсказано и рассказано. Полагаешь наивно, что живешь по воле своей, а на самом деле катишься по выбитой колее издавна составленного текста. Воспроизводишь своим присутствием текущую строку. И оглядела, разумеется — оглядела. С нежностью. Нет, теперь надо говорить: не без нежности. Домик крошечка, он на всех глядит в три окошечка... Глядит, лапушка... Подумать! — целых три окна в одной комнате. В нашу-то эпоху, когда редкой комнате выделяется более одного. И одно уже почитается за великое благо. Размер жилого помещения должен соответствовать размеру помещенного в него тела. Всунулся на койку, как карандаш в пенал, и дрыхни. Благодари судьбу, что отвела тебе пусть невеликое, но защищенное от житейских бурь пространство. Собственную твою экологическую нишу. Еще и с телевизором в ногах! Мечтай. Грезь об очередном отпуске.

И самое удивительное, самое восхитительное, самое непостижимое, что в этой роскошной комнате, в этой мягкой постели, благожелательно объемлющей расслабленные члены, просыпается не какой-нибудь два миллиарда пять тысяч седьмой член мирового сообщества — а именно я. Не знаю, чем это объяснить. Поэтому и не просыпаюсь еще... Минуты с две, впрочем, лежал он неподвижно на своей постели. Минуты с две полежим неподвижно... Ну, не так уж совсем неподвижно: слегка разминаемся, подготавливаемся к дневной жизнедеятельности. Новый день... Рассвет. Слабенький пока, едва уловимый. Не потому, что рано, а потому, что северно. Что делать — за белые ночи приходится расплачиваться тусклыми днями.

Зато одеяло — что за прелесть у меня одеяло — облачко невесомое! Букет ландышей и незабудок. Майский сад!.. Вади Кельт в пору весеннего расцвета. Подумать только — середина февраля, и уже жара. Солнечная сказка... Город Авдат. В Израиле Негев — пустыня. В России в лучшем случае потянул бы на засушливую степь. Страсть к преувеличениям. На древнем пряничном пути из Междуречья в Египет склонны к излишней драматизации. Пряничном... Не от слова “пряник” — от слова “пряность”. Впрочем, “пряник”, наверно, и происходит от “пряность”. Или наоборот. Сто первое ранчо. Не сто первый километр, а Сто первое ранчо! Не потому, что ему предшествуют сто других — первое и последнее, единственное на весь пряничный путь, но так интереснее. Символичнее. Сто первое — номер воинского подразделения, в котором несчастный парень, открывший с горя ранчо в пустыне, служил под началом Арика Шарона. “И пряников сладких...” Великий стратег Ариэль Шарон. Говорят, его бои изучают в военных академиях всего мира. Толстый человек с тоненьким голосом, сорванным на полях сражений. И смешным кроличьим носом. Аллергия, наверно. А поди ж ты! Царь-царевич, король-королевич, сапожник, портной...

Весенняя пустыня. Очей очарованье... Невесомые, блаженные дни. Дениска был совсем маленький — как теперь Хед. И мы с ним кормили львиц бифштексами на Сто первом ранчо. Кормите львиц бифштексами!.. Опускаешь свеженький бифштекс (сырой!) в скользкий желобок, и львица слизывает его горячим языком на той стороне клетки.

Неизвестный художник по тканям, как это ты умудрился, вовсе не ведая о моем существовании, соорудить для меня столь прекрасное одеяло? И почему бы не напечатать где-нибудь в уголке твое имя? Я бы невзначай запомнила. Могли бы заодно повысить показатели сбыта — авторский экземпляр. Алые капли трепещущих маков...

Пора, однако ж, выпрастываться из солнечной вечности... Серенькие будни. Нет, почему же будни? Праздничный день. Может, не выглядит особо торжественным, но все-таки не мутный и не грязный. Ни в коем случае. Обыкновенненький протестантский денек. Ненавязчиво готовящий собственное рождение. Осознающий свои права. А также обязанности...

Все — сосредоточиться и одним скачком выпрыгнуть из постели! Не скачком, положим, — подумаешь, какие скорые скакуны! Попрыгунчики, умеющие единым духом перемахнуть из ночи в день и попасть в нужную идею. Нет, Яков Петрович, нет!.. Никаких наскоков, никаких штурмов, никакой прыти. Приподымаемся потихонечку, более всего стараясь не потревожить сотканных смутным сонным сознанием трепетных паутинок — более всего! Не оттого ли, Яков Петрович, и приключилась с вами беда, что вскочили вы, как встрепанный, не прислушавшись к тихому наставлению ночи? Ах, Яков Петрович!..