Ханс-Петер де Лорент - Негласная карьера Страница 2

– И расшифровать этот код никак нельзя? – восхитился Поммеренке.

Доггенхуден самодовольно усмехнулся.

– Код меняется еженедельно. А серии гудков задаются для каждого нового сообщения генератором случайных чисел. Выходит, каждое новое сообщение закодировано иначе.

После всего этого Рюдигер еще больше зауважал современную технику.

Поммеренке и Беренд легко сработались, хотя казалось, что они абсолютно несовместимы. Беренд был гигантом, рост под два метра, крупная голова, темный загар на лице, которое нередко багровело от крика. Редеющую шевелюру Беренд то и дело приглаживал руками.

К одежде Беренд относился как к досадной необходимости. Свой могучий торс он неизменно облачал в белые рубашки, сменявшиеся ежедневно и тем не менее всегда пройотёвшйе. А еще он носил серо-зеленые вельветовые брюки в мелкий рубчик; их у него было три пары. Он менял брюки каждые полмесяца, когда являлась приходящая домработница забрать одежду в стирку или чистку, чтобы через три дня вернуть назад. Она же обращала внимание Беренда на то, что та или иная вещь износилась. Эту вещь Беренд тут же выбрасывал в мусоропровод своего высотного дома и покупал себе новую.

– Не стоит из-за шмотья жениться, – сказал он как-то Рюдигеру и громко расхохотался. – Покупать новые вещи дешевле, чем содержать жену.

Видимо, из-за того, что Беренд одевался всегда одинаково, Поммеренке годами не замечал в нем никаких перемен. Свою закаленность Беренд весьма наглядно демонстрировал тем, что даже зимой ходил в сандалиях на босу ногу, а ботинки надевал лишь тогда, когда снегу выпадало совсем много. Ботинки казались тогда на нем чем-то совершенно чужеродным не только из-за гигантского размера, но и из-за непривычности видеть их на шефе.

На смену времен года Беренд реагировал лишь тем, что зимой он застегивал ворот рубашки и не засучивал рукава, а, выходя с работы на улицу, накидывал легкой плащ.

Рюдигер Поммеренке был человеком совсем иного склада. Он представлял собою в «конторе» новое поколение. Молодой (неполных сорок лет), с дипломом о высшем образовании, достаточно спортивен, но не столь атлетичен и импозантен, как Беренд. Рядом с шефом он всегда казался себе недомерком, хотя отнюдь не был малорослым или худосочным.

За последние годы Поммеренке привык ходить на службу в вельветовом костюме. По пути из дома он любил пройтись мимо витрины, чтобы не отставать от моды. Время от времени Рюдигер подбирает себе носки и сорочки в тон костюму, что Беренд наверняка назвал бы пижонством, если бы вообще заметил это.

Работа кельнером выработала у Рюдигера быструю походку, широкий шаг. Прическа у него короткая, на пробор, волосы слегка вьются, усы аккуратно подстрижены, как их носят, по ироническому замечанию Барбары, увидевшей его однажды в ванной перед зеркалом с ножницами в руках, «современные молодые люди, шагающие в ногу с веком».

Вообще-то Поммеренке не любит людей вроде Беренда. Они подавляют. Чего стоит сама массивность шефа и. его раскатистый бас. Весь отдел был удивлен тем, как быстро у них сложился отлично функционирующий тандем. Беренд – босс, пробивная сила. Поммеренке – сообразительный, находчивый исполнитель, который держится в тени и одновременно полон идей, что немаловажно для работы в «конторе» и особенно в третьем отделе (борьба с левым радикализмом).

Опыт прежней работы стал залогом прочного авторитета Поммеренке среди сотрудников отдела. Он хорошо знал коммунистов, разбирался в идеологических проблемах. Поэтому его предложения всегда полезны.

– Поммеранец знает дело, – не раз повторял Беренд.

Например, Поммеренке дал толковые соображения по использованию новых технических средств для наблюдения за демонстрациями. Ему поручили разработать план; через две недели разработка была представлена и с одобрением принята полицей-президиумом.

– Новая телевизионная система обошлась в 1,7 миллиона марок, – говорил тогда на совещании Рюдигер Поммеренке. – Во всех узловых точках центральной части города установлены телекамеры для контроля за уличным движением. Полицей-президиум может вызвать на. свой монитор любой оперативный участок. Почему бы не воспользоваться этим, когда происходят демонстрации? Вчера я видел на мониторе демонстрацию против «серых волков». Отличное изображение! Камеры поворачиваются на 359 градусов, у них есть широкоугольные линзы, панорамный план. Возможности огромные. Система располагает электронным усилением сигналов. Даже ночью мощно делать вполне четкие фотоснимки. Мы получим их в любом количестве. Да и анализировать их будет проще.

Рюдигер нервно затягивается сигаретой. Он вертит в руке сигаретницу из темной кожи, подарок жены – под цвет письменного прибора на столе.

Зачем он понадобился Штофферсу?

Как всегда, когда томит неопределенность, Рюдигер теряет уверенность в себе. Может, за последнее время были какие-то упущения в работе?

2

О своем отце Рюдигер Поммеренке знал мало. Знал, конечно, как его зовут, порою слышал намеком – не от отца, а от других – о некоторых чертах отцовского характера, в основном плохих. Собственно, и это бывало редко, ибо, по словам бабки, отец ничем особенно не отличался.

Строго говоря, отца вспоминали лишь тогда, когда хотели упрекнуть мать в ошибке, неверном выборе, который недаром обернулся в конце концов разводом. Рюди, как звали Рюдигера в детстве, жил у бабушки и дедушки. Его мать Эдит после развода опять пошла работать. При этом она воспользовалась возможностью пристроить сына у стариков – разумеется, ненадолго.

Это «ненадолго» весьма затянулось. Лишь в двадцать один год Рюди, которого к тому времени уже называли Рюдигером, зажил самостоятельно.

Для бабушки все было яснее ясного – она виноватила в разводе только шалопая-зятя. Она с самого начала возражала против этого брака. По ее мнению, Эдит заслуживала куда лучшей партии, в любом случае Поммеренке был ей не пара. Эдит познакомилась с ним в теннисном клубе служащих железной дороги. Эдит была там полноправным членом, так как ее отец с юности служил на железной дороге. Поммеренке же пробрался в клуб по знакомству. Точнее, какой-то приятель однажды просто привел его с собой, что вполне допускалось правилами клуба.

Рюди так и не сумел выведать у бабушки, чем же, собственно, отец понравился матери.

– Он затаскал Эдит по танцулькам, – говаривала бабушка, из чего Рюдигер заключил, что отец был, видимо, человеком предприимчивым.

Но, пожалуй, мать вышла за него замуж не только поэтому. Скорее всего ей хотелось вырваться из тесной родительской квартирки в поселке железнодорожников.

После развода воспитанием Рюди занялись старики, прежде всего бабушка, которая делала это по-своему. Она руководствовалась двумя принципами. Первый был прост и приятен.

– Рюди – золото, а не ребенок! Вы не представляете себе, до чего он талантлив и одарен. Замечательный мальчик.

Рюдигер быстро смекнул, как поддерживать такое мнение о себе. Он вел себя безукоризненно. Когда приходили гости, он спрашивал, как его учили: «Можно выйти из-за стола?», если другие еще ели. Словом, он старался быть самым что ни на есть благовоспитанным ребенком, то есть вести себя, говоря словами бабушки, «сообразно правилам приличия».

А то, что бабушка считала «неприличным», делалось так, чтобы она этого не замечала. Играя в песочнице, он любил исподтишка стукнуть другого ребенка лопаткой, и тут же сам пускался в рев:

– Он меня ударил!

Кто уж тут усомнится? Во всяком случае, не бабушка. Второй ее принцип гласил: «А что люди подумают?» Она пускала его в ход тогда, когда Рюди шалил или вообще обращал на себя внимание чем-либо нехорошим. Тут-то она и вспоминала про людей.

Со временем Рюди научился пользоваться и этим в ситуациях, которые сулили ему неприятности. Кое-какие вещи очень раздражали бабушку. Например, она сердилась, если он заигрывался и не слышал, когда она звала его за стол.

– Рю-ю-ди! – разносилось тогда по улицам железнодорожного поселка.

Бабушка стояла у распахнутого окна на втором этаже, а Рюди носился по двору, весь в пылу футбольного сражения – ведь счет был 7:4, а игра шла до десяти голов (после пяти – смена ворот), и оставалось забить еще три мяча.

В зависимости от ударения можно было судить о срочности зова. За троекратным «Рю-ю-ди!» обычно следовало «Рюди-и-и!» с протяжным и угрожающим «и-и». Если же и на этот крик белокурый внук не выскакивал из-за угла, то раздавался краткий и совсем уже серьезный клич:

– Рюди!

Но счет к этому времени уже 9:7, и пусть картошка совсем остынет, игру прекращать нельзя… Тогда по поселку разносилось страшное, зловещее имя:

– Рююдигер!

Тут уж никаких промедлений. Рюди, он же Рюдигер, мчался сломя голову по лестнице, не дожидаясь, пока бабушка сама выйдет во двор, а влетев в квартиру, задыхаясь, оправдывался;