Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти] Страница 2

— Ну, — повторил седой, — как это?

— Он хочет меня убить, — наконец выдавила я из себя.

— Муж… — сказал седой.

— Муж, — повторила я.

— Наймите сыщика, — посоветовал седой и закурил.

Я облизала внезапно пересохшие губы.

— Курите, курите, — сказал седой. — курите, если хотите…

Я закурила.

— Сыщик — это хорошо, — продолжил седой, — он вам обо всем будет докладывать… У вас ведь есть деньги?

— Есть, — ответила я, выпуская дым куда–то под потолок, — но сыщик мне не нужен. Я хочу все видеть сама…

— Видеть? — переспросил седой.

— Видеть, — повторила я, замолчала, а потом решительно добавила: — и чувствовать…

— Зачем? — удивился седой.

Я могла ему не отвечать, потому что клиенты не обязаны отвечать на такие вопросы. Но я была странным клиентом, нетипичным, я хотела того, с чем сюда, обычно, не приходили. И потому я решила ответить.

— Я не хочу умирать, — сказала я, — это первое.

— Понятно, — сказал седой и предложил мне еще кофе.

— Нет, спасибо, — мотнула я головой и продолжила.

Я продолжила о том, что первое — это далеко еще не самое важное. Самое важное в другом: я хочу знать, почему он решил сделать это и я хочу быть готова к этому. Нет, не к смерти. К тому, чтобы сделать все, чтобы ее избежать…

— Так просто исчезните, — сказал седой, — мир большой, исчезнуть всегда можно…

— У меня не так много денег, — ответила я, — да и потом: он не даст мне сделать этого. Если он решил…

— А он решил? — в уже знакомой мне манере переспросил седой.

— Вот это–то я и хочу знать! — сказала я каким–то очень тихим и очень торжественным голосом.

— Это невозможно, — сказал седой, — что бы я вам не предложил, я не могу сделать одного 6 я не могу впустить вас в его мозг, вы можете видеть, вы можете даже чувствовать, но вам не влезть в его мысли…

— Я догадаюсь, — сказала я, — я всегда была догадливой…

— Дети есть? — вдруг как–то обреченно спросил седой.

— Нет, — так же обреченно ответила я, — детей нет…

Седой затушил сигарету, я последовала его примеру.

— Посидите немного, — сказал седой и пошел к шкафам, напоминавшим аптечные.

Он начал открывать ящички, а я смотрела ему в спину.

У него действительно были маленькие и тоненькие ножки десятилетнего мальчика и мощный, мускулистый, накаченный, рельефный торс взрослого мужчины. И он был по–настоящему седым, с длинными волосами, забранными в хвост.

Я подумала о том, занимается ли он с кем–нибудь любовью, а если занимается, то кто это — мужчина или женщина. И какого роста. И как седой делает это. Я подумала об этом и почувствовала, что начала краснеть.

— Вот, — сказал седой, возвращаясь с какой–то коробочкой, — вот то, что вам надо!

Он сел обратно в кресло, положив коробочку на стеклянный столик, стоявший между нами. Между двумя пустыми чашками из–под кофе и рядом с пепельницей с двумя окурками. Моя сигарета была выкурена почти до фильтра, а на фильтре были хорошо заметны следы губной помады.

— Деньги, — сказал седой, — сколько у вас денег?

Я сняла сумочку с плеча, подумав, что вот ведь как странно: даже в туалете я не сняла ее, даже здесь, когда села в кресло и стала пить кофе. Пить кофе, курить и говорить седому, зачем я сюда пришла.

Я сняла сумочку, расстегнула, достала из нее пачку денег, туго перетянутых резинкой для волос. Моей собственной резинкой для моих собственных волос.

— Доллары, надеюсь? — вкрадчиво спросил седой.

— Доллары, — ответила я, вспомнив, как еще вчера ходила по обменным пунктам, чтобы выгадать на курсе.

— Доллары, — сказал седой, это хорошо, и сколько их?

Я пододвинула пачку к нему. Седой взял, легко стянул резинку и начал пересчитывать.

— Мало, — сказал он, закончив считать, — к сожалению, мало!

Я опять покраснела и почувствовала, как внизу живота снова резко заныло. Эти деньги были все, что я смогла достать. Заработать, отложить, занять. И их было мало.

Я посмотрела на седого и улыбнулась. Виновато улыбнулась и облизала губы языком. Седой ухмыльнулся и как–то очень расслабленно спросил: — А ты умеешь?

Я опять покраснела, на этот раз — до самых кончиков волос. Я поняла, о чем спросил седой. Как поняла и то, что готова сейчас на все. Даже встать на колени и взять у него в рот, если ему очень этого захочется. У меня больше не было денег, их было неоткуда взять, но уйти отсюда просто так я не могла. Я встала из кресла и сняла плащ.

— Успокойся, — властно сказал седой, — успокойся и сядь обратно!

Я продолжала стоять, растерянно глядя на седого.

— Сядь! — приказал он еще более властно.

Боль внизу живота стала невыносимой, мне опять безумно захотелось в туалет. Второй раз за какие–то несколько минут. То ли пять, то ли десять.

— Сядь! — вновь проговорил седой. — И не делай глупостей!

Боль так же внезапно прошла и я села обратно в кресло.

— Я дам тебе это и скажу, что делать, — тихо проговорил седой, — и ты мне останешься должна.

— Сколько? — так же тихо спросила я.

— Еще столько же, — сказал седой, — если ты выживешь, если тебя не убьют… Он что, действительно хочет тебя убить?

— Да, — выжала я из себя, — хочет…

— Значит, это будет аванс… А если он тебя не убьет, то ты со мной рассчитаешься сполна… Скажем, через месяц… Месяца хватит?

Я подумала о том, смогу ли найти за месяц еще точно такую же сумму денег. Эту я собирала полгода. Но седой готов ждать еще месяц и мне не надо было вставать перед ним на колени и брать у него в рот. Может быть, через месяц, если я не найду такой же суммы и если останусь в живых. Взять в рот, лечь под него, сделать все, что угодно, но не сейчас.

— Хватит… — сказала я и неуверенно добавила: — Наверное…

— Месяц… — почти что пропел седой, — если тебя не убьют…

Я снова закурила и посмотрела в сторону коробочки.

— Возьми, — проговорил седой, — возьми и открой!

Я взяла коробочку. Она была легкой, почти невесомой. Сверху обтянута черной кожей, маленькая серебристая защелка сбоку. Серебристая защелка из какого–то металла.

— Открой, — опять тем же властным голосом сказал седой.

Я открыла коробочку легко, без напряжения. В ней лежали два матовых шестигранных кубика. Каждый не больше сантиметра в диаметре.

— Один — тебе! — седой аккуратно взял кубик, повертел его перед моим лицом и положил обратно. Я заметила, что этот кубик лежал слева.

— Второй — ему! — седой повертел перед моими глазами правым кубиком.

— Что с ними делать? — очень тихо спросила я. — Съесть?

Седой засмеялся, вначале негромко, потом все сильнее и сильнее, пока на глазах его не показались слезы.

— Чего в этом смешного? — обиженно спросила я.

Седой промокнул глаза большим, отлично выглаженным носовым платком, а потом наклонился ко мне через стол.

— Съесть, — сказал седой. — съесть… Съесть, а потом выкакать обратно. Ты за это платишь такие деньги?

— Тогда что с ними делать? — опять спросила я.

Седой снова взял левый кубик из коробочки и пристально посмотрел на меня.

— Раздевайся! — сказал седой.

— Вся? — смущенно спросила я.

— Нет, — сказал седой, — грудь, оголи грудь…

Я медленно расстегнула кофточку, помедлила, потом сняла ее совсем и посмотрела на седого.

— Лифчик, — сказал седой, — лифчик тоже снимай!

Я сняла лифчик, чувство было такое, что я сижу на приеме у врача. Я больше не краснела, седой перестал быть мужчиной, даже таким, с ногами десятилетнего ребенка.

— Все? — деловито спросила я.

Седой встал и подошел ко мне. Грудь начала покрываться пупырышками — в помещении было не очень тепло.

Я никогда не стеснялась своей груди, когда–то я ей даже гордилась. Лет десять назад. Сейчас уже не горжусь, но все еще не стесняюсь. Седой смотрел на мою грудь, я чувствовала, как она покрывается пупырышками и как отчего–то немеют соски. Седой вдруг больно ущипнул меня за левую грудь, так больно, что я вскрикнула.

— Все хорошо, — сказал седой, — все просто отлично!

И с этими словами он прижал кубик к моей левой груди.

Я почувствовала жжение.

Вначале легкое, потом все сильнее и сильнее.

Жжение и как будто укус.

Кубик перестал быть матовым, вначале он стал совсем прозрачным, как хорошо отмытое окно, а затем начал становиться цвета моей кожи.

И стал в эту кожу врастать.

Я смотрела, как он врастает в мою грудь, будто буравя в ней норку. Кубик буравил норку в моей левой груди и исчезал в ней, как крот в земляном ходу.

Жгло уже изнутри, вся грудь была горячей, такой горячей, что я боялась к ней прикоснуться.

И вдруг все это кончилось. Норка заросла, крот исчез в земле, кубик уютно устроился где–то внутри моей левой груди, чуть ли не по прямой линии от соска.