Ирина Мамаева - Земля Гай Страница 2

За переездом поселок был застроен деревянными бараками на две квартиры.

— Нам на Диспетчерскую, — распорядилась Мария Иосифовна, и шофер послушно свернул.

Миновали центр — разрушенную школу, клуб, мемориал Великой Победы — огромную ржавую ракету на постаменте. Поплутали немножко и подъехали к нужному дому. Первая выскочила Анна Герасимовна и побежала открывать калитку, словно боясь, что Васька успеет удрать. Вылезли журналист с председателем КДН; инспектор уже входила в дом.

Цыган Васька был дома. Он заранее услышал подъехавшую чужую, райцентровскую, машину, все понял и заметался, стуча деревянной ногой. Убрал початую бутылку со стола, стал резать луковицу, понял, что не успеет, и, торопясь, затолкал ее почти целиком в рот. Морщась и хлопая глазами от жгучего лукового духа, Васька смахнул рукавом со стола крошки и объедки и кинулся вытаскивать чистое полотенце из шифоньера. За этим делом его и застали.

— Здравствуйте, Василий, день добрый, — поздоровались вошедшие женщины; Андрей невразумительно что–то промямлил.

— Стхафс… — Васька отчаянно дожевывал лук и комкал в руках полотенце, не зная, что с ним теперь делать. — Проходите. — Он сунул полотенце в карман пиджака и попытался выдвинуть гостям колченогий стул.

Сам Васька когда–то был красивым, стройным мужчиной, но сейчас даже трудно было определить, сколько ему лет. Волосы, усы, борода не то чтоб поседели — как–то вылиняли, стали неопределенно–саврасыми, и только глаза на смугло–пергаментном лице, только зрачки остались иссиня–черными, только радужка сохранила свой черно–карий, живой цвет. Теперь эти глаза моргали, слезились и испуганно искали что–то в глазах пришедших.

— Вы понимаете, надеюсь, по какому поводу мы к вам? — глядя куда–то в сторону, но достаточно доброжелательно осведомилась Мария Иосифовна, предложенным стулом тем не менее погнушавшись.

— А че? — почти искренне не понял Васька.

Анна Герасимовна непринужденно, с деланным равнодушием ходила вокруг цыгана, пытаясь определить, пил он с утра или нет. Андрей незаметно привалился к косяку входной двери и с прорезывающимся, как коренные зубы, профессиональным интересом наблюдал за происходящим. Мария Иосифовна тоже вполне профессионально оглядывала убогое цыганское жилище. Она всегда чувствовала себя выше, лучше таких вот людей. И не людей даже, а так, недоразумений. Но эта уверенность в собственной правоте жить под солнцем рождала не неприязнь и осуждение, а скорее, ответственность. Это был ее крест: вразумить, перевоспитать, наставить на путь истинный. Пусть не родителей — хотя бы детей.

— А где Ксения? — мягко спросила она: отобрать девочку, конечно, надо было, но при этом как–нибудь безболезненно и побыстрее.

— Ёнэ, — Васька постоянно мешал цыганские слова с русскими, но, сказав по–цыгански, тут же повторялся по–русски: — … она тут… с ребятками пошла погулять. Ихнее дело пацанское — побегать, поиграть…

— Помнишь, о чем мы тебя предупреждали, отдавая ее из детдома? Чтобы создал ребенку необходимые условия для жизни: трехразовое питание, свой уголок, свою кровать с чистым постельным бельем. Чтобы сам не пил, а работал. Ты нам что обещал?

— Так мэ, так я это… — засуетился Васька. — Я работаю, я коров пасу, просто меня сегодня Егор сменил… Я зарабатываю, я Ксюшу кормлю, я… Вот! — Он неловко протиснулся между представителями власти, согнулся, потом опустился на колени и полез под стол, где у него стоял шкафчик, бубня: — Как же не кормить–то дите, я кормлю, я все покупаю, мне–то самому ничего не надо, я все дитю отдаю… вот купил, когда автолавка последний раз была! — Вытащил наконец из шкафчика упаковку печенья, банку сгущенки, две банки тушенки и, стоя на коленях около стола, потрясал этими продуктами, переводя взгляд с Марии Иосифовны на Анну Герасимовну.

— И это — все? — насмешливо протянула Штепт.

Васька испугался.

Он снова нырнул под стол в шкафчик, но, ничего там не найдя, быстро переполз к противоположной стене. Там из–под шкафа вытащил ящик с картошкой, ящик со свеклой, морковью… Приподнялся, подтянулся на руках, залез в навесной шкафчик, оглядываясь на женщин, вытащил крупу, сахар, банку варенья… Но те стояли с каменными лицами.

— Ксюшенька кашку любит с вареньем… Я молочко для нее беру у соседки, у Михайловны!

— А мы сейчас пойдем посмотрим, где Ксения спит, — скомандовала Штепт. — Проводите нас, Василий.

— Проходите, пожалуйста, ради бога…

Все прошли в дальнюю маленькую комнату. На столе лежали раскраска, цветные карандаши, пупс в платье, сшитом грубыми, неумелыми стежками, старый плюшевый мишка — видно было, что здесь живет ребенок. Кровать была застелена простыней и покрывалом, сверху лежала подушка без наволочки.

— Нет, ну вы видите, видите, — гневно сверкнула глазами Штепт и даже подтолкнула Андрея вперед, хотя ему и так неплохо было все видно, — сначала они приезжают в детдом, плачут, клянутся, что любят своих детей, а потом — мы прекрасно видим, как они их любят.

Васька затравленно глянул на Марию Иосифовну, и Андрей вдруг почувствовал себя неприлично успешным, здоровым, красивым, и ему стало неловко.

— Стекло в форточке выбито, в комнате не убрано, игрушек у ребенка хороших нет, спит он непонятно на чем. Вася, где наволочка? — Гаврилова хотела было взять подушку и поднести ее цыгану под нос, но не решилась к ней прикоснуться.

Васька беспомощно зашлепал губами…

Неожиданно в комнату влетела красивая черненькая девочка лет пяти–шести и бросилась к цыгану:

— Папа! Папа!

Васька обнял ее: доченька!

— А наволочка в стирке. Папа как раз сегодня решил стирать. И пододеяльник там же. Надо еще простыню замочить, — и она стала яростно дергать простыню из–под покрывала.

— Да–да, пойдемте, Анна Герасимовна, — председатель КДН, казалось, потеряла всякий интерес к происходящему.

— Все это не имеет значения, — резюмировала Штепт. — Вы же продолжаете пить. От вас перегаром несет и под столом — початая бутылка. — И вышла вслед за Гавриловой.

— Наше дело — защищать детей. Даже от их собственных родителей. Как вы думаете, Аня?

— Родить — дело нехитрое.

Это прозвучало как пароль и отзыв.

— Как же так–то? — тихо спросил Васька у Андрея.

Андрей почувствовал, как внутри него что–то поднялось, подкатило к горлу. Глазам стало жарко и, чтобы унять этот жар, стали выступать слезы. Журналист смутился и поднял глаза к потолку. Васька выскочил из комнаты. Девочка же так и осталась стоять с простыней в руках. Андрей, справившись с собой, опустил глаза и посмотрел на нее. Лицо Ксюши из смуглого стало белым, девочка закричала страшно, срываясь на визг:

— Я ненавижу Гаврилову, я ненавижу, ненавижу, ненавижу–у–у-у…

Андрей не выдержал и вышел.

Женщины и Васька стояли на крыльце.

— Мы вас предупреждали, Василий? Предупреждали. Ребенок спит на грязных простынях, питается непонятно чем, вы пьете. А в детдоме у нее хорошее питание, чистое постельное белье, игрушки, телевизор можно смотреть, — как маленькому объясняла Мария Иосифовна.

— Но мэ комам… я люблю ее, я люблю свою дочь, люблю, — почти плакал Васька, — люди вы или нелюди? Господи…

— Тут не о чем говорить, — перебила его Анна Герасимовна, которой хотелось скорее домой.

— Что вы говорите! — встрял Андрей. — Ну, правда, в стирке простыни… Да при чем здесь простыни! Он же родной отец ей. Никакие простыни не могут заменить родительскую любовь! — Он совсем растерялся оттого, что приходилось говорить такие очевидные вещи; высказанные, они почему–то звучали глупо.

— Где такой закон — детей у родителей отбирать? — кричала девочка в глубине дома. — Всех ненавижу! Ненавижу детдо–о–ом!

— Да? — Мария Иосифовна подняла нарисованную бровь. — Вы еще мальчик, Андрей, вы слишком верите чувствам и мало понимаете в жизни. Ни в какой не в стирке простыни. Это она врет. Она отца защищает. Они все своих родителей–алкоголиков защищают, ну и что? Мало ли что она кричит. У нее вообще с психикой не того: она постоянно пытается камни глотать — типичный ЗПР — задержка психического развития. А в детдом ей не хочется, потому что здесь никто ее не ограничивает, делает она что хочет, а там — дисциплина, там есть требования, есть обязанности. Там ей объяснят, что хорошо, что плохо, воспитают, жизни научат. Нечего тут целыми днями по улице шляться.

Штепт о чем–то оживленно советовалась с насупившимся водителем. Васька опустошенно опустился на ступеньки, по лицу его текли слезы. Андрей и сам был готов разрыдаться.

— А вас бы, вас бы закрыть в тюрьму! — сорвался он. — Чтобы не гуляли, не занимались своими делами, а подчинялись бы дисциплине. Забрать бы вас от ваших родных и друзей — вам бы понравилось?!