Дмитрий Глуховский - Куда деваться Страница 2

— Я все понимаю.

— А мне кажется, вы не все понимаете, — вкрадчиво произнес Национальный лидер. — Если Ритуал не будет проведен согласно церемониальному кодексу или даже просто если он будет проведен не вдохновенно, по-русски говоря — наотъе…сь, наши западные партнеры ухудшат условия размещения наших банковских вкладов.

Зал зажужжал растревоженным и недоумевающим ульем, который по недосмотру не уберегли от московского смога. Лидер махнул — и все умолкли.

— Вы ведь понимаете, сколько денег могут держать за рубежом лучшие люди нашей страны? — он обвел пальцем собравшихся. — Понимаете, что значит уменьшение банковского процента хотя бы на одну десятую? Да это весь дефицит американского бюджета! А потеря гарантии банковской тайны? А неприкосновенности вкладов? Вы ведь видели, что эти циники сделали со сбережениями старика Каддафи? Нет, Мирослав Юрьевич, нам необходим достоверный, интересный, впечатляющий Ритуал. Такой, чтобы нашим западным партнерам не пришлось краснеть за наше партнерство перед своими СМИ.

Сисадмин сопел, понурившись.

— Мы можем на вас рассчитывать, Болеслав Юрьевич? — спросил Национальный лидер. — Вы же понимаете… Мы все, — он отражался в десятках стеклянных шаров, — мягко говоря, физики. А вы — лирик. Мы математики, Болеслав Юрьевич, а вы — художник. Вот и изобразите нам что-нибудь эдакое…

Сисадмин приподнял с поверхности своего стеклянного дизайнерского стола ультралегкий серебристый макбук и вытащил из-под него придавленную школьную тетрадь на сорок восемь листов.

На первой странице были выведены цифры «2012» — пожалуй, даже слишком старательно: карандаш возвращался в канавки по много раз. Магическое это число было обведено затейливой рамочкой, свидетельствующей о действительном наличии художественного таланта у автора. Кроме многообещающего заглавия на первой странице имелся лишь заметный слой пыли; все прочие страницы были пусты.

Сисадмин повертел перед собой тетрадь, взял идеально отточенный Caran d’Ache и снова принялся распахивать его грифелем борозду двойки. Переусердствовал — и грифель хрустнул.

— Вечерние ток-шоу начинаются, — пропела девушка в селекторе.

Он с облегчением спрятал так и не лишившуюся девственности тетрадь под компьютером и шагнул в заднюю комнату.

Стены ее были увешаны плоскими плазменными экранами, показывавшими одновременно все федеральные каналы. И по всем сейчас начинались общественно-политические ток-шоу, плотно зажатые между самыми рейтинговыми сериалами — так, чтобы зритель даже не рыпнулся.

Вот тут Сисадмин был в своей стихии.

Другому вечерние ток-шоу показались бы какафонией, смешением эфирных помех и терзающих шизофреников голосов, переливанием апельсинового сока из пустого в порожнее. Но Сисадмин всегда слышал в этом белом шуме державную симфонию. В съемочных группах, замерших в Останкино и на Яме, он видел оркестры, в ведущих — первые скрипки, и умел не просто дирижировать ими, но и сочинять великолепные импровизации, меняя партии каждого инструмента прямо на ходу и чудесным образом связывая белые нитки монологов гостей и ведущих в великолепные красочные гобелены.

— Дайте мне студии! — велел Сисадмин, и все экраны показали ему готовящихся ведущих. — И Вагнера поставьте.

— «Полет валькирий», как обычно?

— Нет, давайте пока этот марш из «Гибели богов», для разогрева.

На Главном канале застыл картинно бородатый мачо Шибченко. На «Руси» лоснился передислоцированный с ХТВ Андрей Богов, разогревающий дрессированную публику перед своим фирменным «Мордобоем». По самому ХТВ показывали модерирующего программу «Все по чесноку» писателя Маниева. Писатель прохаживался взад-вперед с кипой бумаг, разучивая сценарий сегодняшней пьесы. Каждый из них то и дело поправлял вставленные в уши крохотные капсулы-динамики.

— Добрый вечер, господа, — надев на голову хед-сет, поприветствовал свой оркестр Сисадмин. — Это я, ваш Внутренний Голос.

Все трое вздрогнули, закрутили головами, не зная, в какую камеру глядеть, и нервно заулыбались.

Вступил Вагнер.

Сисадмин, невидимый для своих маленьких живых ретрансляторов, тоже улыбнулся. Поежился от щекотки приятного и волнительного предчувствия своего вечернего бенефиса.

Вообразил себе, как все население страны расселось сейчас перед голубыми экранами, тщательно рассортированное по социальным группам и разложенное по полочкам каналов… Модников и яппи прикармливает американскими сериалами и политкорректной сатирой Главный канал; активных бабулек окучивает «Русь», а трудовой народ заведен на ХТВ, и там же оставлен ночной садок для ностальгирующей интеллигенции. Дать каждому по его потребностям, сведя плюрализм и свободу выбора к выбору любимого сериала. А взамен потребовать всего-то не захлопывать черепные коробки, когда сериалы кончатся. Посидеть у телевизора еще немного, впуская в себя вслед за вазелиновыми «Доярками», «Ментами» и «Californication» шероховатый сюрприз политического ликбеза.

А как еще проникнуть в их… душу?

И вот сейчас пойдут титры, тревожная отбивка, и ведущие, напустив на себя серьезный вид, начнут вещать авторитетно, впустят полифонию, органными клапанами открывая то один, то другой рот в студии, взмахами рук поднимая и осаживая экспертов и так называемых политиков… Будто это они сами дирижируют, а не дрыгаются послушно в такт мановений пальцев Сисадмина, не подпевают его шепоту.

А ведь это он вдыхает в них жизнь. Это его слова они говорят, открывая свои рты. И рассевшиеся по стульям цепные политики, и очкастые эксперты — все они говорят его словами. Он дает этим фантомам плоть и жизнь, и он же может в любой момент покарать их развоплощением, отлучив от эфира.

Только он умеет из космической, звенящей пустоты российской политической жизни создать шоу, а из трех шоу сплести трехмерную симуляцию реальности… И может, даже то Слово, что было в начале — было его словом.

— Отлично… — прошептал Сисадмин. — Уводим «Гибель богов», даем «Полет Валькирий» и начинаем…

Все трое ведущих встряхнулись.

— Это программа «Самосуд» на Главном канале. И с вами я, Максим Шибченко. По Таллинну и Риге маршируют ветераны СС, но полиция арестовывает активистов антифашистских движений…

Безработица на Украине достигла исторического максимума. Становится совершенно ясно, что новое правительство справляется с экономикой страны еще хуже прежнего…

— Я — Андрей Богов, добро пожаловать на «Мордобой»! Сегодня в грязи будут купаться…

— Вы смотрите ХТВ, это Сергей Маниев, и сейчас будет «Все по чесноку»; говорить будем о повышении социальных выплат в России!

Вот-вот эти три не связанных темы зазвучат в консонанс…

Сисадмин придвинул микрофон поближе…

Вагнер дал ему стальные крылья…

И…

Пусто.

В голове было черно и глухо, будто ее стекловатой набили.

— Погромче! — приказал Сисадмин, и Вагнер сделал пог¬ромче.

Пусто.

Ничего не приходило на ум. Словно в страшном сне, где он являлся в школу, вроде бы выучив уроки, и его вызывали к доске и задавали самый простой вопрос, а он ничего не мог вспомнить.

— Ну… Как бы… В Эстонии… — ищуще глядя в камеру, задумчиво произнес Шибченко.

— Повышение социальных выплат — это хорошо, — неуверенно заявил Маниев.

Богов промолчал.

Сисадмин промокнул лоб носовым платком.

Громче!

«Полет Валькирий» заиграл так громко, что даже ведущие расслышали его.

— Сами выкарабкивайтесь! Не маленькие! — зло и бессильно бросил Сисадмин, сорвал с себя хед-сет и под растерянный бубнеж ведущих метнулся вон из комнаты.

В кабинете он споткнулся о сетевой шнур компьютера, проклял его, схватил тетрадь. Уставился на цифры «2012» непонимающе…

«Да что со мной?! Что со мной происходит?!»

Белый гербовой телефон на его столе молчал. То ли руководство не смотрело уже вечерних ток-шоу, целиком положившись на Сисадмина, то ли, наоборот, смотрело и не могло оторваться.

Не дожидаясь звонка, он хлопнул дверью, прыгнул в лифт, спрятался в машину и велел гнать домой. Надеялся лечь спать, но всю ночь проворочался. Вскакивал несколько раз, вцеплялся отчаянно в школьную тетрадь, но так и не доносил шприц Caran d’Ache до бумаги — собранные в нем мысли расплескивались, прежде чем он успевал всадить грифельную иглу в бумагу.

Наутро вернулся к себе на Старую площадь, вымотанный и удрученный. Выслушал по гербовому телефону вежливое недоумение. Утер испарину. Сломал еще один грифель о клетчатый лист.

Им овладевало отчаяние.

— Нужна срочно встреча с творческим человеком! — рявкнул он в селектор притихшей секретарше.

— Писатель Залепин? — привычно уточнила та. — Как

обычно?

— Нет… Нет! — словно раненый зверь зарычал Сисадмин.