Е. Бирман - Игра в «Мурку» Страница 2

Через два часа после того, как они расстались, Йоси тормознул рядом с Серегой. Серега молча открыл багажник и вынул из него чемоданы.

— Лама? (Почему?), — спросил Йоси. — Ло носъим ала? (Не едем дальше?) Хамеш-эсре дакот икув — зе беайя? (Пятнадцать минут опоздания — проблема?) Ну, бээмет! (Да ладно!)

Но Серега уже вручал ему деньги.

— Беайя им ха-русим ха-аэле (Проблема с этими русскими), — качал головой Йоси. — Эйн лаэм шум савланут! (Как они нетерпеливы!)

Когда «Шкода» скрылась за углом, Серега остановил другое такси.

— Dimona![9]! — бросил он коротко водителю, загружая багажник.

— А не пора ли автору связаться с ШАБАКом? — шепчет на ухо бдительный читатель. — Конечно, он на мечеть смотрел без приязни, но все-таки: работник службы безопасности этому внуку еврея — коллега! И почему именно — в Димону? Мы, например, там отродясь не бывали.

Автор смотрит на этого читателя пустым взглядом. Не все должен непременно знать читатель. Для чего ему, например, знать, что всякая книга начинается не с заголовка, а с пробела перед заголовком? Или что вся эта история, от первого пробела до последней фразы «Прощай, Серега!» пишется на сервере ШАБАКа? И если он даже узнал сейчас от нас последнюю фразу повести, поможет это ему? Сколько смыслов и оттенков смысла может быть у этой фразы «Прощай, Серега!»? А? И без того, чтобы внимательно прочесть всю историю от корки до корки, ни за что нельзя предположить, какой же это смысл и оттенок смысла у этой фразы. А сам автор знает этот смысл и оттенок смысла?

Молчание.

ГОД СПУСТЯ

А год спустя встречаем мы Серегу все там же, на той же набережной в Тель-Авиве, в футболке, шортах и сандалиях на босу ногу. Он бредет как будто без особой цели (но это не так), и хотя выражение лица у него по-прежнему — общее, но к этому общему что-то прибавилось, и это что-то, скорее всего, — тоска. А если идет в Тель-Авиве человек по набережной и в глазах у него тоска, то многие, пожалуй, подумают:

наверное, этот человек — из Димоны.

Что это был за год в жизни Сереги, станет проясняться сейчас же из рассказа некоего инженера по имени Я., который о злоключениях Сереги вкратце расскажет своей жене Баронессе, трем друзьям А., Б. и В. (мужчины) и подруге В., которую все зовут Котеночком.

Имена эти — рудименты другой истории, поэтому в духе истории нынешней произведем их частичное переименование. Пусть А. будет Аркадий, Б. — Борис, В. — Виктор, а Я. — Теодор. Баронессу трогать не будем, а Котеночка переименуем в Аталию (обязывающее библейское имя).

Проверим: А. — Аркадий — логично, Б. — Борис — понятно, и В. — Виктор — тоже. Почему тогда Я. — Теодор, а не Яков, например? А разве все в этой жизни понятно? Вы, например, знаете, почему иногда доктор в психиатрической клинике читает больше книг, чем редактор журнала?

Итак, внимание! Еще минута, и Серега увидит идущего ему навстречу человека, похожего сразу на нескольких еврейских комиков из России. Он сразу поймет, что это бывший его соотечественник, что вот она, эта минута, и… вот рассказ самого Теодора, который и встретился в тот судьбоносный день Сереге фланирующим по набережной безо всякой цели (вот у Теодора уж точно никакой цели, кроме как подышать морем, не было).

— Бреду я, значит, по набережной, — рассказывал Теодор, — и мне навстречу идет мужик. Я однажды такого много лет назад встретил в Москве, когда шел пешком от дальней остановки какого-то не того автобуса в одну из гостиниц ВДНХ. Помните? «Заря», «Восток» и еще что-то, «Восход», кажется.

— Рядом с ВДНХ «Спутник», — сказал высокий худой мужчина, которого его компаньоны звали А., извините, — теперь уже Аркадием.

— Ну да, скажешь тоже! — возмутился Теодор. — «Спутник»! Кто бы меня впустил туда в те годы?

А этот парнишка в Москве, — продолжил Теодор, — присоединился ко мне по дороге и все рассказывал, как ему изменила жена, какая тоска у него на душе теперь. Он был очень молод, кажется, простоват, чувствовалось по его речи, что вполне может он глубоко увлечься какой-нибудь идеей или женщиной. На такого сразу положит глаз разгульная девица. Он, с одной стороны, обеспечит ей статус, которого требует конформистская часть ее представления о себе, а с другой прибавит остроты ее приключениям, причем не столько даже в ее ощущениях, сколько в глазах ее любовников. Парень этот, обнаруживший измену жены, шел со мной до самого гостиничного номера. Перед дверью я подал ему руку, сделал сочувственное лицо (собственно, я ему действительно сочувствовал, но чем я мог помочь?). Он посмотрел на меня с таким печальным удивлением, будто ему изменили еще раз, и я долго потом не мог забыть его глаз. Вот я увидел этого мужика на набережной, и взгляд мой задержался на нем, а он этот взгляд, видимо, сразу заметил, остановился передо мной и говорит:

— Простите, пожалуйста! Вы не работаете случайно в одной из следующих фирм:

— Hellbit;

— Hellta;

— Hellisra;

— Hellop;

— Taasiya Avirit;

— RAFAEL?[10]Я на него глянул и сразу понял: парень ищет, кто бы его сдал в ШАБАК. Почему-то мне стало жаль его. Чувство вины из-за того, что я бросил в беде того парня в Москве, видимо, сидело во мне все эти годы. Я пригласил его выпить пива, и он с радостью согласился. Я ему сразу сказал, что у меня и сомнений нет, кто он такой, но как он дошел до такой жизни? Он пригорюнился и сказал: ну да, он разведчик, находится здесь вот уже год. Живет в Димоне. Снимает квартиру по улице Лехи, 13.

— Вы не бывали в Димоне? — спросил. — Там есть такая улица, называется Хагана. Вернее, она до дома номер 48 Хагана, а после дома 48 — Цахал[11]. Причем от улицы Хагана отходят два тупика — ЛЕХИ и Эцел, а улица Цахал от дома 48 становится все шире и шире. Ну вот, на улице ЛЕХИ я и живу. По легенде я электрик. Задание мне было устроиться в «Хеврат-хашмаль» (Электрическая компания) и контролировать график потребления электроэнергии ядерного реактора. И ведь у меня получилось. (У него при этом глаза прямо засветились, рассказывал Теодор.) Приняли меня в Электрическую компанию, подучил иврит.

Теодор глотнул воды и продолжил рассказ, а вернее, пересказ.

— Ну, дальше понятно, в любую погоду, дождь, ветер посылали бедного гоя на самую верхотуру высоковольтных столбов. А он с детства боится электричества, ребенком сунул пальцы в открытую розетку, которую его отец ремонтировал. А тут еще начал понимать иврит, а вместе с этим стало к нему приходить понимание, с кем имеет дело. В общем, у парня полная уверенность, что рано или поздно кто-нибудь между разговорами по двум сотовым телефонам замкнет им, Серегой, не одну тысячу вольт. А тут еще и Димона ему осточертела за год.

— Видишь, — говорит, — до чего Мордехай Вануну[12] дошел от тоски в Димоне?

— Ей-богу, жалко парня, — продолжил Теодор, — но графики он все же составил, послал в Москву. Там их проанализировали и видят: все как раз укладывается в пределы потребления электроэнергии текстильной фабрикой средних размеров. Получает он шифрограмму от полковника из Москвы. Видит — последняя цифра означает восклицательный знак. Он сосчитал буквы перед восклицательным знаком — семь букв: совпадает, наверняка — «Молодец!». Он мысленно представил полковника — Громочастного Петра Иосифовича. Крут полковник, но справедлив. Зря не похвалит, но если что не по нему, мало не покажется. (Бывали времена — Петр Иосифович смущался своим отчеством, в разные периоды — по разным причинам. Но теперь все позади.) Расшифровал Серега слово, а там: «Долбоеб!» В общем, хоть в петлю лезь. Вот он и решил, что если сам сдастся, то выходит — предатель.

— Слышал, наверное, — спросил Серега, — как у нас теперь с предателями?

— Слышал, — говорю.

— Вот я и подумал, — объяснял Серега, — что если меня кто-то разоблачит, то, может, простят. Скажут: «Фашла! Бывает».

— Так и сказал: «Фашла! Бывает» («Прокол! Случается»). Ну, думаю, абсорбировался на свою голову «внук еврея». Это здесь: «Фашла! Бывает». А там, говорю ему, тебя после этой «фашлы» в такую жопу засунут, куда-нибудь в Африку, что тебе Димона вместо Парижа по ночам во снах с поллюциями сниться будет. Тут он совсем приуныл.

— У меня в Димоне, — говорит, — и снов с поллюциями не бывает. Что же мне делать? — спрашивает. — Я до этого в Африке и служил, обрадовался переводу, думал, здесь все по-другому будет.

— И тут меня осенило, — сказал Теодор и опять глотнул воды.

— Меня в последнее время донимает ШАБАК. Я им сдуру расхвастался, какой я был крутой диссидент в молодости, как мы вчетвером на первом курсе, начитавшись источников к курсу «Истории КПСС», создали новую партию. К счастью, один из нас рассказал об этом родителям, и те через три дня уговорили нас распустить партию, а устав ее, как раз рукой их сына и написанный, сами и сожгли. У меня до сих пор хранятся два моих детских стихотворения (написанных еще до этой партии) на события в Чехословакии. Написаны на вырванном листе из школьного дневника. Одно, короткое, помню наизусть: