Слава Сергеев - Рассказы о путешествиях Страница 2

- Нет, - сказал баден-баденец, - не знаю. Мы последний раз общались очень давно. Лет 5 - это минимум. И телефона его у меня нет. Мы еще немного поговорили, я очень любил этого Андрея, хотя и немного рассердился на него за то, что он стал отговаривать меня ехать и, судя по всему, не очень разделял мою радость за “оранжевых” - хотя этого мы как раз вообще не обсуждали. Мы поговорили о наших ребятах, о его сестре, о том, как живется ему в Германии (очень неплохо), и попрощались.

Первые два дня в Киеве мы просто ходили, широко открыв глаза, и нам было не до розысков. Моя жена этого вообще никогда не видела, а я уж и забыл, как это было в Москве в 1991 году. Миллион человек, клянусь, миллион, даже больше, стоял на площади, и не было никаких беспорядков, никакой вражды, даже глухой, скрытой, увы, так хорошо знакомой нам по России, все улыбались и радовались друг другу, и на трибуне, сменяя друг друга, как-когда то в Москве, выступали политики и музыканты и говорили, что теперь все будет хорошо и все пойдет по-другому. И хотя на собственном, московском опыте мы понимали, что это не так, что “по-другому” будет очень не скоро, если будет вообще, им хотелось верить… Шел снег, и большие оранжевые флаги и транспаранты резко выделялись на сером фоне советских зданий центра Киева и мокрой, черной мостовой.

Мы, кстати, первое время напрягались говорить, что мы из России, а нам надо было - ведь я, чтобы попутно немного заработать, взял в редакции одного еженедельного журнала задание сделать несколько уличных интервью на улицах революционного Киева, опросить по 4-5 минут случайных прохожих, что они думают о происходящем, чего ждут дальше, но, кроме иногда-иногда легкой иронии и какой-то, я бы сказал, затаенной обиды, - ничего в свой адрес не почувствовал.

А потом, когда буквально на следующий день после инаугурации Ющенко все в городе успокоилось, будто и не было ничего, и только вчерашние афиши полоскались под ветром да оранжевые флажки кое-где трепетали на антеннах машин, мы в кафе вспомнили про Вадима и позвонили по 09.

Вообще, конечно, это мистическая история. Видно, очень мне хотелось его найти, даже не знаю зачем. Может быть, у меня мало спокойных и умных знакомых (обычно либо одно, либо другое), а может, простая сентиментальность. Все-таки студенческий товарищ. И мы набрали из автомата киевское 09, я сказал телефонистке, что ищу студенческого друга, отчества которого не знаю, адреса тоже, зато знаю примерный год рождения и род занятий.

И женщина, отчего-то поняв, что я не вру, дала нам три телефона людей с такой фамилией, один из которых не отвечал, а на втором трубку взяла дочь Вадима. Причем смешно, в автомате что-то трещало, и, когда телефонистка диктовала нам номера, я в одном месте не расслышал последнюю цифру и решил перезвонить. На линии оказался, естественно, уже другой оператор, и, когда я снова повторил свою просьбу, девушка номер два сердито сказала: молодой человек, вы что, мы по частным лицам справок не даем! Я сказал, что мне только что дали, и, естественно, услышал, что этого не может быть. Ну, я уже сказал, мы дозвонились со второго раза…

Дочка удивилась, но, когда я произнес ключевое слово “институт”, сразу дала сотовый, и я не без робости его набрал. (Все же “советник Ющенко”, помните?) Вадим, как мне показалось, очень обрадовался и даже не очень удивился, но сказал, что сегодня он очень занят на работе. Я насторожился: а ты где работаешь-то, старик? - осторожно спросил я. - Я программист, как и раньше, - удивленно сказал Вадим (возможно, он почувствовал что-то в голосе) и спросил, когда мы уезжаем. Я облегченно (не у Ющенко!) сказал, что, наверное, послезавтра, и он, подумав, предложил мне пообщаться вчетвером. Ему надо было выгулять по Киеву одного очень важного для их конторы немца, его заранее подписали на это, и отменить уже нельзя, так что подъезжайте к 9 вечера в бар такой-то, он назвал адрес и рассказал, как пройти. - Да… Ты говоришь по-английски? - спросил он. - Не очень. Со словарем. - Ну, значит, я буду у вас переводчиком. Он еще раз повторил адрес, и мы попрощались.

- Ну что, где он работает? - спросила жена. - У Ющенко? - Да нет, - я засмеялся. - Конечно, нет. Он программист в какой-то фирме, - и я рассказал ей о нашем разговоре, и она тоже облегченно рассмеялась.

Мы поехали в гостиницу немного отдохнуть. Тетка, дежурившая на ресепшене, на мой вопрос, можно ли будет поздно вечером заказать такси к такому-то бару и спокойный ли у них район, чтобы вернуться поздно вечером, с приятной улыбкой сообщила мне, что все русские, которые к ним приезжают из Москвы, какие-то испуганные. Кто вас всех там так напугал? - спросила тетка. Причем говорила это на чистейшем русском языке и на хохлушку была непохожа.

Я понял, о чем она, но мне вдруг стало неприятно.

Бар, в который нас пригласил Вадим, неожиданно оказался очень “крутым”, причем, как я понимаю, в сомнительном смысле слова, - пока, оглядев с ног до головы, нас провожали к столику, я рассмотрел вокруг несколько весьма странных, уголовного вида личностей. На стене у гардероба висели портреты Пугачевой и Кобзона. В Киеве с этим вообще странно, немного похоже на Москву начала 90-х - как заведение подороже, так обязательно урки за столами. До сих пор не могу понять, как это сочетается с их революцией.

Сам Вадим немного постарел, в волосах даже показалась седина - что вы хотите, сколько мы не виделись, но, когда он заулыбался, увидев нас, я облегченно вздохнул - это был мой прежний товарищ.

Я заглянул в меню и присвистнул, цены были вполне московскими и даже более того. Элементарные 50 грамм горилки стоили 4 доллара, это в Киеве-то, совсем совесть потеряли!.. Но Вадим успокоил меня, шепнув, чтобы я не беспокоился - он все спишет на представительские расходы фирмы.

Сначала разговор не клеился. Это бывает, когда не видишь человека столько лет, не знаешь, о чем его спрашивать, но постепенно мы разговорились. Заявленный днем немец (я забыл его представить, простите, - назовем его Ульрих), в общем, почти не мешал - это был улыбчивый парень с каким-то странным, детским выражением лица, которое, впрочем, часто встречается у европейцев. Наверное, это от их хорошей жизни - если государство, извините, время от времени не имеет вас в интересное место, можно довольно долго оставаться ребенком.

Я сказал Вадиму, что приехал посмотреть на их революцию, и он пожалел, что я видел только финал. - А ты был на майдане? - спросил я, вспоминая разговор с нашим общим ленинградским приятелем. - С первого дня. Кстати, в первый день было действительно страшно, людей было относительно мало, а ОМОНа вокруг много, и, в общем, им ничего не мешало нас отлупить, ничего, кроме последствий, вдруг Ющенко все-таки победит, но про это тоже надо понимать… Это потом, через день-два, уже стал подтягиваться народ, и что-то сделать с таким количеством людей простыми дубинками было уже сложно, а применять огнестрельное оружие… Знаешь, здесь не Китай, а оказаться в Гааге на месте Милошевича уже никому неохота. Но вначале да - первые две ночи было страшно.

- А ты “оранжевый”?

Вадим засмеялся:

- Какой я “оранжевый”… Что, в Москве в 1991 году к Белому дому пришли только убежденные демократы? Просто надоело чувствовать себя крепостным быдлом, вот и все.

Я спросил про его семью. О жене он почему-то говорил мало, а про детей рассказывал с удовольствием. Сыну уже 20, он, кстати, в Москве, у родственников, учится в Гнесинке на фортепиано, недавно ездил на стажировку в Японию, дочка в

9-м классе, тоже уже большая, но у них недавно появился третий ребенок, ему

8 лет. - Не понял? - Они взяли ребенка из детского дома. Причем все получилось случайно, они не хотели, просто детей раздавали на каникулы, а потом он так прижился, что отдать его назад уже не было никакой возможности. Ну вот, так и получилось, что у них появился третий ребенок и сразу взрослый. Хорошо, пеленки стирать не надо.

Официантка принесла водки, мы выпили. Я рассказал ему, как брал интервью на майдане у совершенно случайных людей - и, может быть, я наивный человек - как это было здорово. Особенно на меня произвели впечатление совсем молоденькие девочки-школьницы лет 16-17, сказавшие, что они счастливы.

- Счастливы? - не сдержался я.

- Да, именно счастливы, - сказали они, и, главное, это совершенно отчетливо читалось в их лицах, они просто светились, и это было трогательно, красиво и опять немного наивно, но почему-то совсем не вызывало иронии. Мол, глупые. Вот так почему-то думать совсем не хотелось. Может быть, сказывалась странная энергия этих дней?

И еще был один военный, плотный дядька лет 40 с лишним, майор украинской армии, выпускник Саратовского гвардейского танкового училища, который сказал, почти как Вадим, что ему надоело чувствовать себя (он извинился) говном, хочется нормальной жизни себе и детям, хочется каждый год ездить в отпуск в Европу, не бояться за то, что он будет делать на пенсии, и так далее. Еще он передал приветы товарищам по курсу, в танковое училище, и все порывался назвать фамилии, но я сказал, что не надо. Может быть, я редко общаюсь с военными, но мне почему-то кажется, что в Российской армии такие настроения не очень распространены.