Анри Труайя - Слава Страница 2

— Чистая правда, дорогой.

Виоланс переводил свой взгляд то на жену, то на своего секретаря, то на носки своих туфель. Вдруг он взорвался смехом:

— Вот это да! Вот это да!

— Нечего смеяться, сказала Соланж. Роман Бруйеду заслуживает внимания. Но наш молодой автор скромен как скворец. Боялся показывать мне свою рукопись. Он не хотел, чтобы ты подозревал его в недобросовестном отношении к своим обязанностям секретаря в пользу литературных опусов.

— Что за вздор? — сказал Виоланс, — я ведь не дикий человек!

-Я говорила ему то же самое, душа моя. Тем не менее, это его не успокоило. Он попросил держать в секрете нашу сделку. И пользуясь твоим отсутствием, я думала основательно обсудить с ним книгу.

Леон Виоланс позволил себя убаюкать этим объяснением. Свободный от всех подозрений, он почувствовал, что жизнь прекрасна. Лицо стало розовым, а взгляд уверенным, он похлопал своего секретаря по плечу:

— Какой скрытный! Значит, вы тоже занялись литературой? Какая зараза! Бруйеду пишет романы! Это надо же! Извините, но я еще не могу к этому привыкнуть!

— Я тоже, месье Виоланс, — сказал Бруйеду.

Виоланс громко от души расхохотался, открыв рот до ушей:

— Проказник! Пример моей супруги вскружил вам голову, да?

— Ах…да…да,…- пробормотал Бруйеду.

-Значит, она виновата и правильно сделала, что пригласила на ужин и пообещала вам посодействовать в издании книги. Да, кстати, скажите мне, голубчик, как называется ваш роман?

— Название? — переспросил Бруйеду и колени у него задрожали.

— Да, — сказал Виоланс.

— «Жгучие уста», — сказала Соланж с поражающей интуицией.

— «Жгучие уста»? Но это игриво, дорогая! — усмехнулся Виоланс, — Горячие уста! Ах, бездельник. С удовольствием прочту. Такой роман меня согреет длинными, зимними вечерами. Я вспомню свои двадцать лет. Жгучие уста!…

Измученный Бруйеду с трудом улыбался.

— А сюжет? — спросил Виоланс.

— Ну, это очень простая история, — сказал Бруйеду, — о мужчине и женщине.

— Которые любят друг друга? — подсказал Виоланс

— Да!

— Ну, это очень оригинально, голубчик!

— Не совсем так. Они не любят друг друга… Или скорее, сначала они не знают, что любят друг друга, а в действительности они любят друг друга по — настоящему, а потом они думают, что любят друг друга, а они уже не любят друг друга и, в конце концов, они думали, что не любят, а они любят…

— Какая прозрачность!

— Не терзай бедного мальчика, Леон, — сказала Соланж, — Он очень робкий. Молодой автор покрыт пушком целомудрия с бахромой отвращения, волнением девственного страха. Это так чисто, так хрупко и так свежо, как леденец!

— Ну, тогда! — закричал Виоланс, — Я надеюсь, что леденец соизволит поужинать с нами сегодня. Мы будем пить за его роман! Добавь еще прибор для меня, Соланж.

За столом Виоланс вел себя отвратительно. Он подтрунивал над Бруйеду по поводу беспутного характера его вдохновений, он упрекал, что тот не увлекся поэзией и пророчил ему членство во французской Академии к 80 годам. Бруйеду терпел все нападки своего шефа с отсутствующим взглядом лунатика. Эмоции выплеснулись на скатерть. Он не мог ни соображать, ни говорить, ни правильно обращаться с вилкой. Его страдания были столь явны, что Соланж, время от времени, кидала ему сочувствующий нежный взгляд. Уходя из-за стола, она ловко шепнула ему на ухо:

— Завтра после работы буду ждать тебя в баре «Зеленый абрикос».

Бар «Зеленый абрикос» находился в красивом небольшом помещении с оранжевыми стенами и с маленькими столиками из каштанового дерева. Светильники стояли в зале, как застывшие сверкающие пузырьки шампанского. Приятная музыка изливалась сквозь завесу грез. За стойкой, среди разноцветных флажков, бутылок и фотографий, бармен сбивал коктейли, похожие на расплавленный металл.

«Зеленый абрикос» был излюбленным местом встреч тайных свиданий, свободных и скучающих молодых женщин, скрытных подростков, которые просыпаются в полдень, зрелых дам с опытными губами и атаксичных старичков. В этом маленьком обществе витал аромат любви и милого обмана. Соланж Виоланс в густой венецианской вуали, которая прятала её знаменитые черты, торжествовала перед своим любовником:

— Дорогой, я его обвела вокруг пальца, и он ничего не заметил. Но Леон хочет прочитать твою книгу. Я сказала ему, что «Жгучие уста» находятся в издательстве «Пацио» и книга выйдет максимум через два месяца.

— Но она не написана, моя Соло!

— Вот именно! Ты должен её написать!

— Я? — заскулил Бруйеду, — Я испытываю трудности при сочинении делового письма, а ты хотела бы…

Лицо Соланж стало сухим и твердым как хлеб.

— Ты меня любишь? — спросила она.

— Конечно, люблю.

— Тогда надо писать.

— Что?

— «Жгучие уста».

— Но это полный вздор!

— Я помогу тебе.

— А это название!

-Обстоятельства нас заставили.

— А этот двухмесячный срок!

— Он подстегнет наше вдохновение!

Бруйеду не соображая, качал головой над своим розовым коктейлем.

— Какая скверная история! Не хватало только этого! Ну и работенка! — заскулил он.

Соланж пронзила его острым взглядом.

— Ну и слюнтяй! — сказала она, — Я подключила свой талант, чтобы избавить тебя от смешного положения, чтобы сохранить наш союз, чтобы избежать любой опасности для наших встреч; я нашла эту чудесную уловку, давала объяснения, рискуя попасть под пулеметный огонь неприятных вопросов. Триумф! И все, что ты можешь сказать, это «ну и работенка» и «только этого не хватало»! Что ты сделал бы, если я не окрестила тебя романистом? Бруйеду опустил голову:

— Так и быть! — сказал он, — Тем не менее…я никогда этим не занимался…

Ангельская нежность разверзла уста писательнице:

— Да, действительно, нашему ремеслу нельзя научиться за один день, и ворон не может сымпровизировать соловья. Но любовь делает чудеса. Название книги я бросила вызовом глупой ревности Леона, оно меня вдохновляет, будит вереницу персонажей, кучу встреч, хрустящие маленькие диалоги. Я вижу, вижу… Ах, какое счастье! Я напишу эту книгу. Нет, мы напишем её. А подпись будет твоя! И честь будет спасена, мой Жак! Бери бумагу. Энтузиазм создателя стучит в мое сердце и это праздник. Пиши: «Однажды, весенним прохладным днем баронесса де Ла Улет….»

Время от времени Жак Бруйеду подкидывал идею, фразу, или слова, и их тут же включали в текст.

— Любовь дает тебе вдохновение, — говорила ему Соланж, — Я замечаю искрящуюся ауру вокруг твоей головы.

Сотрудничество оказалась плодотворней, чем предполагали. Каждый день Соланж и её любовник встречались в «Зеленом абрикосе», и каждый день они добавляли по главе в своей книге, и каждый день сожалели о том, что не могли додуматься до такого приятного времяпрепровождения раньше.

Прошел месяц, и книга была завершена. Через другой была издана в «Пацио»- автор — Бруйеду, предисловие — Соланж.

«Юноша, которого я нашла», говорилось в предисловии. Бруйеду подарил один экземпляр толстяку Виолансу с дарственной надписью. И Виоланс признался жене:

— А мне показалось, что это плохая шутка, чтобы оправдаться, и что Бруйеду такой же писатель, как и я!

— Если бы мужчины не были ревнивыми, женщины не были бы красивыми! — парировала Соланж.

Виоланс покрыл поцелуями уши и щечки своей жены и купил ей брошь — амурчика из драгоценных камней, чтобы доказать свою любовь.

Бруйеду, тем временем, терзался новыми волнениями. Вовлеченный поневоле в эту авантюру, он с беспокойством ждал отзывов прессы. Он воображал с ужасом все статьи, в которых неизвестные ему люди будут критиковать его, жонглировать именем и оставят его выпотрошенным, раздетым догола и исхлестанным в конце своих заметок. Он чувствовал, что страшная дыра образовалась в его душе и он обнажен на всеобщее обозрение со своими секретами, своими странностями, своими бородавками, своими грамматическими ошибками, своими подтяжками и со своей родинкой как у девицы. Он больше не принадлежал себе. Он стал собственностью всего общества. Он «пошел по рукам». Соланж старалась успокоить его мужское непонятное целомудрие. Она старалась показать престижность известности и светских связей. Но он глупо повторял: «Это проституция на столько-то страницах!». Появились первые отклики в прессе, это был грандиозный провал. Как будто все критики Франции посоветовались, прежде чем вынести свой вердикт не в пользу Бруйеду. От маститых критиков и до последних газетных писак, был слышен только один вопль тревоги и негодования: «этот роман настоящая безвкусица, написанная в спешке…беспорядочный, безумный «без царя в голове»…стиль безумного кондитера… картонные персонажи…». Один даже говорил о «рвоте из розовой эссенции!». Это было слишком.