Анри Труайя - Слава Страница 3

Бедный Бруйеду принимал всю эту ругань безропотно. Каждый день курьер приносил ему новую жатву издевательств и анафем. Он ведь ничего не просил. Он не хотел писать эту книгу. Не он спровоцировал этих журналистов- крикунов. Почему они так набросились на него? Почему они издевались над ним? Почему они сделали его несчастным? Он плакал по ночам, кусая свою подушку. Сорвал себе печень, и из-за этого несколько дней просидел дома.

Когда он вернулся на работу, коллеги обращались к нему с ехидством: «Мой бедный старик, — сказал один сотрудник, — я прочитал еще один капитальный разнос о твоей книге. Ах, как люди могут быть такими злыми!». А другой подхватил: «Когда они оставят тебя в покое? Все только о тебе и говорят. Да, еще в каких выражениях! Между нами, ты взял бы псевдоним».

Но больше всех его донимал шеф, толстяк Виоланс, своими коварными ухмылками и лицемерным возмущением. Виоланс был доволен неудачей своего секретаря. Он весь сиял, как котяра перед миской молока. Приходя утром на работу, он кидал взгляд сильного вожделения на жертву, затем, подойдя к Бруйеду, трепал его по плечу и по- отечески интересовался его здоровьем и здоровьем родителей. Бруйеду, раздраженный этими вступлениями, ожидал момента, когда Виоланс будет терзать его. Наконец, Виоланс выпускал вздох милосердия, доставал из кармана растрепанную газетку и торжественно бросал ему на стол:

-Я вам принес это, — говорил он голосом, который старался сделать безразличным,-

прочтите статью на последней странице.

И с плотоядным выражением он добавил:

— Какая низость!

Бруйеду разворачивал газету и, пока он знакомился со статьей, чувствовал, как Виоланс впивался в него взглядом, чтобы насладиться расстройством и стыдом.

Впрочем, Виоланс сам не знал, что его радует в ужасном положении Бруйеду. Ему казалось, что он брал реванш у своего секретаря, хотя не мог ничего инкриминировать этому бравому малому. Он ощущал победу над ним, а ведь между ними не было поединка. Это было одновременно абсурдно и восхитительно.

Соланж старалась урезонить своего мужа. Она объясняла ему, что мнение прессы имеет относительную ценность, и даже великие шедевры французской литературы были встречены в штыки, когда они издавались впервые. Но Виоланс ничего не хотел знать. И потихоньку, Соланж стала разделять мнение мужа. Конечно, зеленый Бруйеду никогда не претендовал на место среди литераторов. Конечно, Соланж в большей мере сочиняла и исправляла эту книгу. Разумеется, провал не уменьшал страстные качества молодца. Но, тем не менее, Бруйеду уже не тот светлый герой, а раздраженный писака без какого-либо размаха. Женщина, занимающаяся литературой, вправе иметь при себе воздыхателя, который не пишет, но никак не плохо сочиняющего воздыхателя. Соланж не могла удержаться от жалости и презрения к своему любовнику, ставшим неудачливым собратом по перу. Она чувствовала себя немножко униженной рядом с ним. Она стыдилась его. Воистину, она заслуживала большего!

Один из парижских критиков заметил, что великая Соланж унизила себя, написав предисловие к книге такого ничтожества, как Бруйеду. Она оскорбилась до глубины души. И назначила свидание Бруйеду в баре «Зеленый абрикос». Соланж явилась с опозданием, перекошенным лицом и пустым взглядом.

— Читай! — сказала она дрожащим голосом.

Бруйеду прочитал статью и, опустив голову, пробормотал:

— Что я могу поделать?

— Гениальный ответ! — засвистела Соланж, — Итак, по твоей милости уже набрасываются на меня. Я испытала унижение, возмущение, а ты не нашел в себе элементарной искры негодования.

— Ты могла бы и не писать предисловия.

— Прекрасно! Тогда ни один издатель не взялся бы за твою книгу.

— Тогда книга не вышла, и все было бы прекрасно, я полагаю.

Соланж всплеснула руками, хрупкими и тонкими как крылья:

— Великолепно! А мой муж? Что сказал бы мой муж, если бы мы не опубликовали книгу? Чтобы сохранить наш союз, чтобы ты не лишился меня, я согласилась покровительствовать чудовищу, и так-то ты благодаришь, отвергая мою жертву, которую я принесла! Ах! Вы, мужчины, роковое несоответствие! Ваш эгоизм растянут до бесконечности! Если бы я знала…

— Если бы ты знала что?

— Нет…ничего, — сказала Соланж, проглотив комок злости, — Я не пришла не для того, чтобы тебе насолить, а разработать план действия.

— Опять! — заскулил Бруйеду.

— Да! — закричала Соланж, — Ты думаешь, что я сдамся и не защищу своего любовника, свою любовь и свое реноме не сказав: «довольно, любезные!». Я взяла на себя ответственность за твой дебют в литературе. Ты проиграл первую партию. Надо выиграть следующую…

Бруйеду, моргнув глазами, тихо спросил:

— Что ты имеешь ввиду, моя Соло?

— Надо написать еще одну книгу, произведение, шедевр, чтобы заткнуть глотку нашим гонителям.

— Еще одну книгу?

— Да, — сказала Соланж, — И на этот раз ты напишешь ее сам.

— Но я не смогу, — сказал Бруйеду, и настоящие слезы навернулись ему на глаза.

— Или ты сочинишь новую книгу, или я навсегда исчезну из твоего окружения, выбирай, — объявила Соланж.

Бруйеду выбрал книгу.

В течение 37 дней Бруйеду искал новый сюжет. На 38 день он признал, что разумно было бы написать роман без сюжета. С неистовством он включился в работу. Произведение должно получиться странным и привлекательным. Бруйеду изображал все, что ему приходило в голову, презирая самую элементарную логику и синтаксис. Он безмятежно аккумулировал грамматические ошибки и незнание пунктуации. Он исследовал поочередно мысли коня-скакуна и утомленного микроба, застигнутого врасплох. Он плодил героев, умиравших через 10 страниц; героинь, меняющих имена и цвет кожи по обстоятельствам. Он в поэтических выражениях воспевал содержимое ночного горшка, а лексиконом сантехника — юную провинциалку, рвущую сирень для своей матери. Время от времени, он прерывал свой рассказ фармацевтической рекламой или припевом песни, или деловой перепиской, а также скабрезной руганью против общества, или уравнением с двенадцатью неизвестными. В общем, это выглядело абсурдно, дико, но очень ново и очень самобытно.

Не затрудняя себя черновиками, Бруйеду печатал текст прямо на пишущей машинке. Его захлестнуло вдохновение. Вспоминая недавнюю трудность в сочинении простого заявления, он удивлялся этой внезапной и великолепной словесной легкости — он подумал, что сам черт ему помогает. Иногда, ночью, словари шуршали над ухом. Листва наречий освежала его тихим шелестом. Эпитеты раскрывали в тени свои едкие запахи. Деепричастия падали ему прямо в рот как спелые фрукты. Весь мир становился для него архитектурой слов, точек и запятых. Бруйеду просыпался среди ночи и, шатаясь, накидывался на пишущую машинку и воспроизводил, черным по белому, свои фантасмагории. Барабаня по клавишам, как на пианино, он бормотал:

-Соло! Соло! Ты сделала из меня другого человека.

Самое трудное — остановить этот нескончаемый поток. Не следуя никакой интриге, никакому персонажу, не заботясь о плане романа, Бруйеду не мог остановиться. Это было сильнее него: все должно идти своим чередом. Однажды, когда он работал с большим увлечением, неосторожным жестом он уронил и сломал машинку. Усмотрев в этом перст провидения, он прекратил дальнейшую работу над книгой. Текст прервался на середине фразы. Может, оно и к лучшему? Бруйеду взял ручку и внизу листа написал: «конец».

Бруйеду написал свой новый роман за 18 месяцев. Он назвал его «Ничто». Это был знак скромности. Он его предложил издательству «Пацио», это был знак верности. И он его посвятил «Соланж Виоланс, бесспорному мастеру французской прозы», это был знак литературной признательности, и в этом никто не сомневался.

Вопреки всем предсказаниям пресса, успокоенная после первых приступов гнева, устроила благосклонный прием новому произведению Бруйеду. Некоторые критики нашли книгу «интересной по замыслу». Известный журнал наградил «Ничто» эпитетом: «перлы остроумия». С первых статей Бруйеду почувствовал, что надежда согревает его сердце. Конечно, это не сумасшедший успех но, тем не менее, эти повседневные похвалы и стандартные одобрения были очень существенны. Никто не издевался над ним на работе, Никто не оставлял газеты на его столе. Товарищи просили автограф. Бруйеду не был тщеславным человеком, однако он был не прочь восстановить репутацию перед Леоном Виолансом и своими коллегами. Особенно он надеялся этой маленькой победой вернуть горячую любовь и уважение его Соло. Она была очень занята после издания его второго романа «Ничто». Когда она соизволила встретиться с Бруйеду в баре «Зеленый абрикос», книга била все рекорды по продажам уже месяц.

— Ну что? Моя Соло, — сказал ей Бруйеду, освобождая место на сидении с оранжевой обивкой, — Возместил ли я тот ущерб, который тебе причинила моя первая книга?