О'Санчес - Проект Филипок Страница 2

  - Молодец! Почти правильно смикитил. Кто же учил тебя печатному тексту языка?

  Филипок осмелел от одобрительных речей и окруживших его человеческих сочувствований, поэтому ответил сразу, прочными словами:

  - Брат мой Костюшка. Я по-пролетарски, классовым чутьем все враз про буквы понял. Я до знаний - человек бдительный, товарищ Толстый.

  - А зачем тебе грамота, раз ты классовое чутье молитвенно в себе выучил? И что ты знаешь о непротивлении злу насилием?

  - То и слышал о геройском непротивлении злу дотошным и неумолимым ревоюционным насилием! Вырасту и буду на трибунальной основе давить богатейскую кровососную гаду. Чтобы крупно хрустела под бедняцким лаптем чуждая всему неимущему пролетарьяту угнетающая белая кость, а за нею пианины, теплицы и прочее империалистическое имущество!

  И опять громко рассмеялся товарищ Толстой, потирая корявые мозолистые руки, в которых бушевала сознательная радость от понимания предстоящих педагогических достижений.

  - Русло в тебе пока и не глубокое, но правильное, товарищ Филипок. Углубляй его старательным хождением в нашу школу. Учись. И стал Филипок учиться.

  ФИЛИПОК Алексея Толстого

  Долгой была черная январская ночь одна тысяча девятьсот седьмого года от Рождества Христова и умирала медленно. Волчье солнце - луна, словно огромный рыбий пузырь, зацепилась брюхом за вершины далекого ельника, да никак не хотела уходить, утру место уступать. А тут еще под самый рассвет ударило ядреным морозцем - даже волкам зябко в чистом поле, неприютно.

  По деревенским избам, в заледеневших оконцах там и сям замелькали огоньки - деревенские рано встают - все дела переделать и летнего дня не хватит.

  Филипок притаился на печке и ждал, пока батя отхаркается тяжелым кашлем, сунет топор за тугой кушак и уйдет в зимний лес, по добычу. Да только по нынешним временам тяжела добыча достается: редко когда зажиточный путник проедет по этим местам в одиночку. А то и в одиночку, да с револьвером - поди-ка, подступись с топоришком, когда а коленях слабость и в голодном брюхе кишки ирмосы друг дружке поют.

  Мать перекрестила батю исхудалой рукой, проводила с поклоном, лучину поправила, подошла к печи, посунулась вплоть - спит Филипок, младшенький, кровиночка любимая... - материны губы задрожали. Положила земной поклон на святцы в углу и пошла в люди, поденную работу искать - бате в одиночку семью не прокормить, болеет батя. Мамка - мастерица людям гадать, и воском, и на толокне, и с зеркалом. Каждому ведь хочется вызнать про то, что будет, а пуще - о том что было и почему случилось, а мамка берет недорого и обещает несуетно, благолепно...

  Бабка не в счет, она не выдаст, и спит покуда. - Филипок белкой вымахнул с печки - да в сени! Армячок, лапти, кушак по крестцу, платок на плечи - для пущего тепла... А шапку-то мамка убрала - догадалась, что Филипок захочет в школу ушмыгнуть - надежно спрятала. Филипок потоптался в сенях, вернулся в горницу - студено на дворе, без шапки - и думать нечего идти, весь поморозится. Старая отцовская шапка, свалявшаяся, молью траченная - по самые плечи нахлобучилась на Филипка, да все на глаза наезжает, свет застит. Меха, считай, что и нет, одно название, что соболь, зато ушам тепло и щеки не поморозит.

  Дорогу Филипок знал: за околицу и все прямо, до самой церкви, а там и школа бок в бок.

  Светало. Дорога была укатанная, местами желтая и скользкая от людской и лошадиной мочи, не то чтобы крива, но с ухабами и изворотами - куда без этого в русском селении?

  В своей слободе - и собаки все свои, одной свистнешь, на другую топнешь - не тронут, а тут увязались за Филипком, налетели чужие дворовые: Жучка, сволочь мелкая и досадистая, а за нею Волчок. Этот поспокойнее Жучки, не такой привязчивый, но росту волчьего и клыки волчьи же: тяпнет - как пилой отрежет. Закричал Филипок, разъехались ноги врозь на скользкой дороге - упал, а собаки над ним ярятся, вот-вот на желтые зубы подхватят.

  - Ну-ка брысь! Я вас!.. Вышел до ветру мужик из избы, увидел такое дело, да пинками и отогнал собак - гавкают из-за плетня, а ближе уже не походят - понимают, где сила.

  - Откудова такой взялся? Почто один бегаешь? Или по чужим дворам шныряешь, промышляешь? - Ничего не ответил Филипок на эти мужиковы слова, растерялся, а вместо того подхватил полы армяка повыше, словно поп рясу, - и чесать что есть духу, до самой школы!

  Оглянуться впопыхах не успел - вот она школа. Избенка невелика, но ладно рублена - с высоким крыльцом! Над крыльцом навес, а на крыльце пусто. Вытянул шею Филипок, шапку оттопырил, ухо бережно наклонил к дверям - слушать, что там творится... Да только и вслушиваться не надо: такой крик и вой стоит - у Филипка душа в пятки. Страшно так-то войти: зайдет - и его выпорют до количества. Назад идти - собаки скалятся, злобой изнывают... Шла мимо баба с ведром, вода аж дымится в ведре, льдинками потрескивает, а бабе хоть бы что: одета копной, щеки налитые - сытые, такой мороз нипочем. Поставила ведро в снег, подперла кулаком сдобный бок и Филипку весело, нараспев, чтобы далеко слышно стало:

  - Что задумался, добрый молодец? Ай, неучем сладко жить, под дверьми стоять?

  Сама глаза закрыла, нос наморщила, грудью трясет и пальцем на Филипка показывает - смеется.

  Филипок сообразил - это она над ним насмехается, лучше внутрь зайти, чем с бабой спорить, на потеху себя выставлять. В сенях - шапку долой, не кабак чай.

  Народу в школе - не продохнуть, воздух тяжелый; этот кричит, тот вопит, а мимо всех мужик грузно похаживает, красный шарф красной же ручищей теребит. Зверовидный: борода на все лицо, усы с нахмуренными бровями мешаются. Видать, что выпивши.

  - Это еще что за чадо приблудное? А? Порот сегодня, аль нет еще?

  Филипок хвать шапку, чтобы бежать, ан ноги к полу приросли, сомлели.

  - Кто таков, спрашиваю? Отвечай, не то в пол вобью!

  Стоит Филипок, весь без памяти от страха, молчит.

  - Э, да ты немой, я погляжу. Что ж, полечим. Сенька, розги!

  Филипок понял, батю вспомнив: пропадет сей же час, если жалости к себе из глаз не нашмыгает. Губы скривил, брови вздернул повыше - слава те господи, брызнули слезы.

  Все засмеялись было, но мужик - сразу видно, что он учитель здешний, обернулся в полтела - притихли мертво, муха со стены повалится - и то слышно будет.

  - Не плачь чадо, - протянул лапищу к Филипковой голове, да не за виски таскать, а вовсе даже наоборот: погладил.

  - Так кто он таков, кто знает?

  - Костюшкин брат. Его мать в школу не пускают, дохтур сказал, что он в развитии отстает.

  - Вон как. Ладно, мать его я знаю, я ее по-своему уговорю. - Учитель засопел, одна рука в карман полезла, другая в бороду - чесать.

  - Вставай с лавки, Костюшка, что разлегся? Очисть место брату и сам садись, коли сможешь.

  Учитель подошел к столу, плеснул из штофа в немалых размеров чарку, сверху узкую, а в корне пузатую, широкую, прозрачного стекла. Пальцами зацепил из тарелки фаршированный огурец, широко отворил квадратную бороду и с маху выплеснул туда чайного цвета жидкость. Хорошо крякнул, выдохнул, сел на лавку и только тогда укусил огурец за бурый с зеленью торец. В воздухе вкусно запахло тушеной зайчатиной и почему-то клопами. Все кто был в избе - сглотнули жадно.

  - Буквы знаешь? Какие?

  - Если разобраться - то все смекаю! - смело ответил Филипок, куда и слезы подевались! Лицо чистое, словно умытое, в ясных глазах приветливость! Ох, и ловок Филипок, ох и проворен!

  - И розгой сечь могу, и плясать, и доску протирать.

  - А ну, прочти!

  - Сэ а, тэ рэ... сра... сра... срак...

  - Абстракционизм. А говоришь - все выучил... Цыть всем! Молитвы знаешь?

  - Какие?

  - Ну, какие... Что батя каждый день читает...

  - Знаю. - Филипок полез было нерешительно рукой к поротой-перепоротой заднице, почесать, остановился: велят, значит читай...

  - Э, нет, хватит! - засмеялся учитель и опять подался волосатой грудью к столу - за штофом. - Я тебя про настоящие молитвы спрашивал, поповские, а не те, что твой батя пьяный в избе творит. На первый раз прощу баловство, потом не жалуйся. Х-хо!.. У-у... Софи! Квасу!

  В классную комнату вплыла тетка в кокошнике, в сарафане рытого бархата, красные каблуки без малого по пяти вершков, - дородная, румяная, в руках золотой поднос, а на подносе простой деревянный ковш с квасом.

  - Откушай, батюшка, на доброе здоровье! Нонче к твоему сиятельству делегация из Москвы просилась неурочно, так я им завернула оглобли, однако же визитки приняла, как велено, а у кажной правый уголок зогнут.

  - Правильно. Ух, ядрен квасок. Ах, свежесть в нем мужицкая, прелестная! Учитель встал, вдруг ожег синим взглядом из под косматых бровей голые руки, плечи той, кого он назвал Софи, тем же взглядом обежал, ощупал дальше - спелую грудь, пышные бока, чуть перезревшие, но все еще тугие ягодицы за просторным сарафаном... Потянулся - суставы сладко затрещали под мужицкой шелковой рубашкой.