Габриэль Витткоп - Торговка детьми Страница 2

Красная Луна

Кровавка-Плакса-Давалка

Снег-в-Крапинку

Плачущий Принц

Младенец Иисус

Рванина

Пурпур

Терновый Венец

Трусиха

Бледный Шелк

Крикунья.

Как раз Крикунья мне устроила фокус. Она вырвалась, скатилась вниз по лестнице и выскочила на улицу, крича как резаная - люди останавливались и глазели - потом промчалась по улице Дофин к Новому Мосту и там бросилась в Сену. Произошло некоторое смущение, которое мне пришлось улаживать обычным способом. Крикунье только что исполнилось десять лет, зимой, на св. Николая. После той шумихи, что она устроила, мне пришлось завести обычай крепко привязывать детей, потому что удержать их бывает невозможно. Я пользуюсь широкими ремнями с железными пряжками. Девочки отважней и безрассудней мальчиков и отчаянно стремятся на волю. Они бьются, корчатся и зубами пытаются развязать ремни. Некоторые дети даже умирают от бешенства, прежде чем до них удастся дотронуться. Об их маленьких телах я расскажу Вам позже.

Сейчас настало время Вам рассказать, каким образом добывать материал, ибо это искусство является одной из основ нашего занятия. Поверьте, дети наших профессионалок ничего не стоят, потому что уже к шести годам они превращаются в дрессированных обезьянок, которых ничто не может удивить. Не буду Вам говорить и о тех, кто воспитывается в деревне, и которых зрелище природы настолько отупило, что для них все разумеется само собой. Бедных городских нищенок легко завлечь, потому что они постоянно голодны, но Вы потратите больше времени, чтобы их отмыть, чем чтобы их поймать. Не считая того, что они слишком привыкли к несчастьям, и из них не вышибить ни слезинки, а для утонченных натур клиентов это не годится. Что до увечных детей, то я не стану спорить: они могут доставить изысканное удовольствие, и, безглазые, безногие, безрукие, они сопротивляются как бешеные. Но при нынешнем положении вещей о них лучше и не помышлять: они стали настолько дороги, что мне более не удается приобрести ни настоящих горбунов, ни карликов. Поверьте мне, родители знают им цену. Да, мне известно, что их можно раздобыть в Неаполе или в Риме, но тамошним предметам по меньшей мере четырнадцать лет. Лучший товар сейчас - это дочки парижских торговцев. Они не знают ничего, они чисты. Их плоть хорошо упитана, особенно у тех, чьи родители продают съестное. Они мягонькие и тихенькие, такие тихенькие, что барабанные перепонки лопаются.

Я подстерегаю их у выхода из школы, потому что они ни о чем не догадываются и к тому же приучены с уважением относиться к богато одетым людям. Поскольку в каждом деле бывают неожиданности, случаются и неприятные сюрпризы, как, например, на прошлой неделе, когда одна маленькая прелестница, жившая у бабушки с дедушкой, мне наивно рассказала, как бабушка держит ее, в то время как дедушка с рычанием карабкается на ее седьмое небо. Пришлось ее отпустить, а жаль, потому что она была зеленоватой блондинкой, из тех, что очень ценятся нынче.

Вчера на Елисейских Полях я встретила Нэнси, мою лондонскую приятельницу. Она была очень весела и долго рассказывала мне обо всём, что делается в Лондоне, в частности, о том, как она ловко вставляет кляп после того, как дала девочке две-три конфеты. «Ореn your little mouth, my darling...» Мне приходилось несколько раз использовать этот прием, но обидно лишать клиента значительной части удовольствия, в то время как наши комнаты тщательно обиты пробкой.

До свидания, моя дорогая, Ваши письма вызывают у меня истинное восхищение.

Маргарита

Поистине странные вопросы Вы задаете, моя красавица. Не подумайте, пожалуйста, что летальный исход - наиболее, впрочем, частый из всех - должен приводить нас в затруднение. Ваши идеи насчет мешков, которые швыряют в воду, доказывают лишь то, что вы слишком много читали мрачных английских романов, которые повсюду продаются в Париже. Подумайте же о том, что науке Анатомии требуется много материала, и что в больницах у нас достаточно друзей. Что же касается тех, которые зашли слишком далеко, мы сдаем их в Морг: я согласна, что не всегда это просто сделать.

Морг - одно из наиболее посещаемых в Париже мест, и люди встречаются там, как у Боевого Барьера. Морг находится в правом подземелье Большого Шатле, у подножия лестницы, ведущей в судебные залы. Это мрачный кабинет, где выставляют тела утопленников и убитых в уличных драках: по пятнадцать за ночь. Госпитальерки святой Екатерины, для которых это является покаянной службой, обмывают тела мертвецов, затем покрывают их саваном, если денег достанет, и потом их относят в общую могилу Невинных.

Нужно пройти в склизкий тупик, где люди стоят в очереди и ждут момента, когда можно будет посмотреть в окошечко на человеческие останки, которые за несколько су лакей осветит для Вас факелом, ибо в двери проделано отверстие, через которое можно глядеть внутрь, зажав нос. Вонь ужасная. Посетителей было изрядное количество, когда, несколько месяцев назад, в Морге выставили найденную в Берси человеческую голову, сваренную в сале в глиняном горшке. Мне случилось видеть ее, это был серый шар, к которому лепились еще пряди волос, а глаза были крупные, вываренные, белые, словно рыбьи. Причина происшедшего так и осталась неизвестна.

Как я Вам уже говорила, наши детки часто заканчивают в этом месте. Там можно на них посмотреть, зачастую обвалянных в соли, с животом, шевелящимся от кишащих в нем червей; их лохмотья, если они сохранились, висят тут же на гвозде. Лица детей при этом настолько искажены, что даже родная мать бы их не узнала. Поэтому в Морг ходят исключительно для развлечения.

Именно на лестнице Большого Шатле я встретила Химеру, шотландочку лет десяти, неизвестно какими путями попавшую во Францию. Она не знала ни слова на нашем языке и была одета весьма опрятно, хотя и не без некоторой странности. Волосы ее были цвета львиной гривы, а глаза, самые необычные, какие мне приходилось видеть, имели бледно-зеленый оттенок сибирского изумруда. Вначале я собиралась использовать Химеру для своего удовольствия, но затем господин де Битор предложил мне за нее такую цену, что я не смогла устоять. Она не пережила и трех дней его непрерывных атак, и теперь я в обиде. В обиде на то, что она умерла, и на то, что она столь недолго мучилась. В обиде на господина де Бютора и на саму себя, в обиде на то, что было, и на то, чего не было. Вот еще беда, скажете Вы. Но разнообразных несчастий у нас час от часа всё больше. Начинает не хватать продовольствия. Неизвестно, во что выльются решения Национального Собрания, а неделю назад Фламандский полк, вызванный королем, прибыл в Версаль. Тем большим утешением служат мне Ваши любезные письма.

Ваш друг Маргарита

Я хотела написать Вам вчера, но поскольку г-н и г-жа Монтьель попросили меня доставить им младенцев для игры в хирурга, я вынуждена была отправиться в башню Сен-Жан, где нет недостачи в младенцах. Мне удалось достать троих: двух девочек и одного мальчика, свежеиспеченных, розовеньких, готовых к подаче на стол. Один Сатана знает, что с ними будет. Обычно начинают с глаз.

Когда младенцев случайно не оказывается в башне Сен-Жан, это не страшно: их можно теперь найти всюду и задешево, а то и даром, потому что в наши дни их расплодилось слишком много. Монашки - белые, черные, коричневые или серые - тоже доставляют нам детей, иногда найденышей, а иногда и своих собственных отпрысков, потому что эти лицемерки сластолюбивы как крольчихи. У них обычно рождаются девочки, и не спрашивайте меня, почему. По большей части они беленькие и мягонькие, но не стоит слишком выдерживать их, а лучше сразу пускать в дело, потому что эта нежная белизна - свидетельство их хрупкости, и нередко они умирают, нисколько не послужив. Ищите лучше розовеньких, а не эту алебастровую бледность, возросшую в тени монастырских стен. Приведу Вам в пример Младенца Иисуса, девочку лет семи-восьми, которую я так прозвала, потому что она удивительно напоминала статую Младенца Иисуса из розового воска, перед которой, кстати, она как раз молилась, когда я обнаружила ее в церкви Сен-Рош. Мне без труда удалось ее заманить, и я уже знала, что она понравится мадам Канийа, богатой гарпии, увлекающейся оккультизмом, которая больше всего любит именно таких, как она говорит, «деток из розового воска, особенно приятных силам ада».

Уведомленная мной, мадам Канийа тут же явилась, одетая в крылатый полонез и в широкополой шляпе, похожая в этом обличье на статую Добродетели. Она держала в одной руке тросточку, в другой - сумку из плотной материи, в которой, я знала, был набор вещей самых жестоких. Ни о чем пока не догадываясь, Младенец Иисус во все глаза смотрела на эту красивую даму. Во мгновение ока мадам Канийа кидается на нее как тигр, с необыкновенной ловкостью вставляет ей два годмише и принимается тыкать длинными булавками Младенца Иисуса, которую я крепко держу. Продолжая наносить уколы, мадам Канийа быстро произносит заплетающимся языком то какие-то таинственные угрозы, то истории про демонов и колдовство - я из этих историй ничего не поняла, кроме того, что речь шла о неком заклятии, направленном на уничтожение врага. Младенец Иисус скоро потеряла сознание, истекая кровью. Мадам Канийа окунула пальцы в кровь и облизала их; взгляд ее затуманился. Затем она заплатила и ушла, покинув свою жертву, в раны которой очень быстро проникла зараза, и они стали гноиться. Началась жестокая лихорадка, тело Младенца Иисуса выгнулось дугой, одеревенело, голова запрокинулась очень любопытным образом, при этом челюсти сжались так, что между ними невозможно было просунуть даже ивового листка; на третью ночь она умерла в страшных конвульсиях, сильно скрючив ноги. Молитвы перед статуей не слишком-то ей помогли, поскольку крошка скончалась, причем это самое место у нее было раздутым, фиолетовым, как баклажан, и кровоточило. Правда, что проникновение в столь юный организм не может не сопровождаться ужасной болью и криками. К тому же, вообразите, какого размера годмише пользуется мадам Канийа: они больше и тверже, чем самый крупный уд. Этим всё сказано. Не позволяйте себя разжалобить, потому что если завелась жалость, то куда уж тут наше ремесло?..