Юрий Петкевич - С птицей на голове (сборник) Страница 20

— Горит, горит! — закричали на улице и побежали на пожар от молнии, и еще раз проехал на машине Сургачев.

Ксюха схватила свою сумочку и тоже побежала как бы на пожар, думая о том, чтобы скорее добраться до станции и уехать на поезде в город. Аля поспешила вслед за ней, но бежать далеко — дым повалил в той стороне, где колхозное гумно, и вскоре маленькая девочка оказалась на улице совсем одна. Она побрела, глядя на небо, где в вышине рассеивались клочья дыма, и наткнулась на гроб, который бросили посреди улицы, когда увидели, что горит гумно. И когда рядом никого не было, девочка осмелилась глянуть на маму, и, заметив на ее лице незнакомое ей выражение, какого ни у одного живого человека не встречала, она не испугалась, а, наоборот, шагнула ближе…

Назавтра с самого утра отправились на кладбище «будить» маму, и бабушка взяла с собой Алю. Из собравшихся родственников и соседей никто не помнил молитв и не умел петь, и они стали пить на могиле водку. Аля попросила у бабушки разрешения спуститься к озеру и сбежала вниз по дорожке между памятников и крестов за оградами. На берегу в бурьяне сидел рыбак с удочкой. Вода в озере после дождя была мутная; чего только в ней не плавало — бутылки, доски, даже оконные рамы. На другом берегу лепились сараи, а за ними строили новую колхозную контору. Ветерок поднимал рябь на озере; бурьян и оставшиеся листья на деревьях шелестели. Солнце заволоклось дымкой, на сердце легла тень, а ветерок все повевал и повевал — рябь на мутной воде пробегала шире, и разрасталась в душе тревога. Услышав голоса старших братьев, Аля оглянулась. Они, спускаясь к озеру, заметили в кустах сестру, но подумали, что маленькая девочка ничего не понимает. Когда умерла мама — не из-за Ксюхи же выяснять отношения, и братьям хотелось обняться и расплакаться, да стыдно перед сестричкой. Она же все почувствовала и скрылась в зарослях, никак не могла выбраться на дорожку и опеклась в крапиве. Едва сдерживая слезы, нашла другую дорожку и направилась вдоль кладбищенского забора, однако дырки в нем не обнаружила. Ей следовало бы вернуться, но девочка обогнула кладбище и с другой стороны подбежала к распахнутым воротам.

Из разговора взрослых Аля узнала, что вчера на пожаре председатель колхоза испугался, и его парализовало вместо ее папы, который пьяный издевался над мамой; и — возвращаясь с кладбища, без конца повторяли: перепутал, перепутал, — а девочка еще не понимала, о Ком так говорят. И, когда проходили мимо дома Сургачева, решили зайти к нему. Председатель лежал в постели, и его жена принесла еще одну подушку. Ее подложили Сургачеву под спину, чтобы он мог сидеть. Председатель колхоза обрадовался, что с бабушкой пришла Аля, и улыбнулся, а девочка уже не боялась его.

Глава вторая: слышишь, светает…

Выйдя из вагона, Ксюха направилась куда все — на набережную. Сильный ветер раскачивал на реке синие волны с барашками, и Ксюха схватилась за поля на шляпе. Два мальчика ехали на велосипеде, упали и засмеялись. Ксюха подумала: с нее смеются, и поспешила пройти мимо. Один из мальчишек поднялся и решил, что мало повалялся; еще упал — лишь бы посмеяться, а у другого локти в крови. Тут Ксюхе стало как-то странно нехорошо — и она увидела распахнутую дверь в церкви. Никогда Ксюха в церковь не ходила, а сейчас зашла. Она знала: в церквях ставят свечи, купила одну. Служба закончилась, народ расходился, и Ксюха оказалась одна перед алтарем, зажгла свечку и поставила. Опять ей стало нехорошо, и она подумала, что в церкви и должно быть так странно нехорошо. Ее затошнило, закружилась голова, и Ксюха вдруг догадалась, что забеременела. Если бы она это почувствовала где-нибудь в другом месте, наверняка испугалась бы и не знала, что такое с собой сделать, но оттого, что в этот момент находилась в церкви, осознала свое счастье, когда ей нельзя было в глаза Ване посмотреть. Она вышла из церкви, дальше еще собор, колонны в два ряда и ступеньки. Она стала подниматься по ступенькам, и все было как во сне. Тут же старый парк, где в бурю вывернуло с корнями деревья, и сразу за собором с колоннами обнажился памятник Ленину, а за ним открылись дали.

Начинало смеркаться, но там, где упали деревья на провода, не зажглись фонари, и Ксюха повернула туда, где зажглись. Под фонарями еще скверик — в нем росли цветы, но засохли осенью, и осталась трава. Ксюха разглядывала траву, словно цветы, и заметила: трава здесь точно такая же, как в деревне рядом с коровником, и она подумала о том времени, когда будет рожать, когда все будет другое — трава вырастет новая и высокая и будет свистеть на ветру, как лоза.

Сзади что-то стало поскрипывать, она оглянулась. Между колонн старушка и старичок катили коляску с ребеночком. Подойдя, Ксюха спросила:

— У вас мальчик или девочка?

Ей ответили:

— Девочка.

Ксюха поняла: у нее тоже будет девочка; еще спросила, как ее зовут, чтобы и свою дочку так назвать. Она не помнила себя и не знала, куда идет, и, оказавшись перед витриной магазина, как в зеркале, увидела себя и остановилась. Мимо шагал какой-то чудик, заметил, как она себя рассматривает, и помахал ей. По небу тучей пролетели вороны, и она воскликнула:

— Сколько их и куда они?!

Прикрывая лысину газетой, этот чудик показал на упавшие в бурю деревья.

— На них были гнезда. — И пояснил: — А теперь вороны не знают, куда перебраться.

Ксюха опять обернулась к зеркальной витрине, не узнавая в ней себя, и внимательно оглядела свой животик — ей показалось, будто он округлился; тут девушка вздрогнула — лысый этот все еще стоит, не ушел, и она тоже помахала ему, но, когда он шагнул к ней, чуть не заплакала.

— Видишь, я тоже машу, — пролепетала. — Как тебя зовут?

Ворыпаев достал из кармана паспорт и показал ей.

— Ну так что? — пошатываясь, к нему подошел краснорожий мужик. — Извините, обознался, — оглянулся на Ксюху.

— Почему к тебе постоянно пьяные привязываются? — спросила она у этого Ворыпаева.

— Откуда ты знаешь, — удивился он, — если мы едва познакомились?

На лавочке играли на аккордеоне по очереди два мальчика, и тот, который отдыхал, спрятал руки под себя, под попу, чтобы отогреть пальчики, и улыбался. Ворыпаев бросил в шапку на земле несколько монет.

— Страшно здесь?

— Наоборот, — ответила Ксюха, — я хожу сюда успокаиваться. Давай зайдем!

Чем дальше они пробирались по аллее — тем осторожнее шорохи, — будто листья падают, но деревья уже давно голые; эти шорохи только на кладбище услышишь, когда начинает смеркаться.

— Сегодня боюсь, — призналась Ксюха.

— Ну так пошли назад, — вздохнул Ворыпаев, прежде нее сам поворачивая.

Выйдя из ворот, Ксюха шагнула в сторону, но Ворыпаев заметил: вытирает с губ помаду.

— Пошли ко мне домой, — обернувшись, она так посмотрела, что все сразу понятно, — твоя жена ничего не узнает.

— У меня нет жены, — пробормотал он.

— Ну, так в чем дело?

— Давай завтра.

— А почему не сегодня?

— Мама будет волноваться, если задержусь, — объяснил Ворыпаев. — Давай завтра!

— Завтра, может быть, я не осмелюсь…

— Страшно?

— Да. — Ксюха прислушалась к себе: — Как в первый раз… Ну, тогда проводи меня.

Они зашагали вдоль кирпичного забора, повернули на другую улицу, но, когда оказались во дворе дома, где жила Ксюха, опять увидели этот забор и поспешили войти в подъезд.

— Ну пошли! — Ворыпаев обнял ее и стал целовать.

Лицо у Ксюхи вытянулось, будто ей очень больно. Она застонала и закрыла глаза, а перед тем как открыть, неожиданно улыбнулась; у нее была улыбочка — до ушей…

— Пошли? — переспросила.

Ему так и не удалось заснуть, а когда начало светать, Ворыпаев осторожно приподнялся, стараясь не разбудить Ксюху, и посмотрел в окно. За кладбищем торчали заводские трубы. Из них валил черный дым, очень черный на фоне все ярче разгорающегося неба. Ворыпаев снова прилег, невольно прикоснувшись губами к голому плечу Ксюхи, которое с каждой минутой все отчетливей белело. Планочки на спинке кровати у изголовья обрели деревянный цвет, а красное платье рядом на стуле разалелось, и, глядя, как оно меняет цвет, Ворыпаев догадался, что взошло солнце. Вдруг Ксюха, будто испугавшись, вскочила.

— Ты забыла про меня? — радуясь, что она проснулась, спросил Ворыпаев.

— Я почувствовала, — созналась она, — что не одна.

Ворыпаев обнял ее и поцеловал. Лицо у Ксюхи вытянулось; опять улыбочка — до ушей, на щеках румянец пылает, и тут же, на стене, протеплились лучи солнца.

— Вчера, когда ложились спать, — вспомнила она, — я боялась утра, а вышло как раз наоборот.

Она взяла расческу, но волосы за ночь так переплелись, что больно их было расчесать. Осторожно перебирая пальцами, Ворыпаев стал помогать Ксюхе, отделяя одну прядь от другой, и у него получалось не хуже, чем расческой. Тут Ксюхе позвонила подруга по телефону, спросила — почему вчера и позавчера не могла дозвониться. Пока Ксюха очень гладко врала, Ворыпаев распутал ей волосы и, неловко повернувшись на узкой койке, нечаянно попал локтем по глазу.