Амадо Эрнандес - Хищные птицы Страница 20

Потом он столкнул лодку на воду и отправился в путь. Ему нужно было как можно скорее добраться до Тата Матьяса. Невзирая на усталость и слабость, Мандо греб и греб без передышки: останавливаться было нельзя. Он рассчитал, что по воде весь путь у него займет не более суток, в то время как на путешествие по суше ушли бы два дня и одна ночь.

Океан был спокоен. Дул ласковый северо-восточный ветерок. Когда стемнело, Мандо причалил к берегу, перекусил и хотел отдохнуть. Растянувшись на сухом песке, он полежал немного с закрытыми глазами, но уснуть не мог. Беспокоила рана. Не долго думая, он снова сел в лодку и поплыл дальше. Теперь путь ему освещал молодой месяц. Мандо знал, что ночью плыть безопаснее, хотя у него на лодке и не было фонаря. Он греб без передышки всю ночь. Уже забрезжил рассвет, когда в туманной дымке показался склон горы, у подножия которой приютилась хижина Тата Матьяса. И хотя самой хижины еще не было видно, Мандо уже не сомневался, что добрался наконец до места. Он с облегчением вздохнул.

Прошло еще немного времени, и он вытащил лодку на песок, подальше от воды, чтобы ее не смыло волной. Бережно взял ящик и стал осторожно карабкаться вверх по каменистому склону. Кругом стояла первозданная тишина. Ее не нарушало даже пение птиц. Добравшись до скалы, служившей основанием лестницы, он бесшумно поднялся в хижину и заглянул внутрь. Тата Матьяс спал на циновке в углу, и, кроме него, в хижине никого не было. Мандо решил не будить старика, улегся снаружи, пристроив ящик с сокровищами у изголовья и закрывшись тряпьем. Несмотря на усталость, Мандо спал чутко. И когда Тата Матьяс вышел, чтобы набрать воды, он нашел Мандо уже сидящим на кухне. Юноша приветствовал его.

— Доброе утро, дядюшка Тата Матьяс, — негромко проговорил он. — Это я, Мандо. — Он старался говорить отчетливо, ибо знал, что в предрассветной мгле старику будет легче узнать его по голосу.

— А-а, Мандо, — живо откликнулся старик. — Откуда ты взялся в такую рань? Когда ты пришел? Почему не разбудил меня? Ты один? — Он чиркнул спичкой, зажег масляный светильник и, подойдя к Мандо поближе, внимательно оглядел его.

— Что это у тебя за повязка на лице? — стал допытываться он. — Ты ранен? А где твои товарищи? Откуда ты явился на этот раз? Что-нибудь случилось? — Старик засыпал Мандо вопросами, не давая ему возможности ответить ни на один из них.

Старик споткнулся о железный сундучок и чуть было не упал.

— Что это такое ты притащил? И почему не занес в дом?

— У меня, отец, много новостей, — начал Мандо. — И очень важных…

— Но ты, поди, очень устал? — снова прервал его старик. — Поспи немного, а я пока займусь завтраком. Когда еда будет готова, я тебя разбужу.

Мандо ничего не оставалось, как подчиниться. Он никогда не жаловался на здоровье, но череда печальных событий последних дней могла сломить кого угодно.

Мандо отнес в хижину железный сундучок, положил на него подушку и лег. Тата Матьяс дал ему выспаться как следует. Когда он разбудил Мандо, впору было уже обедать. После обеда старик принялся врачевать рану на лице Мандо и, сняв повязку, вскрикнул от неожиданности. Мандо протяжно застонал.

— Ножом кто-то полоснул, да? — участливо спросил старик. — Пришелся бы удар чуть повыше — и ты лишился бы глаза. Да-а, хорошо еще, что жив остался. И какой же дьявол так тебя отделал? — ворчал старик, осторожно промывая рану.

Мандо подробно рассказал обо всем, что произошло с ним и двумя его товарищами.

— Да, от такой раны останется большой и безобразный шрам, — с горечью сказал Тата Матьяс. — Он совершенно изменит твое лицо, изменит настолько, что даже старые твои знакомые вряд ли смогут тебя узнать.

«Тем лучше», — подумал Мандо.

Старик смазал рану одному ему известным снадобьем и наложил новую повязку. Затем они снова сели, и Мандо продолжил свой рассказ. В заключение он вытащил сундучок.

— Вот, дядюшка, богатства Симоуна.

Тата Матьяс раскрыл рот от изумления.

— Наконец-то! — вскричал он и крепко обнял Мандо.

Старик неотрывно следил за руками Мандо, пока тот развязывал веревку и снимал крышку. Возглас удивления вырвался из его уст; Мандо и тот оцепенел от восторга, хотя видел сокровища уже второй раз. Старик, казалось, так и не мог поверить, что все это свершается наяву.

Мандо медленно расстелил циновку и выложил на нее драгоценности из первой ячейки. Тата Матьяс взял в руин несколько украшений и стал внимательно разглядывать, повторяя при этом слова Симоуна:

— Здесь у меня, как в сумке лекаря, жизнь и смерть, яд и противоядие; этой горсткой камней я могу утопить в море слез всех обитателей Филиппин!

— А можно так употребить эти богатства, что они облегчат их участь, — возразил Мандо.

— Правильно, — согласился Тата Матьяс. — Именно на это и стоит их потратить. Самое важное — та цель, которой эти богатства могут послужить…

Тата Матьяс взял в руки изумительное колье, подобного которому ему не приходилось видеть за свою долгую жизнь. Оно было в форме полумесяца, каждое звено его состояло из фигурок божков, нанизанных на золотую цепочку, фигурки отливали зеленовато-голубым цветом. Посредине была укреплена вырезанная из большого драгоценного камня голова грифа, заключенная в рамку в форме распростертых крыльев из яшмы.

— Сколько же это теперь может стоить? — поинтересовался Мандо.

— Этого никто не знает. Наверное, даже во времена Симоуна никто не мог определить его настоящую стоимость. Небось только правительства самых богатых стран в состоянии приобрести такую дорогую вещь для музея.

Глаза у Мандо расширились.

— Взгляни на эти серьги. Какая красота!

Старик взял обе серьги и стал пристально их разглядывать.

Потом он вынул массивное золотое кольцо с печаткой и примерил его на указательный и средний пальцы.

— Видно, его носил какой-нибудь гигант, — предположил Тата Матьяс. — Может быть, оно принадлежало когда-то диктатору Сулле[34], и он скреплял им смертные приговоры своим бесчисленным жертвам.

Мандо зачерпнул пригоршню драгоценных камней и рассыпал их по циновке. И сразу засверкали мириады звезд, словно торопясь излить свой яркий блеск, так долго таившийся на дне океана. Бриллианты, изумруды из Перу, рубины из Индии, сапфиры с Цейлона, бирюза из Персии, жемчуга всевозможной формы и разных оттенков из дальневосточных морей…

— Эти бриллианты и все эти камни, — продолжал Тата Матьяс, — прежде служили подарками королеве и украшали святую деву во время религиозных процессий.

— Вот досмотрите, — Мандо подбросил на ладони три бриллианта, небольших, но очень изящных и тщательно обработанных.

— Это за них, вероятно, Бирей предлагал Симоуну в Индии двенадцать тысяч фунтов стерлингов, — вслух рассуждал Тата Матьяс. — Теперь они, наверное, стоят все сто тысяч песо.

Мандо отобрал два великолепных бриллианта, похожих на вишни, и показал старику. Тот пришел в неописуемый восторг.

— Да это черные алмазы! — воскликнул старик. — Какие большие, какие крепкие! Им нету равных, они стоят бешеных денег.

Потом, порывшись в камнях, Тата Матьяс отыскал розовый бриллиант и другой, с золотисто-зеленоватым отливом, больше похожий на изумруд.

— А за этого жука богатый китаец Кирога предлагал ему шесть тысяч песо. По Симоун не согласился, потому что посчитал цену слишком низкой. Китаец хотел подарить его одной белой женщине — полуиспанке-полуаигличанке, которая, как говорили, была подругой самого начальника полиции, капитан-генерала.

Внезапно в груде драгоценностей внимание Тата Матьяса привлек изумительный золотой медальон тонкой работы. Он был усыпан бриллиантами и изумрудами. На одной его стороне была выгравирована рыбачья лодка апостола Петра, в которой, по преданию, он возил Иисуса.

— Вот этот медальон принадлежал Марии-Кларе, — сказал Тата Матьяс, помедлив немного. — Его подарил ей капитан Тьяго, ее отец, во время какого-то праздника в Сан-Диего. Однако Мария-Клара в тот же день отдала его прокаженному нищему, но тому он не пригодился: больной нуждался в еде и лекарствах. Он даже не мог его продать, потому что все, к чему прикасался прокаженный, внушало окружающим отвращение и ужас, — рассказывал старик.

— Да-да, я помню, — подхватил Мандо. — А прокаженный подарил его Басилио за то, что тот лечил его, а молодой врач, в свою очередь, подарил его своей невесте Хули, дочери Кабисанга Талеса[35].

Мандо еще раз осмотрел медальон с обеих сторон, заметив при этом, что золото немного потемнело.

— Да, это тот самый медальон. Однажды Симоун пришел в дом к Талесу просить, чтобы тот продал ему медальон за любую цену; он даже предлагал взамен всевозможные драгоценности. Но Талес отказался наотрез. Однако потом оставил его в обмен на пистолет, который похитил в ту ночь у ювелира. Он решил стать разбойником после того, как священник отобрал у него землю.